Джордже Кэлинеску - Загадка Отилии

Упрямый по натуре Симион не сказал ни да, ни нет. Стэникэ сделал движение, как бы желая собраться с силами.

— Я принесу составленный документ. Нужна только подпись, а остальное уж мое дело.

Все же уломать Симиона было не так-то легко. Стэникэ являлся чуть ли не каждый день. Теперь он уже посещал Симиона не как больной, а как человек, ему сострадающий, и глубокомысленно спрашивал старика:

— А вы-то как себя чувствуете?

Он даже принес какие-то мнимые лекарства, которые Симион начал украдкой принимать, пока Аглае не выбро­сила их. С глазу на глаз с Симионом Стэникэ заходил еще дальше.

— Как адвокат, я встречал в своей практике столько поразительных случаев, что прекрасно понимаю ваши пе­реживания, — говорил он старику. — Ошибка молодости жены, знаете ли, маленькая неверность, которую благо­родная душа прощает... Рождается ребенок, законный по документам, но отвергаемый отцовским инстинктом... Го­ворю вам, Олимпия ни капли не похожа на вас, даже тем­пераментом... Но в чем моя вина? Перед лицом закона Олимпия ваша дочь, и я обязан соблюдать ее интересы... Для меня такой тесть, как вы, — художник, помогающий мне постичь цель жизни, — большая честь, импульс к работе.

При помощи этого коварного соучастия в навязчивых идеях Симиона Стэникэ достиг гораздо большего, чем могли дать мольбы и декламация. Он начал водить Си­миона в город и угощать пивом в парках (у старика ни­когда не было карманных денег), приходил к нему домой с какими-то людьми, чтобы показать им «картинную га­лерею». Эта тактика настолько изменила мнение Симиона о Стэникэ, что к тому времени, когда Отилия и Феликс уехали в имение Паскалопола, в доме Туля все говорили и свадьбе Олимпии как о деле решенном.

VI

Отилия и Феликс сошли с поезда на станции Чулница. Там их уже ждал в бричке Паскалопол — помещик, чтобы подготовить дом к встрече гостей, уехал из Буха­реста раньше их. На Паскалополе был зеленый парусиновый костюм с множеством карманов, широкополая соломенная шляпа, брезентовые штиблеты на шнурках, и в этой одежде для деревни или колонии он выглядел очень элегантно. Напряженные в бричку два вороных коня были сильны и чутки, что великолепный экипаж, который и без того был не тяжелее каика, казался совсем невесо­мым. Отилия радостно бросилась к Паскалополу, который приник долгим поцелуем к ее тонкому запястью, а затем подсадил ее в экипаж. Все трое уселись на широкой перед­ней скамье (Отилия между Феликсом и помещиком). Паскалопол взял вожжи, и экипаж, мерно постукивая, по­катился. Кони легко бежали по глинистому, покрытому толстым слоем пыли шоссе. Имение находилось километ­рах в пятнадцати от Чулницы, почти на половине расстоя­ния между Кэлэрэшь и Фетешть, в сторону от железной дороги, ближе к Дунаю. Кони мчались, как на бегах, кар­тинно выбрасывая передние ноги, а Паскалопол едва ка­сался их спин кончиком кнута искусной работы, с сафья­новой, скрепленной серебряным кольцом рукояткой. Упру­гий, как морская волна, встречный ветер срывал с головы Отилии шляпу, которую она придерживала рукой. В конце концов Отилия сняла шляпу и теперь сидела с непокрытой головой. Она просунула руку под локоть Паскалопола и, раздувая ноздри, вдыхала аромат степи. Ветер откиды­вал назад волосы Отилии, заколотые широким гребнем, и лицо ее стало совсем мальчишеским. Степь тянулась та­кая плоская, такая огромная, казалось, нет ей границ. На уходивших вдаль полосах земли, где недавно еще колоси­лись хлеба, теперь до самого горизонта тянулось жнивье, и над ним звучало мощное жужжанье саранчи, которая совсем заполонила поля и выскакивала из-под колес эки­пажа, словно мелкие комочки грязи. Саранча села даже на платье Отилии. Девушка хотела схватить насекомое цвета гнилой соломы, но в пальцах у нее осталась только кро­шечная ножка. Когда бричка проезжала мимо посевов ку­курузы, все кругом словно исчезло. Не видно было ни че­ловека, ни животного — ничего, кроме насекомых и стаек воробьев. Бричка плыла по желто-зеленоватому морю, и его высоко вздымавшиеся волны скрывали от глаз гори­зонт. Кончились поля кукурузы, и снова появилось жнивье и длинные полосы овса с низкими, почти добела высох­шими стеблями. Всю равнину занимали овсы, поэтому все линии становились округлыми и пропорции предметов, ли­шенные единой меры, делались фантастическими. Едущих долго издали преследовал колодезный журавль, и они так и не могли догадаться, что это такое: обыкновенный шест или неимоверно высокий столб. Неожиданно вышедший на межу конь выглядел колоссом, а погонявший его хворостиной мальчик — циклопом. Поблизости не было никакого человеческого жилья, и путешественникам казалось, что они давно вышли за пределы всякой цивилизации. Лишь час назад они сошли с поезда, а Феликсу чудилось, что он уже целое столетие блуждает в местах, где буйная трава и палящее солнце давно уничтожили следы культуры. Проехали несколько километров, и поля потемнели, смени­лись бесплодной, заметенной черной пылью пустошью, переходившей в тинистое болото. Лошади заржали.

— Вон там, на берегу речки, — мои сады, — сказал Паскалопол, показывая кнутом в ту сторону.

Однако нельзя было заметить ни речки, ни хотя бы прибрежной ивы. Немного дальше, правда, появилось не­сколько раскидистых плодовых деревьев, но они терялись в беспредельном пространстве, словно в морских волнах. На небе вырисовывался странный, походивший на пе­пельно-серую радугу круг, а рядом с ним — всадник на исполинском коне. Паскалопол свернул с проезжей дороги, где на дне глубоких рытвин затвердела тина, и поехал напрямик степью к сказочному коню и дымчатому сиянию. Понемногу молодые путешественники стали различать вер­хового и громадное, похожее на мельничное, колесо; потом колесо уменьшилось, и они сообразили, что это установка для орошения. Вероятно, где-то поблизости протекал ма­ленький ручеек. Помещик остановил бричку поодаль от этого видения, и Феликс не мог определить, находится ли оно в двухстах метрах или в нескольких километрах. Па­скалопол махнул в воздухе кнутом и крикнул в небо так громко, что на его голос откликнулось эхо:

— Эй, кто там?

Необыкновенный конь пошевелился. Человек из дали, прислушавшись, откуда доносится голос, ответил, точно из глубины земли:

— Это я, Петру!

— Арбузы есть? — закричал Паскалопол. — Есть, есть!

— А люди? Сколько у тебя людей? — Двадцать. Двадцать болгар!

— Пришли в усадьбу воз арбузов, понял?

— ...нял! — ответило эхо.—Желаю здравствовать!..

Паскалопол снова хлестнул коней и, оставив всадника и колесо по левую руку, не спеша поехал к утрамбованной повозками дороге. Неожиданно бричка подскочила, спустилась в русло и, стукнувшись о берег реки, опять под­нялась на поле. Речка была просто-напросто извилистым, местами совсем узким, местами расширявшимся рвом, на дне которого скопилась жирная грязь да кое-где поблески­вали маленькие зеленоватые лужи, и лишь по запаху ряски можно было отыскать небольшое озерцо воды, где жили лягушки.

— Речка совсем пересохла, — заметил помещик. — Она вздувается только после больших дождей, когда вода при­бывает.

— А откуда же берут воду для садов?

— Из колодца! — ответил Паскалопол, которого забав­ляли эти парадоксы природы.

Отилия стиснула его локоть. Перед ними расстилалась бескрайняя равнина, поросшая кустиками пыльной травы и разрезанная надвое дорогой. На горизонте возникли ка­кие-то темные пятна — изгороди, мрачные купола с ше­стами на верхушке. Но вот постройки стали увеличиваться и явились во всей своей зловещей дикости. Это были спле­тенные из прутьев и обмазанные растрескавшейся глиной амбары, хлевы, хижины. Загородки, очевидно, предназна­чались для скота, лачуги не были обнесены оградой. Ку­пола оказались стогами перепревшего, сгнившего сена, сва­ленного вокруг жерди. Все это напоминало печальные раз­валины, глиняную Помпею, походило на смешавшийся с землей, словно рана на ее теле, муравейник гигантских муравьев. Нельзя было даже вообразить, что тут могут находиться люди. Лишенный измерений простор, где все принимало колоссальные размеры, показался Феликсу скифской пустыней, про которую он учил в школе. Здесь ничто — ни геологическая формация, ни памятники--не указывало на какой-то определенный период. Все застыло в неподвижности, вне какой бы то ни было эпохи, вне истории. Если бы вдруг перед экипажем появились всад­ники, закованные в броню с головы до ног, как варвары на колонне Траяна, или обнаженные, со щитами у седель­ной луки и с увенчанными волосяными пучками копьями в руках, Феликс нисколько не удивился бы. Перед ним как бы предстало все то, что не укладывалось в официаль­ную историю, повествующую о римлянах и греках, здесь было варварство с причудливыми именами: скифы, костобоки, сарматы, бессы. Стук колес и конский топот в вооб­ражении Феликса превращались в протяжное гиканье, как будто все кругом до самого горизонта было заполнено ди­кими ордами. И в самом деле, даль заволокло удушливым дымом, и воздух огласился какими-то воплями, природу которых невозможно было распознать.