Она сидела, рыдая, и слушала его, понимая каждое его слово.
– Ты не безумен, Конда. Со мной происходило нечто подобное. Всё это время. Я боюсь верить чему-то, чтобы снова не пришлось собирать осколки своего рассудка.
– Можно, я обниму тебя?
Он поднял голову и вглядывался в её лицо, и она кивнула, сжав челюсти. Он передвинулся, укладываясь головой ей на колени, утыкаясь лицом в живот, и свернулся вокруг неё. Аяна сначала подняла руки, но потом осторожно опустила ладони и стала гладить его по волосам.
Она плакала и гладила его, пока комок где-то внутри не перестал болезненно пульсировать и не растворился , а потом согрелась от тепла его горячего тела, и мысли стали совсем неторопливыми, а веки – тяжёлыми. Аяна откинулась немного, прислоняясь к стене, и один раз моргнула, очень медленно и плавно.
11. Осторожными шагами
Солнце медленно гладило розовыми пальцами стены, и лучи пробивались между крыш домиков напротив.
"Цим! Цим! Ле-ле-ле!" – пела птичка, прыгая где-то над головой, на крыше. – "Цим! Цим! Цим!"
Аяна лежала, спрятав лицо на груди Конды, зарывшись носом в его рубашку, птичка перелетала туда и сюда по крыше, и пение раздавалось то с одной стороны, то с другой. Из матраса прямо в бок колола какая-то очень жёсткая былинка. Аяна поёрзала, пытаясь улечься поудобнее.
Конда шумно вздохнул, закидывая на неё ногу и руку и притягивая к себе. Она немного отстранилась, подняв глаза, и разглядывала его прямые красивые брови, чёрную клокастую бороду, ровные ноздри, длинные спутанные волосы, чётко очерченные губы, шрам на левой скуле, густые ресницы, морщинки между бровей, седые волоски на висках, запёкшуюся кровь на краешке уха. Со щемящим чувством переполнявшего сердце счастья она прижалась к нему ещё сильнее, сжимая руками его худые рёбра, в носу защипало так сильно, до боли, что на глазах выступили слёзы, и через всё тело протянулась звенящая струна.
Он открыл глаза, поднял голову и на миг замер, потом сжал губы, сморщился и сгрёб Аяну в охапку, так, что ей стало жарко.
– Конда, – улыбнулась она грустно. – Ты раздавишь меня.
– Прости. – он отстранился и нахмурился. – Опять ты...
Он попытался поддеть пальцем сетку с бородой, но никак не мог нащупать край.
– Чёрт. Аяна, сними это. Я хочу поцеловать тебя.
– Не хочу. Мне потом наклеивать это обратно. Целуй так. Что у тебя с рукой? Обработать рану?
– Заживёт. Ничего страшного... Нет. Я как будто целую мужчину. Нет.
– Как хочешь, – сказала она, прижимаясь обратно к его груди. – Не хочешь – не целуй. Мне и так хорошо, просто рядом.
– У меня изо рта пахнет. Прости.
– У меня тоже. Я вчера пила пиво.
– Я помню. Почему ты... Зачем?..
– Я хотела узнать что-то о "Фидиндо" и о Лойке. Но на самом деле, в первую очередь, я хотела и боялась услышать что-то о тебе.
– Как ты могла поверить в то, что...
– Не надо, Конда. Вчерашний день уплыл по реке.
Он вздохнул. Его грудь медленно поднялась и опустилась.
– Я ничего не знаю о ней. Когда я очнулся, её уже не было. Я спросил, где Верделл, и мне сказали...
– Когда ты очнулся?
Он помолчал, потом прижался к ней, запуская пальцы в волосы на её затылке.
– Ты можешь мне пообещать, что не уйдёшь?
– Я не знаю. Я могу пообещать лишь, что останусь твоей, как и поклялась.
– Ты жестока.
– Мы обещали не лгать друг другу.
– Ты обещала. Я поклялся. Это разные вещи.
– Ты говорил про Лойку.
– Да. Я окончательно очнулся после Ровалла. Её уже не было.
Аяна нахмурилась, прикидывая, потом отодвинулась, и он болезненно поморщился.
– Ох, прости. Я сделала тебе больно?
– Вот тут, – показал он пальцем на грудь. – Прошу, не уходи сейчас. Иначе я не смогу рассказать.
– Вы шли до островов Ласо, как же вы оказались в Ровалле? Это в другую сторону!
– Нет. Не до Ласо. Я рвался к тебе. Я немного поломал там... меня заперли.
– Что поломал?! – вздрогнула Аяна. – Заперли?
– Я очнулся на рассвете и подумал, что проспал, и не увидел тебя рядом, но в окно каюты было видно только море. Я выбежал наверх и увидел, что мы действительно в море. Мне сказали, что "Фидиндо" уже сутки в пути. Я спросил, где же ты. Мне сказали, что ты не пришла.
– Я пришла, – заплакала Аяна, гладя его виски, лоб, щёки, чувствуя жгучий стыд за кровь на его ухе и рубашке. – Я пришла, а в затоне было пусто...
– Мне сказали, что ты не пришла, и я сгоряча рванулся прыгнуть за борт. Меня поймали за рубашку и штаны и принесли в каюту. Пришёл Эрлант и начал читать нравоучения, а я отодвинул его и попытался выбить дверь, что он запер. И я выбил её. Тогда он сказал, что я безумен, и меня связали.
Аяна рыдала, вжимаясь в его ключицу, вдыхая его запах и чувствуя, что он тоже начинает плакать.
– Я кричал, пока не охрип, и капитан приказал посадить меня в трюм, чтобы я не выпрыгнул в окно. Меня заперли там, как драную крысу, загнанную в угол, и сунули корзинку с лепёшками и воду. Я выпил воду и почувствовал, что там сонная отрава... И так было каждый день. Или ночь, я не знаю, потому что света там не было, и ко мне никто не заходил, пока я был в сознании. Тогда я хотел отказаться от еды и воды, но это бы значило, что я откажусь от возможности когда-то вернуться к тебе. Я ел и пил только тогда, когда понимал, что иначе умру, и раз за разом погружался в эту... Они, видимо, боялись выйти в открытое море без меня, поэтому пошли вдоль берега до Нанкэ, затем до Рети, Ровалла, Дакрии... В обратную сторону.
Аяна стискивала его шею и затылок, заходясь от гнева и боли. Иллира сказала, что его пытали, но это было страшнее, чем пытка. Его убивали, не давая умереть.
– После Ровалла я не выдержал. Воло зашёл ко мне и сказал "Прости, брат. Я не думал, что это так закончится". Я был голоден, но в сознании, и я кинулся на него. Я почти убил его, но он ударил меня, – показал он на шрам на скуле. – У меня лопнула кожа, потому что я был иссохшим и истощённым, и я понял, что теряю сознание. Я сказал ему тогда: "Выпусти меня или убей". Наутро я очнулся в каюте, и мы полтора месяца потом шли до Ордалла. Больше меня не пытались опоить, и я ни с кем не разговаривал.
Аяна в ужасе подсчитывала дни. Они вышли из устья Фно первого марта, и пришли в Ордалл в конце августа. Четыре с половиной месяца его заставляли пить и есть то, что погружало его в бездну, в страх, который отдавался в нём телесной болью при одном воспоминании.
– Я клянусь тебе, что больше не поверю ни одной лжи о тебе. Я буду верить только тебе, Конда.
– Ты говоришь это из жалости? – спросил он, отодвигаясь. – Не надо. Это унизительно. Я знаю, что превратился в чудище. Теперь я страшный старик, бессильный, похожий на мертвеца, но, пожалуйста, не надо жалеть меня.
– Я не видела никого красивее тебя, – сказала Аяна, вытирая лицо рукавами и гладя его виски, морщинки между бровей и у уголков глаз, пытаясь пятернёй расчесать его спутанные длинные волосы. – Никого. И ты не бессильный. Но тебе надо помыться, побриться и постричься. Хочешь, я сделаю это?
Он притянул её к себе и поцеловал, потом отодвинулся, нахмурившись, и всё же подцепил ногтем сетку.
– Стамэ, – сказала она, прижимая сетку ладонью. – У меня так клей закончится. А новый я только в сентябре смогу раздобыть, когда Ригрета вернётся с островов. Хочешь целовать – целуй, но бороду не трогай.
Он поцеловал её снова, и ещё раз, обнял крепче, сжимая за шею сзади, потом втянул носом воздух, поёрзал и отпрянул в удивлении.
– Аяна... у тебя... в штанах...
– Да. Пришлось отрастить. Я тоже немного изменилась, пока шла к тебе. Не пугайся, там песок.
– У меня не песок.
– Я знаю. Я всё помню. Конда, мне надо к Гелиэр. А сначала мне надо заехать домой и...
Она резко села на кровати.
– Ташта! Он остался у таверны! Я привязала его у коновязи, а ты вчера...
