— Да неужели? Кстати, — Кеноби оглянулся, — а мы разве правильной дорогой идем?
— Правильной, — кивнул Анакин. — Смотри, отсюда тоже виден весь комплекс, только с другого ракурса.
Они остановились около прозрачной стены.
— Давно хотел спросить.
— Спрашивай.
— Ты сбежал из Храма потому что хотел стать военным?
— Я сбежал из Храма, потому что я хотел сбежать из Храма.
— На Корусканте я видел твое досье.
— Мне всегда льстило внимание Ордена к моей нескромной персоне. И что?
— Полгода между Храмом и Каридой. Где ты был?
— На нижних уровнях.
— У нас была такая версия.
— По-моему, нетрудно догадаться.
— Мы решили, что тринадцатилетний падаван не сможет там выжить.
— И какого ситха выращивать таких малахольных падаванов?
— Они не малахольные. Дети должны расти в здоровой среде. У них будет еще масса возможностей насмотреться на всякую грязь, когда они повзрослеют.
— А повзрослеют они годам к тридцати пяти? — Анакин понизил голос. Мимо них прошли два юных лейтенанта — выпускники. Козырнули Скайуокеру, с любопытством посмотрели на рыцаря.
Вернувшись через контрольный пункт в ангар, где их ждал шаттл, Кеноби снова спросил:
— Тебе здесь нравилось?
Скайуокер полуулыбнулся.
Рыцарь сегодня играл на его стороне и действительно сделал много полезного для корабля. В другое время Анакин бы не задумываясь соврал, а сейчас решил расплатиться честным ответом.
— Сначала не очень.
— Ты даже не думал, что тебя может ожидать?
— Думал. Планировал. И решал проблемы по мере их появления.
Шаттл поднялся в воздух, быстро набирая скорость.
Скайуокер на секунду закрыл глаза, защищаясь от брызнувшего в иллюминаторы солнца. Лучики рассыпались по векам раскаленным песком и собрались в мозаику.
…На улицах Мос-Эспа живет сброд. Этот сброд умеет жрать, пить, любиться, воровать, делать ставки на гонках, продавать себя и других — рабы и рабовладельцы видят свой привычный и неизменный мир в одинаковых грязно-желтых тонах.
В глубине узкой улочки втиснулось глинобитное жилище, где не упоминается слово «раб».
— Ты вырастешь и сможешь уехать отсюда. Ты достигнешь всего, чего хочешь.
Наивно? Надежда всегда наивна.
Шми Скайуокер не приносила домой спиртного. Не позволяла себе истерик и грубой брани. Была вежлива с соседями. Ровно настолько, чтобы выжить. И при этом никогда ни с кем не сближалась.
— Я вернусь, мама.
— Иди вперед и не оглядывайся.
Рюкзачок за спину — и в путь за рыцарем, все равно куда.
Не останавливаться…
Шаттл сделал разворот, и солнце уже не било в глаза. В иллюминатор заглянуло любопытное облако.
…Тишина и небесная умиротворенность. Перед талантливым мальчиком распахиваются двери Храма. Его ждет чистый ясный путь.
За спиной — мать в рабстве, и ни один из хранителей справедливости не в силах помочь.
Впереди — мутная перспектива жизни под лозунгом «принести равновесие в Силу».
Он расспросил нескольких взрослых рыцарей об их жизни. Ему действительно было интересно. Вплоть до точки расхождения, когда стало ясно, что расписанная на все годы вперед жизнь совсем не то, чего он желает.
Медитация — тренировка — миссия — медитация.
Падаваны раздражали не меньше рыцарей — десятилетний новичок привлекал внимание. Маленькие праведники, совсем как взрослые, давали советы. Как будто они что-то знали о жизни вне стен Храма.
Здесь не было слез и тоски, потому что дети не помнили родителей. Не было соперничества, потому что они — счастливые? — не знали зависти. Не было честолюбия, потому что результат миссии принадлежал храму. Похороны любой победе устраивали быстро, кладбищем служил архив, а Совет неплохо справлялся с ролью церемониймейстера.
Джедаям не нужны ни слава, ни признание, ни вознаграждение.
— Он и правда Избранный?
— Твое предназначение в том, чтобы…
— А вот такие амбиции тебе не к лицу…
— Почему ты все время боишься за мать?
— Это к Темной стороне путь…
Выбежать из главного входа, заработать ссадину, скатившись по ступенькам, побежать дальше, затеряться среди людей, втиснуться в аэробус, спрятаться, вылезти и снова бежать.
Не останавливаться…
Шаттл рвет небесную гладь в куски, и постепенно за транспаристилом становится темно.
… Нет никакой эйфории от побега из Храма.
Не расслабляться, не смотреть в морды встречным, ни с кем не разговаривать, нигде не задерживаться. И самое главное, не бояться. Ни людей, ни трандошанов, ни гибридов…
Сейбером — любого. Покалечить. Убить. Отбиться.
Приключения закончились в помещении республиканской службы безопасности. На столе стоял поломанный приборчик, и в глазах офицера СБ не было заметно никакой слюнявой жалости к маленькому беспризорнику. Надо было просто доказать, что ты многого стоишь.
Не останавливаться…
Шаттл поднимается к орбите — в иллюминаторе вспыхивают первые робкие огоньки.
… Кадет номер семьсот тридцать четыре видит себя в зеркале. Без дурацкой косички — и остриженный еще короче, чем в Храме. Форма топорщится. До звезд на погонах еще далеко — вначале придется на ногтях выцарапываться с нижних уровней. Падать лицом в грязь — по команде, и вскакивать — тоже по команде…
Больше всего он боялся, что училище будет слишком похоже на Храм. Однако жизнь здесь была проста и груба, для большинства — бесцельна. Он никому не был нужен, и ему никто не был нужен. Он просто собирался переждать, и вдруг понял, что не уйдет.
В высшем училище у него появились приятели. Они не хватали звезд с неба. Пределом мечтаний этих парней было получить назначение поближе к средним территориям — пусть и небольшое жалованье, зато стабильно и на всю жизнь.
Не останавливаться…
Шаттл сделал вираж, чтобы точно вписаться в шлюз на брюхе дредноута.
… Расплавленное небо стекает на землю, и нет уже не неба, ни земли, есть только огонь, в котором живое горит рядом с мертвым.
Среди немногих выживших в атаке сепаратистских бомбардировщиков на базу десантных войск Республики — лейтенант Скайуокер. Назавтра в столичных холоновостях проскользнет маленькое сообщение. «Незначительные вооруженные конфликты».
Кто первым нашел в себе смелость сказать «это война?»
И поправиться.
«Это гражданская война».
А потом всю Галактику вдруг обдало жаром. Закружило в огненном вихре. Стало страшно. Всем стало страшно.
На пожарище старого мира было очень светло.
Он вдруг увидел все, к чему столько лет пробирался наощупь. И в очередной раз повторил себе: не останавливаться…
