Встаю с кресла, иду к бару. Лиза наблюдает за мной, кусая от нетерпения губы. Подожди, моя девочка, мне сложно раскрываться. До этого момента мне казалось, что я вообще на это не способен. Наливаю себе немного коньяка, делаю глоток, прохожусь по комнате, играя напитком в бокале.
— Год, второй, третий – все было отлично. Мне казалось, что отлично… За это время Марина получила все, что хотела. Собственную мастерскую, школу, выставки в Европе, славу, деньги. В прессе наш брак называли самым успешным. А за кулисами красивой, успешной картинки Марина начала истерить. Я постоянно в разъездах, мой бизнес был на стадии становления. Не было ни времени, ни желания разбираться в ее депрессиях. Для этого, в конце концов, существуют психологи. Она могла на сутки закрыться в мастерской, отказаться от походов на приемы, била посуду и срывалась на прислугу, например, потому что я не успевал на ужин. Со мной такие фокусы не прокатывали, я никогда не велся на женские истерики. Поэтому нанял ей хорошего психолога и уехал на пару недель в другой город, где мы строили новый элитный район.
Залпом допиваю коньяк и иду за еще одной порцией. Иначе не смогу больше говорить.
— Тогда она впервые сбежала от меня. Нашел ее в каком-то притоне, под прикрытием сборища творческих людей. Алкоголь и травка для вдохновения, что-то вроде секты. Приволок ее домой. Она кричала, обвиняя меня в том, что я уничтожил ее лучшие годы. А она человек искусства, и ей нужны эмоции, вдохновение, которых я не могу ей дать. Я не мог позволить, чтобы ее нестабильное психическое состояние и загулы в притонах вылезли наружу. Поместил ее в хорошую клинику в Германии. Уже через месяц она звонила мне и просила вернуться домой, уверяла, что все осознала и вылечилась. Каялась. Так и было. Еще год мы прожили относительно нормально. Я перестал ее контролировать, и она сбежала снова, хотя никто насильно ее не держал. Тот же притон, те же люди, но уже в качестве источника вдохновения – наркота. Пока искал ее, выяснил, что моя супруга была беременна. Была… Она распорядилась жизнью моего ребёнка без моего участия. Эгоистично решила, что имеет на это право… Она выскребла его из себя на третьем месяце беременности.
Сглатываю. Я, определённо, холоден и расчетлив, но ребёнок…
— Меня взорвало тогда. Накрыло такой яростью, что у самого сорвало крышу. Я готов был придушить ее голыми руками и выкинуть куда-нибудь в сточную канаву, как она моего ребенка. Мирон ее опять нашел и приволок ко мне. Эмоции… Мне нужно было остыть тогда и просто вычеркнуть эту женщину из своей жизни. Но… Тогда я еще не умел настолько себя контролировать. Мне хотелось ее наказать. Не справился психолог, в моей голове были методы пожёстче. Как шоковая терапия, окунание в собственное дерьмо, пока не поймет, как ничтожна ее жизнь и то, что у нее нет права отбирать жизнь у моего ребёнка.
Вновь выпиваю коньяк до дна. Хочется еще, но нет цели напиться. Язык достаточно развязан. Лиза вздрагивает, когда я с грохотом ставлю стакан назад.
Сажусь напротив нее, заглядываю в глаза.
— Ты совершил что-то плохое? — тихо спрашивает она. Киваю.
— Ее привезли обдолбанную какой-то наркотой. Я бы назвал ее болезнь вседозволенностью, пресыщенностью. Марина зажралась. Все есть, любые деньги, возможности, развлечения – это своего рода диагноз. Когда возможности безграничны, люди начинают творить дичь. Опускаться. И мне хотелось ей показать, как просто она может все потерять. Я задал только один вопрос: почему она убила моего ребенка? Я много что не помню из этой ночи, но точно помню ее ответ. С язвительной ухмылкой она равнодушно заявила мне, что мой ребенок испортил бы ее жизнь, фигуру и планы. Вот так просто она вытравила из себя моего ребёнка, потому что он нарушил бы ее планы. Я схватил ее за волосы и потащил в бассейн с холодной водой. И ведь после нескольких лет жизни с этой женщиной я поверил в нее, в себя, в наш брак. В будущее, в семью. Марина казалась мне достойной. Да, по расчёту, но… Я топил ее в этом бассейне. Снова и снова окунал в холодную воду, чтобы протрезвела, чтобы осознала, что совершила, и дала мне вменяемые ответы. Все как в тумане, состояние полного аффекта и невменяемости. Я что-то кричал, требовал, угрожал, ненавидел ее. Держал за волосы в воде, давал хватануть воздуха и вновь топил. Отпустил, только когда она ослабла и уже не сопротивлялась. Вины и жалости я не чувствовал, я вообще ничего не чувствовал. Она убежала к себе в комнату, а я медленно, но верно глотал виски в своём кабинете, пытаясь унять дрожь в руках.
Лиза в шоке, распахивает глаза и, кажется, даже не дышит. Я, видимо, и правда, чудовище. Бездушное, жестокое чудовище, которое губит женские души. Откидываюсь на спинку кресла, запрокидывая голову, закрываю глаза, дышу.
— Я почти отключился в кабинете, но почувствовал запах гари. Вбежал наверх, дым валил из спальни. Дверь заперта. Охрану я отпустил, чтобы никто не видел моей агонии и того, как я наказываю жену. Вышиб чертову дверь не сразу, а когда получилось, то ничего, кроме пламени, пыхнувшего на меня, не увидел. Она подожгла шторы и легла спать. Я думал, что это конец, что вытаскивать из огня уже нечего, но бог милостив. Мне удалось ее спасти… Или не удалось… А потом неделя ада. Марина в реанимации, я в ожоговом. У меня шрамы на груди, а у нее пятьдесят процентов ожогов… Но самое страшное случилось дальше. Когда Марина очнулась, ее мир перевернулся. Ее мозг заработал иначе. Не знаю, что повлияло… Стресс, наркота, мое насилие или ее психическая нестабильность. Она вдруг решила, что у нас был сын и я его убил в этом пожаре. Она вопила и рыдала. Ей кололи успокоительные, но, как только они переставали действовать, все начиналось заново. Ее обвинения были настолько правдоподобны, что в какой-то момент мне показалось, что это я сошел с ума, а ее «правда» реальная. Против меня даже завели дело. От суда спасли камеры в доме. С ней работали психиатры и лучшие хирурги. Она перенесла несколько операций, и были запланированы еще. В какой-то момент мне казалось, что Марина пришла в себя. Оправилась. Восприняла реальность. Согласись, что эта женщина не казалась больной? Отпустить я ее не мог. В каком-то плане меня сжирало чувство вины. Да и некуда ее отпускать. Все просочилось в общество и прессу. Слухи ходили разные, обрастая все новой и новой информацией. «Жена Калинина, талантливая художница – наркоманка. Глава корпорации запер свою жену в психиатрической лечебнице после того, как пытался ее убить» и прочее, прочее, прочее. У меня сорвалось несколько трендов и крупных сделок. Общество верит слухам. Я отвечал за нее. Марина одинока, у нее нет родителей, близких родственников, подруг. Куда ее отпускать? В наркотическую яму, в ее мир искусства через призму сумасшествия? Да и не хотела она уходит туда, где ее никто не ждёт, насильно я не держал, ей нравилось изредка меня попрекать тем, что удерживаю ее. Я хотел, чтобы у нее все было хорошо. Я все же ей задолжал… Врачи уверяли, что она стабильна, я и сам это видел. Но ремиссия закончилась, Марина опять нестабильна… А может, и не была никогда, только гениально притворялась.
