и эта идиллия вызывает во мне резкий приступ тупой ревности.
Вены омывает тестостероном, и я вдруг понимаю, что достаточно дремуч, ибо не хочу видеть этого мужика рядом с ней больше никогда. Я не хочу видеть его, зная, что он, вполне возможно, касался ее как мужик. Ласкал и, возможно, ей с ним было хорошо.
Я никогда не смогу спросить ее об этом. Я не должен об этом спрашивать.
Это отголосок нашей жизни. Результат наших решений и поступков, который не исправить и с которым придется примириться. И мне, и ей.
Но это не меняет того, что я ревную. И никакая логика не сможет заткнуть мой внутренний фонтан. Каким бы цивилизованным я ни был, это не поддается контролю.
Мужик не станет интересоваться здоровьем женщины просто так. Он здесь, потому что моя женщина оставила неизгладимый след в его памяти, а не потому, что они остались друзьями.
Она это умеет.
– Мам…
Оля приподнимается на кровати, глядя на нас с Мишаней.
Топот его ног заполняет возникшую в комнате тишину.
Тхапсаев быстро встает и отходит в сторону, кладя руки в карманы белого халата.
Это отлично. Жать ему руку я бы не стал, отлично, что он это понимает.
– Добрый день, – опускаю на стол пакет с продуктами.
– Добрый, – посетитель почесывает затылок с легкой вежливой улыбкой на губах.
Хочу, чтобы он отсюда убрался. И желательно с концами.
Бросаю взгляд на постель, где Оля улыбается, ероша свежеподстриженную челку нашего сына. Прижимает к себе букет, который Мишаня водрузил на кровать рядом с ней, и смотрит на меня, чуть прикусив губу.
– Кхм… что ж, не буду мешать, – объявляет ее друг. – Если могу чем-нибудь помочь, обращайся.
Кривовато улыбаюсь, глядя на пакет перед собой.
– Спасибо, – шелестит Оля.
– Выздоравливай, – кивает он и направляется к двери.
Сажусь на стул, заняв его место, и упираю локти в колени.
Мишаня излагает тонкости нашего быта, а я общаюсь с его матерью без слов.
Пока она изучает меня, молча изучаю ее в ответ.
Глаза у нее кажутся огромными, движения замедленные. На ней пижама, которую привез сюда несколько дней назад. Синяя футболка и клетчатые штаны. Волосы собраны в косу.
– Хочешь, я тебе почищу апельсин? – лепечет Миша.
– Хочу…
– Сейчас… – срывается с места, направляясь к пакету.
Шуршит им за моей спиной, копошась и продолжая вещать.
– Как у вас дела? – тихо спрашивает Оля.
Посмотрев на свои туфли, секунду думаю о том, как ответить на этот вопрос.
Мою жизнь будто перепрошили. В ней осталось только два центральных элемента, и оба они находятся в этой комнате.
– Без тебя как-то херово, – констатирую ей.
Обведя языком сухие губы, она бормочет:
– А по-моему, парикмахер у вас классный…
Оля. Наши дни
Я прошу брата завезти меня домой.
Из-за слабости двигаюсь медленно. Пока он закупает в мини-маркете продукты по моему списку, я укладываю в большой чемодан кое-какие свои вещи и вещи Миши, толком не понимая, что нам нужно.
Четырнадцать дней. Столько меня не было. Всего две недели, но мир вокруг в прямом смысле стал другим, потому что наступила весна.
– Там кирпичи? – присвистывает Саша, укладывая чемодан в багажник своей машины.
Я забираюсь в салон, чувствуя, как на коже проступает пот.
Мы крутимся по городу уже больше часа, и на меня накатывает усталость. Это раздражающие, дерьмовые последствия моей пневмонии, с которыми просто не могу бороться. Я беспомощная. Слабая, как котенок.
Я попросила брата никому не говорить о том, что меня выписали. Своего врача я тоже об этом попросила.
Это сюрприз. По крайней мере, на сюрприз у меня сил хватает.
Саша ни о чем меня не спрашивает. Не спрашивает, почему везет меня в квартиру Руслана и что это означает. Я интересуюсь его семьей. Он сообщает, что скоро станет отцом.
– Это просто супер… – улыбаюсь, глядя в окно машины. – Поздравляю.
– Спасибо… – отвечает с легким смущением. – Это пока секрет.
– Хорошо, – ежусь под шалью, которую набросила на плечи.
– Закрыть окно? – спрашивает он.
Мне хочется выветрить из волос запах больницы и дышать свежим воздухом, хоть и загазованным, поэтому говорю:
– Не надо…
– Продует, – он все же его прикрывает. – Не в мою смену. Потом с твоим благоверным не рассчитаюсь…
От его слов в груди тянет.
На свете есть только два человека, которые вызывают у меня чувство моей собственной важности и необходимости. Незаменимости. Это господин Чернышов и его сын, и в этом вопросе у них нет конкурентов. Руслан, он был рядом… Все время.
За Мишей сегодня присматривает няня.
Она оказывается женщиной чуть за сорок. Бывшей учительницей музыки, которая решила, что работа в школе ее достала. Я отпускаю ее домой под радостные вопли Миши и пытаюсь… пытаюсь освоиться в квартире Руслана.
Пытаюсь, пока раскладываю продукты в холодильнике и пока принимаю душ в его спальне. Пока касаюсь его вещей и его смятой подушки. В спальне бардак. Постель не заправлена, на стуле в углу ворох одежды, на тумбочке неубранные в коробку часы и стопка каких-то документов, по которым провожу пальцами.
Этот бардак – верный признак того, что хозяин этой комнаты находился в цейтноте, потому что бардак – это не его стиль. Это намек на то, что энергетические ресурсы Руслана Чернышова имеют предел, как и у любого другого человека.
Я знаю это лучше, чем кто-либо. Лучше, чем кто-либо знаю его самого, но он всю жизнь так уверенно растет над собой, что иногда я боялась за ним не успеть.
Снимаю со спинки стула черный строгий пиджак и, прежде чем отправить его на вешалку в шкаф, носом прижимаюсь к шелковой подкладке. Закрываю глаза, на секунду замирая, и вдыхаю знакомый парфюм, который пробирает меня до самой сердцевины.
Переодеваюсь в футболку и шорты, оставляя свой чемодан неразобранным, на это просто нет сил и в шкафу нет для меня свободных полок.
Мой брат переключает каналы, сидя на диване перед огромным телевизором. Миша у его ног возится с лего.
– Ты можешь ехать, если хочешь, – говорю, проходя мимо них на кухню. – Мы тут сами справимся.
– Выгоняешь меня? – слышу Сашин вопрос.
В последнее время мне до чертиков нравится называть вещи своими именами, поэтому пожав плечом, отвечаю:
– Да.
Он хмыкает, а я изучаю содержимое посудомоечной машины, которая под завязку забита. Глядя на нее, боюсь, что чистой посуды на этой кухне вообще не осталось.
Саша опирается о столешницу бедром и складывает на груди руки.
– Ты нас
