Я замерла, и он замер. Руки не опускала, все еще полагая, что это как-то действует на животное. То, что он больше не двигался, скорее всего, потому что я тоже стояла неподвижно, подарило мне возможность собраться с мыслями и вообще накрыть все сильные чувства, вроде страха и беспомощности, тоненьким покрывальцем холодности.
Он чувствует страх.
Так говорил магистр, и я понимала, что это были не просто слова, а попытка дать понять, что страх — злейший враг. В любой ситуации.
Глубоко вздохнув, я осторожно огляделась, но быстро вернула взгляд к скакуну.
— Откуда ты вышел? — обратилась к нему и едва сдержала желание хлопнуть себя по лбу.
Задавать вопросы лошади было до безобразия смешным. Хотя бы по той причине, что он не ответит. Но это вовсе не значит, что я не люблю разговаривать с животными. Я часто вещала морским конькам и черепахам о своей жизни, но никогда ничего не спрашивала. Они прекрасные слушатели, но, увы, не собеседники.
— Твои друзья гуляют в загоне, — продолжила я. Наверное, разговор — пусть я и разговаривала одна — помогал мне не обращать внимания на то, как сильно колотится в волнении сердце, и думать. Холодно и спокойно. — Не мог же ты перепрыгнуть через забор…
Я вновь окинула его взглядом. Внушительных размеров зверь мог не разделить моего мнения, которое в итоге изменилось. Ему в отличие от его товарищей не составит никакого труда расправиться с препятствием в виде забора. Он ведь в самом деле здоровый, как шкаф в моей комнате, почти касающийся потолка! Я ему макушкой даже до спины не доставала.
— Нет… Пожалуй, ты мог это сделать. Ты же…
Договорить жеребец мне не дал: вынудил замолчать, резко мотнув головой, и, развернувшись, вышел через амбарные двери наружу.
Вот бежать надо было… Развернуться, как сделал мгновение назад горделивый конь, и броситься к академии. Но нет же… Мне же нужно обязательно последовать за махиной, способной втоптать меня в землю.
Закатив глаза от еще одного глупого поступка, который я намеревалась совершить, я вышла следом за конем и остановилась на безопасном, как мне казалось, расстоянии.
Нет, все же это была не глупость. И даже не любопытство, свойственное русалкам. Меня тянула к этому прекрасному жеребцу неведомая сила, будто между нами протянулся канат, который он начал дергать, не давая возможности сопротивляться. Это то же самое, что тянуть поводья. Уж больно неравны силы. Я не справлялась.
Прекрасный.
И почему это я описала его так?
Прекрасный.
Впрочем, забирать это слово назад было настоящим преступлением. Он выглядел воистину великолепно. Лучи солнца ласкали его короткую черную шерстку, и та блестела как начищенное серебряное блюдце. Блики играли даже на его короткой иссиня-черной гриве, и мне начало казаться, что солнце замечает и любит только его — самого красивого коня, которого мне доводилось видеть.
Он потоптался на месте, а после порысил вдоль загона, словно подразнивая запертых там лошадей. Словно крича: «Вот! Поглядите! Я свободен».
А он взаправду был свободен. Свободнее, чем какой-либо конь или я. Без узды и седла, статный, как королевская особа, большой и резвый, как я успела заметить, он наверняка тоже осознавал, что независим и, более того, настолько могуч, что никто не сможет подчинить его. Никто не сможет загнать его в этот загон или в стойло, в которое, мне почему-то казалось, он не сможет залезть из-за гигантских размеров.
Его свободе оставалось только завидовать. И мне, и лошадям, поднявшим морды и уставившимся на скачущее мимо них черное пятно.
Наверное, поэтому и было глупо стоять здесь и просто наблюдать. Это единственное, что я могла сделать по отношению к нему, — просто смотреть. Не думала же я загнать его в денник? Или, что еще хуже, попробовать оседлать?
Я усмехнулась от собственных мыслей, и в этот миг жеребец обернулся, не на шутку напугав меня. Будто услышал, что я смеюсь, хотя это было невозможно: находился он достаточно далеко, чтобы я успела, к примеру, спрятаться в конюшне.
Правда, когда он двинулся прямиком ко мне, все что я сделала — это задержала дыхание, не смея пошевелиться.
Конь замер напротив, а после вдруг коснулся носом земли, опустившись на одну ногу, и я резко выдохнула и задышала так, будто воздуха стало катастрофически не хватать.
Это выглядело не иначе, как попытка поклониться или же призыв сесть к нему на спину. Вероятно, второй вариант, поскольку он не двигался, все ждал, только голову чуть повернул, поглядывая на остолбеневшую меня черным глазом.
— Хочешь, чтобы я умерла от остановки сердца? — озвучила я вспыхнувший в эту секунду в голове вопрос. Снова спрашиваю, не особо надеясь на ответ. — Нет… — Шагнула назад. — Я не смогу.
Жеребец фыркнул, и я готова была поклясться, что этот звук был таким же хлестким, как обращение «Грант», которым бросается в меня магистр, когда зол и раздражен.
Чудно. Теперь я что угодно могу сравнить с поведением истинного, или самого его могу сравнить с кем угодно. Да еще и ищу связи там, где ее быть не должно.
— Можешь не стараться, — буркнула, по-прежнему опасливо пятясь. Остановилась, только когда уперлась в стену конюшни. — Ты не уговоришь меня на подобную авантюру… — Вопреки страху я улыбнулась. — Да и я не осмелюсь. Ну, возможно, лишь в том случае, когда буду уверена, что мне пора вернуться домой… Тогда ты прокатишь меня. В первый и последний раз.
Точно поняв все, что я наплела сейчас под давлением волнения, жеребец выпрямился и мотнул пару раз головой влево, туда, где простиралась река и узенькой нитью бежала к лесу.
Мне стало казаться, что между нами завязался своего рода диалог. Может, я вообразила себе всякое от скуки. Это могло быть правдой: я отличалась от сестер богатым воображением. Как-то в детстве, когда мне было от силы лет девять, нас учили держаться на больших морских коньках, способных двигаться со скоростью наземной лошади, но только под водой. Пока остальные с усердием пытались подчинить себе коней и удержаться в седлах, я уплывала от своего конька, которого представляла акулой, и боролась с ним. Он всегда выигрывал в этих схватках, прижимая меня к камням мощным хвостом. Тогда веселье заканчивалось: хвост прижимал так сильно, что становилось нечем дышать.
Но сейчас воображение играло по-другому. Жеребца я видела таким, каким он и был, — большим и опасным. А вот то, что он хотел мне что-то показать или куда-то отвести, я могла и придумать.
Он двинулся к реке, а я помедлила. Чуть-чуть. Совсем немного.
И пошла следом.
Хоть и знала, что это просто глупо.
Я ни разу не выходила за пределы академии одна. Река словно была полосой, и если через нее переступить — можно оказаться там, где всегда есть опасность. В большом мире.
А в академии безопасно. Я так думала. Если не считать те моменты, когда я оставалась наедине с ректором...
— Надеюсь, ты понимаешь, что у меня могут быть проблемы, если я покину академию, — проворчала я, нагоняя уже переходящего через речку жеребца.
Уровень воды даже не доходил до его голеней — настолько неглубокой была река. Или это он был таким большим.
Наверное, дело было в нем: для меня вода оказалась выше бедер.
О чем я только думала?
Пошла за лошадью, в реку зашла… Штаны намочила!
А ведь он предлагал мне поехать на себе...
Словно почувствовав мою досаду, конь оглянулся. Он уже стоял на берегу, а я застыла под взглядом его все понимающих глаз, чувствуя, что штаны насквозь пропитались водой.
Шустро выбежав из реки, с каким-то жалким отчаянием провела по мокрым штанинам ладонями, но это действие едва ли помогло избавиться от гаденького ощущения липкости. И без того облегающая ткань словно слилась с кожей, в сапогах противно захлюпало.
Я едва не застонала от осознания своей глупости, а жеребец тем временем заржал, как-то слишком весело топчась на месте. Точно издевался.
— Мои вылазки не заканчиваются успехом. — Метнула на зачинщика внезапного приключения раздраженный взгляд. — Мне стоило предупредить об уходе. Хотя бы в этот раз. Что я скажу магистру, если он узнает, что я снова покинула академию?
