— Поеду, — ответил Феликс.
Вечером Феликс почувствовал, что ему необходимо поделиться с кем-нибудь своей вновь обретенной верой в Отилию, рассказать о зародившемся в его душе глубоком чувстве к девушке. Но исповедаться было некому, и он, взяв чистую тетрадь, написал: «Я должен всегда уважать Отилию и верить ей».
V
Как-то в начале августа, после обеда, Марина сообщила, что приехали Олимпия и Стэникэ. Отилия рассказала Феликсу, в чем дело:
— Это старшая дочь тети Аглае, а Стэникз — ее муж. Муж — это только так говорится, они не венчаны. Чего же Олимпия хочет? — спросила она Марину.
— У них родился ребенок, и она думает еще раз попытаться — вдруг умилостивит старика.
— Вот увидишь, какой будет скандал! — обрадовалась Отилия. — Дядя Симион не соглашается дать за Олимпией ни гроша в приданое, он ведь такой чудак. А Стэникэ увез ее из дома, но ни за что не желает венчаться. Хотела бы я, чтобы ты взглянул на Олимпию... Это потрясающая пара!
— Мне сказала кукоана Аглае, что они придут сюда к вечеру, когда приедет домнул Паскалопол, — добавила Марина. — Она говорит, что, может быть, старик постыдится его. А сейчас они спрятались в комнате у домнишоары Аурики и сидят там.
— Стоит ли впутывать в эти дела Паскалопола? — высказал свое мнение Феликс. — Он не рассердится?
— Что ты! Да ты не знаешь Паскалопола! У него неистощимое терпение, и он очень любит, когда с ним советуются. Он любезен с тетей Аглае и со всеми, потому что хочет чувствовать себя здесь, как в родной семье. У него ведь никого нет.
Вечером шел дождь, все собрались в гостиной, Симион, сидя в полутьме, вышивал подушку. Внезапно распахнулась дверь и вошла молодая пара. Аглае и Аурика обернулись, притворяясь удивленными.
— Олимпия! Ты? — сочувственно воскликнула Аглае, стараясь все же изобразить некоторую досаду.
Олимпия с бесстрастным видом подставила Аглае щеку для поцелуя, в то время как Стэникэ с подчеркнутым почтеньем лобызал теще руку. Супруги поздоровались со всеми и издали приветствовали Симиона, который удовольствовался тем, что проворчал что-то, не поднимая головы от пялец. Паскалопол церемонно склонился перед Олимпией:
— Целую ручки, доамна Рациу!— и поднес к губам кончики ее пальцев.
В Олимпии поражало сходство с Симионом и Тити, а раздвоенный, как у них, подбородок производил на женском лице неприятное впечатление. Она была крупная, смуглая, с легким пушком на верхней губе и тесно сросшимися над переносьем бровями, как у Тити. У пышущего здоровьем, хотя и не тучного Стэникэ было красное лицо, черная густая, кудрявая шевелюра и усы, похожие на мушиные крылышки. Под твердым высоким воротничком Стэникэ развевался галстук «а ля лавальер», а необычайная ширина его светлого чесучового костюма, так же как и крошечная, едва прикрывавшая волосы, соломенная шляпа-канотье, поразила Феликса. Стэникэ говорил плавно, округленными периодами, с актерскими, напыщенными жестами, а Олимпия — медленно, наставительно и весьма уверенно.
Аглае открыла военные действия.
— Мне следовало бы сердиться на вас, Олимпия. В нашей семье еще никогда не случалось такого позора. Вам надо было хорошенько подумать, прежде чем совершать подобный шаг. Уже год вы живете вместе, у вас родился ребенок, а ведете вы себя, как язычники. Это все ты, Стэникэ, не хочешь венчаться!
— Перед богом мы соединены навеки! — громко продекламировал Стэникэ. — Нас разлучит только смерть.
Пока говорила Аглае, дядя Костаке пристально смотрел на нее, и по лицу его было видно, что он полностью разделяет ее негодование. Но когда взял слово Стэникэ, глаза старика точно магнитом притянуло к нему, и теперь Костаке увлекся идеей свободной любви.
— Стэникэ не может взять на себя содержание семьи, пока у него нет хоть какого-нибудь капитала, — торжественно заявила Олимпия.
— То, что принадлежит вам, вы и получите, — пообещала Аглае.
Олимпия сделала недовольную гримасу.
— Но ведь пока что мы должны жить! Нам приходится трудно, бедный Стэникэ целый день бегает — нынче адвокатурой много не заработаешь. Правда, его обещали устроить на службу, но...
Стэникэ, польщенный сочувствием Олимпии, окинул всех гордым взглядом.
— Может быть, домнул Паскалопол захочет помочь тебе подыскать что-нибудь, ведь у него есть связи, — сказала Аглае.
Симион, Аурика, Олимпия и Стэникэ как по команде повернулись в сторону Паскалопола, словно он уже что-то предложил. Тот сказал просто:
— Я попытаюсь!
— Как бы там ни было, я не позволю обделить себя, — продолжала Олимпия. — Из сестер старшая — я, а вы не дали мне того, на что я имею право.
— Меня тревожит ее будущее, будущее нашего ребенка, — прогремел Стэникэ. — Для себя я не хочу ничего, мне нужна только Олимпия.
— Всему виной Симион, он никак не соглашается, — и Аглае метнула гневный взгляд на старика в платке, который, будто ничего не слыша, продолжал вышивать. — Если бы с самого начала он перевел дом на ваше имя, у нас не было бы таких хлопот! Так что ему говорите, с ним все и выясняйте.
— Мама, если папа не хочет, я не могу силой заставить его любить меня, — с некоторым раздражением заявила Олимпия. — Но вы могли бы выделить нам кое-что из своего состояния.
Аглае нахмурилась, а Аурика с ненавистью взглянула на сестру.
— Ну, уж это нет, милая! У меня есть Аурика, которую надо выдать замуж, и Тити — не могу же я его пустить по миру! Ты должна потерпеть, пока мы чего-нибудь добьемся от этого несчастного.
Симион молча поднял голову, но губы его дрогнули, словно он намеревался что-то сказать. Дядя Костаке, чтобы не принимать ничью сторону, низко склонился над кисетом с табаком. Тогда Паскалопол умиротворяюще заговорил:
— Не следует заходить слишком далеко. Все можно уладить. Как ваше мнение, домнул Симион?
Симион встрепенулся и быстро сказал:
— Она не моя дочь!
Аглае презрительно рассмеялась:
— Не его дочь! А чья же еще? Он меня с ума свел этой чепухой!
Сходство Олимпии с Симионом настолько бросалось в глаза, что Феликсу слова старика показались непонятной блажью. Позднее Отилия рассказала ему, что все это было вздорной выдумкой Симиона, к которой он упорно возвращался, когда приходил в дурное настроение. Симион владел небольшим домом, и Аглае рассчитывала дать этот дом в приданое Олимпии, но старик, не желая лишиться всего своего имущества, не соглашался. Аглае отбирала у него пенсию, отнимала все до последнего гроша, даже мизерную квартирную плату, которую он получал с жильцов своего дома. Возможно, что, отказываясь дать в приданое дочери дом, старик выражал свой протест против опеки Аглае. Паскалопол примирительно сказал:
— Вы заставляете напрасно страдать... домнишоару... доамну Олимпию... Может быть, она вас чем-то рассердила... Но в подобных обстоятельствах надо все забыть.
— Она не моя дочь! — заорал не двигавшийся с места Симион и весь побагровел.
Теперь он опять разозлится, — равнодушно, как предсказывают дождь, отметила Аглае.
У Олимпии затряслись губы, она вытащила из-за корсажа носовой платок и внезапно разразилась громкими рыданиями.
— Боже мой, ну будьте же благоразумны, — деликатно попытался утешить ее Паскалопол.
Стэникэ встал и принял благородную позу.
— Домнул Туля, пока Олимпия живет под одной крышей со мной, она находится под моей защитой, и я не позволю, понимаете вы...
Дядя Костаке с таким видом, точно у него было какое-то неотложное дело в соседней комнате, поспешно поднялся из-за стола, а Аглае безнадежно махнула рукой, прося Стэникэ замолчать. Но тот уже разгорячился:
— …оскорблять ту, которая перед богом является моей женой и матерью нашего сына!
Лицо Симиона посинело, он вскочил так стремительно, что платок упал с его плеч, и в бешенстве, с пеной у рта выпалил:
— Ты мошенник, она не моя дочь, не дам ничего, не моя дочь, ты мошенник...
Он поискал глазами, чем бы швырнуть, и, не найдя ничего, схватил пяльцы и в одну секунду изломал их на куски, с яростью разрывая канву. Он дрожал всем телом. Все молчали, слышен был только захлебывающийся плач Олимпии. После томительно долгой паузы Аглае властно сказала Симиону:
— Выпей воды!
Аурика встала и подала старику стакан воды, он послушно взял его и отпил глоток.
— Вы теперь идите, — обратилась Аглае к супругам. — Я посмотрю, что можно будет сделать.
Олимпия, вздыхая, вышла. Стэникэ, церемонно произнеся «доброй ночи», важно проследовал за ней. Симион, который успокоился так же быстро, как вспылил, огорченно смотрел на свои пяльцы и на валявшиеся на полу обрывки шерсти. Он нагнулся и, словно не понимая, что произошло, стал их подбирать. Отилия бросилась к нему, собрала все и положила на столик.
