Не унималось. Лиля стояла, тяжело дыша, потом зажмурилась. Четыре месяца прошло, её проиграли в карты, как кобылу, а она стоит тут, как идиотка, и думает о его руках!
– Лиллин, ты вся красная, – сказала ей с беспокойством помощница кухарки, глядя, как Лиля пытается отдышаться.
– Жарко, – честно призналась Лиля. – Я горю.
Она стиснула челюсти и поднялась по лесенке, что вела в сад прямо с нижнего этажа. Под стеной дома стояла мисочка со сладкой водой, которую она оставляла для измученных жарой иррео. Прощайте, маленькие. Удачно вам пережить грядущую зиму.
24. Лиллин
Лиля шла, ссутулившись, шаркая, по широкой дорожке, шагая по шатающимся камешкам, и в тишине утра в шелестящей траве начинали свою оглушительную песню цикады.
– Здравствуй, Лиллин, – сказал невысокий человек с беспокойными глазами. – Я кир Мотлон Ункар. Ты едешь со мной.
– Куда мы едем, кир? – спросила Лиля, косясь на кучера, который закреплял её мешок сзади кареты. Слишком хорошо закреплял для непродолжительного путешествия. Слишком.
– Тебе не сказали? – удивился Ункар. – В Ордалл.
Лиля обалдело смотрела на него, хлопая глазами, и не находила слов. Какой ещё Ордалл? Зачем? Почему?
– Кир, но это же четверть Арная отсюда, – осторожно уточнила Лиля, вспоминая, на сколько, по её прикидкам, километров растянулся тот Арнай, прекрасный, бескрайний. – Ты имеешь в виду столицу? Ордалл?
– А ты знаешь ещё какой-то Ордалл? – Кир тёр висок и явно страдал от похмелья. – Садись. И лучше помолчи.
Лиля с отчаянием оглянулась на дом. Ордалл. Полторы тысячи километров от Эдеры, почти две – от Чирде. От Дилтада. От того свинарника, в котором она очнулась. От возможности вернуться, которая, как она верила, была как-то связана с тем местом.
Карета подскакивала на ухабах прекрасных арнайских дорог, и Лиля прислонилась к стеклу, под аккомпанемент храпа кира Мотлон размышляя о том, что вообще тут происходит. Ларат передал – не удивляться. Значит, это часть его какого-то плана.
Она разглядывала сероватый подбородок кира и его утомлённые веки. Зачем ей возвращаться? – билась в висок мысль. Куда? К кому? Лепестки яблони падали перед её глазами на бордовую "ласточку" Викуси, и Макс выходил из шипения душа в шипение кофеварки, завернувшись в полотенце.
Одиночество тут и предательство там. Полтора года в этом не очень понятном мире, который раскрывался ей всё новыми гранями. Нагромождения странных, отживших традиций, страх свернуть не туда, куда идут все остальные, выделиться, какие-то дикие суеверия, запреты, которые существуют тут веками и из-за этого постепенно начинают считаться истиной, основой, базой мироздания. "Потому что это так", и никак иначе.
Каждый цветок должен расти на своей грядке, думала Лиля, когда в очередном постоялом дворе кир Мотлон стоял, выбирая новенькие монетки на сдачу. Эта грядка – не её. Или нет?
Дорога была бесконечной. Кир Мотлон почти не разговаривал, по-видимому, мучаясь от укачивания. Вечерами, на постоялых дворах, он зачем-то из раза в раз напивался, и с утра страдал, страдал неистово, обрастая щетиной, обзаводясь воспалённой красной каёмкой век, дёргаясь от резких звуков.
Через две недели пути Лиля опять заболела. Какая-то новая, неизвестная ей до этих пор болезнь, от которой все ладони покрылись мелкими пузырьками, и на ступнях тоже появились эти пузырьки, которые, впрочем, быстро прошли, оставив после себя лишь воспоминания о двух сутках жара и рези в глазах и горле.
Ночами, лёжа в маленькой комнатке на узкой кровати, она смотрела в окно, на золотисто-коричневатую Монд, небольшую, похожую на шарик из оконной замазки, которой мама пыталась победить сквозняки в их бараке, и на растущую крупную голубоватую Габо, которая напоминала луны, что рисуют на обложках женских романов. Она часто пыталась найти знакомые созвездия, но звёзды тут были другие, и даже выглядели по-другому: не маленькие светлые точки, а крупные, острые, лучистые кристаллики. Страх тогда сковывал её и мешал дышать, и перед глазами вставали звёзды над городом, растворённые в свете фонарей Староконюшенного и в дыму её сигареты.
Безумная Ирма сказала, что дыма не будет там, где нечему гореть. Тут не было табака. Тут не было и кофе. Она расспрашивала Ларата, что вообще есть в этом мире. потому что её очень сильно удивили очки на некоторых кирио в Эдере. В её понимании очки слабо увязывались с окружающей обстановкой. Попытка привязать уровень развития здешних технологий к какой-либо определённой эпохе, известной ей, не увенчалась успехом, да и лилиных знаний истории в этом вопросе было явно маловато.
Её комплект нижнего белья странным, чужеродным напоминанием о прошлом так и лежал в мешке, на самом дне, рядом с мешочком, в котором хранились выданные Ларатом пятьдесят золотых и флакон с прозрачной жидкостью. В конверте с подлинными документами, нарочно завёрнутом в грязную тряпицу, пряталась сложенная банковская бумага ещё на сотню золотых, на крайний случай. Лиля крепко запирала дверь комнаты, а с утра проверяла, цел ли волосок на завязках мешка. Остаться без денег означало остаться без возможности связаться с Ларатом и попросить помощи. А помощь ей могла потребоваться.
Она – не воин. Она осознавала это в минуты отчаяния, холодными вечерами, когда серое липкое безвременье окружало её, холодной лапкой щекоча шею под волосами. В тех книжках юные герои, попав в другой мир, несли искру света, испепеляя врагов, а она стояла, наклонившись над лоханью, и сбивала костяшки пальцев, оттирая сероватую ткань нижнего платья или юбки.
Дорога выматывала изрядно. Пару раз им пришлось мешкать в пути, потому что еда оказалась несвежей, и наконец в одном из постоялых дворов кир Мотлон вместо пива попросил ачте.
Лиля уставилась на него с подозрением. Он сидел, шумно прихлёбывая золотистый отвар, и о чём-то напряжённо размышлял.
– Через день будем в Ордалле, – сказал он. – Слава небесам, без происшествий добрались.
Лиля радостно встрепенулась, но Ункар был не столь воодушевлён. Оставшийся путь до Ордалла они проделали в том же напряжённом молчании, и кир Мотлон то дремал, то мрачно смотрел в окно.
Ордалл развернулся перед ними неожиданно. Два серых склона держали его между своих ладоней, и голубое небо с кусочками ватных облаков накрывало его, как та голубая тарелка, которой они с Ромкой закрывали залитую кипятком китайскую лапшу. Лиля прижалась к стеклу, разглядывая столицу, но на таком расстоянии, с перевала, мало что удавалось различить.
Дорога к перевалу была более пологой, чем та, которая спускалась к Ордаллу от последней станции перекладных. Кир Мотлон показал документы, оставляя лошадей, и они пересели в небольшой экипаж, а камьер кира устроился на облучке рядом с кучером.
Небольшая коляска везла их по крупным, плотно подогнанным тёсаным камням. Хорошая брусчатка, ровная... Наконец-то. Лиля за время пути обнаружила в себе столько такого, что раньше ещё ни разу не болело, что новых открытий совсем не хотелось.
Они проехали по нескольким широким улицам, оставляя город, по-видимому, слева, и миновали порт. Дорога вела дальше, вдоль красивого залива, и на противоположном берегу Лиля различила маяк.
Дорога бежала вдоль берега почти до самого мыса, там поворачивала к городу, ведя экипаж мимо красивых поместий, увитых зелёными лозами нокты, и снова виляла налево, вдоль ещё одного ряда больших домов. С обеих сторон зелёными свечками торчали кипарисы, где-то старые, где-то – совсем молодые, высаженные, по-видимому, недавно.
Коляска остановилась у крыльца большого и очень красивого дома. Кир вышел, не обращая особого внимания на Лилю, и она спрыгнула на щебёнку из серого камня, похожего на гранит, шурша подошвами сапог, которые носила в дороге.
– Проходи в дом, – окликнул её высокий кудрявый человек с крыльца. – Как твоё имя?
– Лиллин.
Она зашла внутрь, в большой холл, светлый, просторный, в запах пыли и каких-то благовоний.
