– Я так боюсь, – призналась Гелиэр, открывая веер.
– По тебе этого вообще не скажешь. Гели, до каких чисел будет жара? Сегодня попрохладнее, это так и будет?
– Нет. В сентябре немного похолодает.
Аяна вздохнула. Дни были жаркими, жара выматывала её, а Конда приходил днём лишь к Кимату, причём пропустив её выходной, отчего она очень расстроилась, а к ней, как всегда, через окно, когда она уже спала, и уходил с утра, оставляя нагретые своим телом простыни, и на разговоры времени как-то не находилось.
– Я рада, что сегодня не так жарко, – сказала Гелиэр. – Надеюсь, на днях будет гроза. Я устала гулять по засохшему саду. Аяна, ты не знаешь, почему у нас клумба с мирабилиями похожа на болото? Всё остальное высохло, а она...
– А! Всё просто. Это потому, что у башмаков Саорин слишком шершавая подошва.
– Что?
– Ничего. Шершавая подошва цепляет грязь, и коврики приходится часто выбивать, а в такую жару иди за конюшню тяжело. Неважно. К слову о подошвах. Гели, скоро мои туфельки погибнут.
Они одновременно опустили взгляд на серое скорбное нечто на ногах Аяны, состоявшее из обрывков ниток, кожи, бумаги и ткани и всем своим видом жалостно умолявшее милостиво избавить его от дальнейших страданий.
– Аяна! – ахнула Гелиэр. – Почему ты не сказала раньше? Я не замечала! Я думала о другом! Мы могли заказать новые, пока мне шили это платье!
– Я тоже не замечала. Я тоже думала о другом, вернее, о своём, – потянулась Аяна. – Всё о том же, что и раньше. Как и всегда.
– Аяна, тебе надо заказать новую обувь.
– Мне надо подготовиться к этой новой казни моих ног. Я пока не готова.
– Хорошо, что у тебя длинный подол.
– К сожалению, недостаточно длинный, чтобы всё время ходить босиком. Ты готова?
Гелиэр села к зеркалу и поправила волосы, вглядываясь в своё лицо.
– Как-то я слышала от гостей эйнота, – сказала она, – что девушки в землях Таох обводят глаза каким-то особым грифелем, чтобы они казались ещё больше. Как ты думаешь, мне бы подошло?
– Если твои глаза станут ещё больше, они перестанут помещаться на лице, – покачала головой Аяна. – Твоё лицо соразмерно и прекрасно, оно гармонично и безусловно красиво. Вынимай его из зеркала и поедем, потому что я надеюсь, что вечером ты отпустишь меня на часок пораньше. Хочу насладиться прохладой.
Гелиэр вздохнула и поднялась, жестом уступая место перед зеркалом. Аяна встала и оглядела себя, поправляя корсаж серо-зелёного платья, пальцами подпихивая косу под гребни, придирчиво оглядывая складки подола сзади.
– Отлично. Мы производим приятное впечатление, – кивнула она. – Поехали.
– Я так боюсь!
– Давай ты будешь бояться по дороге, кирья, – широко улыбнулась Аяна, нежно обхватывая талию Гелиэр и увлекая её за собой к двери. – Всё по дороге.
– Вы едете в парк? – спросила Саорин, наклоняясь к уху Аяны, когда они спустились по лестнице.
– Да. Пожелай нам удачи, – подмигнула ей Аяна.
– Чтоб ни гроша, ни медяка! – сказала Саорин, тоже подмигивая.
Вороная кобылка остановилась около ворот парка в высокой стене, увитой эдерой, и два солидных катьонте медленно, будто напоказ, распахнули их. Гелиэр шла, обмахиваясь большим веером с розовой кистью на ручке, и та взлетала, дрожа, как густые ресницы сказочной красавицы с розовыми волосами, которую поцеловал во сне какой-то там древний юный крейт.
Они шли по главной аллее парка, выше и выше, и Аяна любовалась на Гелиэр, скромную, но сияющую, на клумбы, над которыми в изнеможении вяло хлопали лёгкими крыльями огромные бабочки, подобные листам томных любовных посланий, вылетевшим из конвертов, на цветных птиц, перелетавших с ветки на ветку, и слушала, как жизнь, наполняющая этот парк, сплетает своё звучание с ветром, шорохом шагов, плеском радужных брызг фонтанов.
– Он написал, что мы встретимся на самом верху, там, где начинается территория дворца, – сказала тихо Гелиэр. – Аяна, у меня внутри всё дрожит и горит. Я опять в пятнах?
– Нет. О каприфоль животворящая, хвала ей. От тебя пахнет так, будто ты решила лишить рассудка всех котов Ордалла, но нет, пятен на тебе нет. Гели, что мы будем делать, если ты почувствуешь зов природы? Как-никак, три стакана...
Гелиэр покраснела, и, несмотря на три стакана каприфоли, на её шее всё же умудрились выступить несколько пятен.
– Мне придётся терпеть, – сказала она. – Так же, как когда принимаешь гостей.
Аяна медленно брела за ней от одного кипариса к другому, из тени в тень, надеясь, что ей никогда не придётся принимать гостей после трёх стаканов каприфоли, да и после двух тоже.
Аллея заканчивалась большой овальной площадкой, засыпанной белыми мелкими гладкими камешками, окружённой живой изгородью, с фонтаном и высокой решёткой позади, что отделяла, по-видимому, обширную дворцовую часть парка. Гелиэр обошла фонтан кругом, подставляя золотисто-розовую ладошку под ласковые прохладные брызги, распугивая мелких птичек, порхавших между струями, сплетающимися, сияющими радугой.
– Моя тётка Сола делала густые снадобья, – сказала Аяна, покусывая нижнюю губу. – Вот интересно, если выпарить настой каприфоли, можно ли сделать из него совсем твёрдое снадобье, после которого можно не бояться зова природы?
– Аяна, – шепнула Гелиэр. – Ты опять...
– Прости. Я больше не буду её грызть, – сказала Аяна, вздыхая. – Я задумалась.
– Тут просто... смотрят.
Аяна обернулась.
На них действительно смотрели. Молодые парни, которые шли мимо, гуляя с девушками или друг с другом, оглядывались на Гелиэр, да и кирьи, шедшие с капойо, тоже ревниво рассматривали кирью Эрке, косясь на её волосы, наряд, вырез корсажа и тихонько переговариваясь.
– Почему они... Что с моим... Где...
– У тебя всё в порядке и с лицом, и с платьем. Просто ты сияешь, и это заметно. Это не осуждение, это зависть. Ты прекрасна.
– У меня внутри как будто всё пылает, Аяна. В животе всё переворачивается. Я боюсь сомлеть!
– Успокойся, кирья, – сказала Аяна, обмахивая её своим веером и оглядываясь. – А! Смотри! – радостно воскликнула она, заглядывая в глаза Гелиэр. – Вот и твой юный кир.
Она с улыбкой показала Гелиэр на Мирата, выходящего из-за высокой живой изгороди, но в следующее мгновение и у неё в животе всё перевернулось, все до единого волоски на теле встали дыбом, и она с восторгом приоткрыла рот, потому что увидела Конду.
Он шёл рядом с Миратом, и у Аяны просто-напросто закончились слова. Она вспомнила только одну фразу, которую как-то слышала от него. Конда тогда сказал, что его вид производит впечатление.
Безусловно, Конда произвёл на неё впечатление тогда, ещё в долине, когда в бархатном камзоле с золотой вышивкой вышел из подворотни её двора, и у неё перехватило дыхание. Он неизменно производил его без исключений каждый раз, когда Аяна вновь видела его. Но сейчас это было совсем по-другому. Иначе. Чем-то большим.
Он шёл, улыбаясь, навстречу, и больше всего на свете, до замирания в сердце, Аяне хотелось потрогать его темные волосы с этой новой стрижкой, приложить ладони к выбритым щекам, поцеловать его и сунуть руки, обнимая, под новый камзол, а то и под рубашку, и заглянуть в смеющиеся над её растерянностью и восторгом глаза, но теперь она была капойо кирьи Эрке Гелиэр, и потому она лишь стиснула зубы и опустила взгляд, пытаясь укрыть под длинным подолом измученные, молящие о немедленном погребении останки серых туфелек.
– Кирья Эрке! – радостно сказал Мират. – Рад тебя видеть! Я тут не один. Надеюсь, ты не против.
Гелиэр всматривалась в лицо Конды, пытаясь узнать, но у неё не вышло.
– Это кир Пай Конда, – сказал Мират. – Он давно не гулял в парке и попросил разрешения присоединиться.
Гелиэр побледнела, но Мират протянул ей локоть, и она, взволнованно оглядываясь через плечо, пошла с ним вдоль живой изгороди.
– Капойо, – сказал Конда с улыбкой, когда Гелиэр с Миратом ушли вперёд. – Теперь можешь говорить со мной.
