— Я не могу больше!.. — взмолилась Джессика.
Пол остановился и посмотрел на пустыню. Там, параллельно их скале, двигалась извилистая насыпь, песок вздымался и опадал почти на уровне лица Пола, на расстоянии примерно километра. В одном месте линия сглаженных дюн делала резкую петлю — там, где они оставили сломанный орнитоптер. Там, где побывал червь, не было видно никаких следов их судна! Движущаяся насыпь уходила в пустыню, возвращаясь на прежний путь в поисках пищи.
— Они больше, чем космические корабли Союза, — прошептал Пол. — Мне говорили, что в открытой пустыне черви очень большие, но я не представлял себе их размеров.
— Я тоже… — выдохнула Джессика.
Существо направлялось к горизонту. Они стояли и слушали до тех пор, пока звуки его движения не затерялись в окружающих песках.
Пол перевел дух, посмотрел на луну и процитировал слова из Китаб ал-Ибар: «Путешествуй ночью, а днем оставайся в тени». Он посмотрел на мать.
— У нас в запасе есть несколько часов. Ты можешь идти?
— Дай мне перевести дух…
Пол шагнул на уступ, взвалил сумку на плечи и приладил лямки. С минуту он стоял, глядя на паракомпас в руке.
— Пора! — сказал он.
Она оттолкнулась от скалы, чувствуя себя отдохнувшей.
— В каком направлении мы пойдем?
— В том, куда ведет нас гребень, — он указал рукой.
— Дальше в пустыню?
— В пустыню Свободных, — прошептал он и замолчал, потрясенный воспоминаниями о той картине, которую так ясно рисовал на Каладане его разум. Он видел уже эту пустыню, но очертание видений было несколько иным, подобно оптическому изображению, что исчезает в сознании, поглощенное памятью, и не может проявиться полностью, перебиваемое реально видимой картиной. Видение появлялось перед ним в различных ракурсах, пока он стоял, потрясенный.
«В видении с нами был Айдахо, но сейчас Айдахо мертв», — вспомнил он.
— Ты видишь путь, по которому нам надо идти? — спросила Джессика, неверно истолковав его молчание.
— Нет, но это не имеет значения. — Он поправил сумку за плечами и двинулся по скале. Углубление вело к залитому лунным светом подножию скалы, откуда она расходилась отрогами к югу. Пол направился к первому отрогу и вскарабкался на него; Джессика последовала за ним. Теперь она отмечала все, что встречалось на их пути: ложбины, заполненные песком, для прохождения которых им приходилось замедлять шаги; острые выступы, хватаясь за которые, они ранили себе руки; преграды, предлагающие им выбор — идти через них или обходить. Местность подчиняла их собственному ритму. Они заговаривали лишь тогда, когда в этом была необходимость, и тогда хриплый тембр их голосов выдавал их напряжение.
— Осторожней здесь! Гребень скользкий под песком.
— Смотри, не ударься об этот выступ головой.
— Давай переждем за этим уступом: луна светит нам в спину, и нас могут увидеть.
Пол остановился в углублении скалы и поставил сумку на камни. Джессика прислонилась к скале рядом с ним, довольная передышкой. Она слышала, как Пол потянулся к трубке стилсьюта и сделал глоток своей собственной, регенерированной из его тела воды. На вкус вода была солоноватая, и она вспомнила воду Каладана — высокие фонтаны, бьющие струями к небу. А Джессика думала только о том, чтобы остановиться и отдохнуть по-настоящему. Ей пришла в голову мысль, что милосердие — это возможность остановиться даже на мгновение. Без отдыха нет милосердия.
Пол оттолкнулся от скалы и выбрался на ровную поверхность. Вздохнув, Джессика последовала его примеру. Они спустились на широкую площадку, со всех сторон окруженную острыми шпилями скал. И снова они включились в ни на что не похожий ритм движения по этой неприютной земле.
Пыль забивала носовые фильтры, и ее приходилось выдувать. Спекшиеся комочки песка и мелкий гравий катались под обувью на твердой поверхности и на них можно было поскользнуться. Осколки камней ранили ноги, которые вязли в глубоком песке, затруднявшем ходьбу.
Пол резко остановился на одном из уступов и подождал мать. Она подошла и, проследив направление его взгляда, увидела, что они стоят на скале, а внизу, метрах в двухстах, начинается пустыня, похожая на океан. Она лежала перед ними, освещенная луной: бескрайние пески, сливавшиеся у линии горизонта в неясную серую массу.
— Так вот что называют Открытой пустыней… — подавленно произнесла Джессика.
— Она огромна, — глухо отозвался Пол.
Джессика посмотрела налево и направо: ничего, кроме песка. Пол пристально смотрел вперед на дюны, на отбрасываемые ими тени.
— Нам нужно пройти примерно три-четыре километра, — сказал он.
— А черви…
— Ничего не поделаешь — другого выхода нет.
Она сосредоточилась на своей усталости, на боли в мускулах, притупляющей чувства.
— Может быть, мы отдохнем и подкрепимся?
Пол снял сумку и сел. Джессика оперлась о его плечо и пристроилась на камень рядом с ним. Пол порылся в сумке.
Она ощутила сухость его руки, когда он положил ей на ладонь две капсулы. Она проглотила их и запила глотком воды из своего стилсьюта.
— Выпей всю свою воду, — сказал Пол. — Аксиома: самым лучшим местом для хранения воды является собственное тело. Она увеличит твою энергию, ты станешь сильнее. Доверяй своему стилсьюту.
Она послушалась и, опустошив свой запас, почувствовала, как к ней возвращаются силы. Потом она подумала, какими мирными были эти минуты их отдыха, и вспомнила слова, слышанные от Гурни Хэллека: «Лучше сухой кусок и спокойствие духа, чем дом, полный добра и распрей». Джессика повторила эти слова Полу.
— Гурни… — произнес он.
Она уловила интонацию его голоса — так говорят об умерших — и подумала: «И добрый бедный Гурни, может быть, уже мертв». Люди Атридесов либо погибли, либо попали в плен, либо, подобно им, скитаются по безводной пустыне.
— У Гурни была подходящая цитата на каждый случай жизни, — сказал Пол. — Я как будто слышу его сейчас: «И я осушу реки и отдам землю в руки злых сил, я сделаю землю большой — и все это здесь, руками пришельцев».
Джессика закрыла глаза, с трудом сдерживая слезы.
— Как ты себя чувствуешь? — спросил Пол.
Она поняла, что его вопрос относится к ее беременности, и ответила:
— Твоя сестра родится еще не скоро. Я чувствую себя нормально.
И она подумала: «До чего же формально я отвечаю собственному сыну!» Поскольку в правилах Бене Гессерит было все объяснять, она поискала причину этой формальности и нашла ее: «Я боюсь собственного сына, я боюсь его способности видеть будущее, я боюсь того, что он может мне сказать».
