Барни потуже завернулся в потрепанное пальто: ночь становилась все холоднее. У него было все необходимое, чтобы заночевать в лесу. Но, не имея такой роскоши, как возможность развести костер, он думал о такой перспективе без особого энтузиазма. Нет, сегодня он переночует в гостинице. А завтра снова появится здесь и возобновит наблюдение.
Он умеет быть терпеливым. В конце концов, он долго ждал, чтобы отомстить ублюдку, который лишил его… очень многого.
Барни потер ноющую рану, наслаждаясь ледяным ожогом холодной ярости, наполнявшей грудь. Когда Хастингс выследил и уничтожил всю шайку контрабандистов, Барни избежал поимки, прыгнув с борта корабля в непроглядно черную морскую воду. И хотя этим спас себе жизнь, все же сломанная при побеге нога срослась неправильно, и он никогда не будет тем человеком, которым был до нападения. Также как никогда не будет иметь столько денег, сколько зашибал в те счастливые времена, когда о негодяе Хастингсе никто и слыхом не слыхивал.
Он с мрачной улыбкой похромал туда, где оставил лошадь.
Пусть ублюдок спокойно спит сегодня. Рано или поздно он появится, и тогда враг будет его ждать!
Измученный до полусмерти Бенедикт закрыл дверь своей комнаты. Медленно, осторожно снял фрак и взвесил на руке. Сойдет.
Со всем накопившимся за вечер бешенством он швырнул фрак через всю комнату. Фрак развернулся в полете и как ни в чем не бывало приземлился по другую сторону кровати.
Жаль, что у него под рукой нет чего-то бьющегося вроде дорогой и бережно хранимой матерью вазы эпохи Мин. То, что можно швырнуть со всех сил. То, что при этом разлетится на миллион осколков.
Отяжелевшей рукой он потер шею и опустился на мягкую скамью у изножья кровати. Нет. Ни к чему что-то бить. Он блестяще сделал это в саду. Уничтожил все, что только можно…
Вряд ли выражение ее лица когда-нибудь померкнет в его памяти. И он даже не мог отчитать Ричарда за разоблачение. Нельзя же сказать другу, что страстно целовался с его сестрой, когда тот, сам того не желая, все разрушил.
Бенедикт медленно стянул сапоги и небрежно уронил их на пол. «Кошмарный» — весьма слабый эпитет для описания сегодняшнего ужина. Эви, бледная, как ее платье, сидела, подобно мраморной статуе, отговорившись усталостью после тяжелого дня, когда отец спросил, что с ней. Бенедикту пришлось призвать на помощь годы тренировки, чтобы сохранять невозмутимый вид. Он даже ухитрялся смеяться шуткам Ричарда. Но, независимо от того, на кого он смотрел и с кем говорил, все его чувства были настроены на Эви. Он мысленно молил простить его. Дать возможность объясниться. Перестать его ненавидеть.
У него каким-то образом создалось впечатление, что она просто не может не питать к нему ненависти. Но это, однако, не помешало ему хотеть совсем иного.
Он должен пойти к ней.
Бенедикт вынул часы. Почти одиннадцать. Он подождет еще час, чтобы увериться, что в доме все спят. Но ни минутой больше.
Нервная энергия все еще бушевала в нем, не давая усидеть на месте. Он встал и принялся расстегивать рубашку. Нужно успокоиться и взять себя в руки. В таком состоянии он ни на что не годен.
Бенедикт надел широкие штаны, в которых обычно тренировался, зажег несколько свечей и вынул шпагу.
Движения были такими знакомыми, что даже думать не нужно. Только действовать. Он сосредоточился на каждом вдохе, слушая биение собственного сердца.
«Наступать, наступать, прыжок, выпад, отступать, отступать, восстановление. Прыжок!»
Он автоматически выполнял упражнения, от легких до сложных, игнорируя лившийся по телу пот, вопли измученных мышц, грохот сердца.
Но тут тихий стук в дверь остановил его на полувыпаде. Надежда вновь пробудилась к жизни. Он швырнул шпагу на постель, но, прежде чем успел сделать три шага, дверь открылась.
На пороге стояла она.
Эви тихо скользнула внутрь и закрыла дверь, прежде чем обернуться к нему. Бенедикт замер, как пригвожденный к месту.
Она выглядела так, словно только что встала с кровати. Сегодня на ней были широкая белая ночная сорочка и халат. Волосы заплетены в длинную, доходившую до талии косу. И хотя при этом должна она была выглядеть олицетворением самой невинности, Эви казалась воином, готовым к битве.
Она была прекрасна и почти светилась силой своей ярости.
— Вы лживый, подлый, мерзкий, злобный, трусливый ублюдок!
С каждым словом нож все глубже входил в его грудь. Никто, кроме Эви, не мог изобрести оскорблений язвительнее.
Но Бенедикт слегка склонил голову:
— Согласен.
Она слегка поколебалась, обжигая его взглядом. Он вдруг остро ощутил ее присутствие здесь, в комнате, поздно ночью, когда на нем нет ничего, кроме полотняных штанов. Судя по тому, как надменно Эви вздернула подбородок, он был готов поклясться, что она вполне сознает то же самое.
Она перевела дыхание и с видом обвинителя ткнула в него указательным пальцем.
— И не воображайте, что сумеете умаслить меня, во всем со мной соглашаясь. Вы сделали из меня посмешище в моем собственном доме, смеялись над моим доверием, все это время понимая, что я не потерплю подобных вам в Хартфорд-Холле, если бы знала, что на самом деле вы Хастингс!
Последнее слово она выплюнула, словно на язык попал яд.
— Я не смеялся над вами, Эви, — почти прорычал он.
— Не смеялись? Представляю, что вы подразумеваете под этим понятием!
Ее руки разрезали воздух, словно включая в некий невидимый круг их обоих и отношения, сложившиеся между ними.
— Вы воспользовались моим невежеством и намеренно проводили время наедине со мной. Почему? Неужели было так забавно со мной играть? Кот, загнавший в угол жалкую мышку?!
— Я не играл с вами.
— Вы поцеловали меня! — почти прокричала она, не дав ему договорить. — Как вы могли?
Боль в ее глазах вонзила нож в сердце по самую рукоять. Будь все проклято, как могло до этого дойти?! Как можно было настолько исковеркать свою жизнь, что он сумел безжалостно ранить одного из нескольких человек на планете, которые действительно что-то для него значили?
— У меня нет оправданий, Эви. Я пытался держаться подальше от вас, но не смог.
— Не смогли, значит? Ну конечно, ведь слишком забавно играть с идиоткой, которая когда-то писала вам. Должно быть, вы с Ричардом немало посмеялись над тем, как легко меня одурачить?!
Даже при неярком свете он видел красные пятна у нее на щеках. Глаза сияли, отяжелев от росы непролитых слез. Он шагнул вперед, желая вопреки здравому смыслу как-то утешить ее. Обнять и унести с собой ее боль.
Но она решительно сжала кулаки.
— Эви… все было не так. Никогда так не было. Я запаниковал, узнав, что вы тут. Думал, что ваша семья уехала на сезон в Лондон. А когда встретил вас в конюшне, только и мог думать о том, как глуп я был много лет назад, так жестоко разорвав нашу дружбу. Я не хотел ранить вас, воскрешая старые воспоминания.
