Олимпия, вздыхая, вышла. Стэникэ, церемонно произнеся «доброй ночи», важно проследовал за ней. Симион, который успокоился так же быстро, как вспылил, огорченно смотрел на свои пяльцы и на валявшиеся на полу обрывки шерсти. Он нагнулся и, словно не понимая, что произошло, стал их подбирать. Отилия бросилась к нему, собрала все и положила на столик.
— Пяльцы сломаны, они больше никуда не годятся,— сказала она. — Я дам вам другие, у меня есть лишние.
— Дашь другие? — безмятежно сказал обрадованный Симион. — Хорошо, давай!
— Отправляйся спать, Симион, — приказала ему Аглае, — уже поздно, и ты к тому же поволновался. Вышивать можно и завтра.
Старик покорно направился к двери, Отилия пошла проводить его.
— Симион упрям, как мул, — сказала после ухода мужа Аглае, — но все-таки он уступит. Не надо только к нему приставать. Никак не могу заставить Олимпию понять, что она не должна приходить сюда. А за ней и еще Стэникэ увязывается. Если Симиона оставить в покое, не морочить ему голову, он мало-помалу смягчится.
Отилия отвела Симиона домой. Когда она на обратном пути проходила через садовую калитку, она услышала в темноте отчетливый шепот:
— Отилия, Отилия!
— Кто это? — немного испугавшись, спросила она.
— Это я!
От беседки к ней двинулась тень, и Отилия узнала Стэникэ.
— Что вы здесь делаете? Где Олимпия?
— Ждет меня на улице. Я хочу попросить тебя кое о чем. Дай мне взаймы двадцать лей. Только чтобы об этом никто не знал. Я не хочу унижать Олимпию и обращаться с просьбой к ее бесчеловечным родителям. Когда я уже не смогу больше ничего сделать, я пущу себе пулю в лоб.
Стэникэ произнес эти слова бодро, без всяких признак ков уныния и с беспокойством взглянул на ворота.
— Я посмотрю, есть ли у меня деньги, — сказала Отилия, — подождите здесь.
Она на цыпочках поднялась наверх и скоро вернулась.
— Вот, я даю вам еще раз, но знайте, что больше у меня ничего нет, — сказала она. — Я столько раз давала вам обоим.
— Хорошо, хорошо, спасибо, — ответил, беря деньги, Стэникэ. — Где живет Паскалопол?
— Зачем он вам?
— Я хочу поблагодарить его за внимание к нам.
— Стэникэ, оставьте Паскалопола в покое, — взмолилась Отилия, — ему и так слишком много надоедают. Я не знаю, где он живет.
Стэникэ хотел еще что-то сказать, но на лестнице в доме послышались шаги. Он поспешил к задним воротам и через соседний двор вышел на улицу.
На следующий вечер, когда Паскалопол, как обычно, пришел к Костаке, посыльный принес ему письмо. Помещик прочел его:
Уважаемый домнул Паскалопол!
Минуты, которые я сейчас переживаю, являются в моей жизни критическими, и ваш ответ, возможно, приведет меня к револьверной пуле. Я долго размышлял, перед тем как взяться за перо, и наконец обращаюсь к вашему благородному сердцу, которому понятно все. Мое существование — это мученичество ради двух дорогих мне существ: Олимпии и моего сына. Немилосердная судьба с некоторого времени преследует меня, и ныне я нахожусь в трагическом положении, не имея возможности прокормить своих слабых и беспомощных жену и ребенка. К людям, лишенным родительских чувств, я никогда взывать не стану. Я прошу вас: будьте так добры, одолжите мне сто лей, которые я вам верну, как только смогу. В случае отказа я решил покончить с этой жалкой жизнью и умоляю вас оказать покровительство моей семье.
Тысячу раз благодарный
Стэникэ Рациу.
Паскалопол, на которого все молча смотрели, в присутствии посыльного пробежал глазами это письмо и чуть не рассмеялся. Но он сумел совладать с собой. Он нисколько не заблуждался насчет характера Стэникэ и хотя не был мелочен, но все же из простого самоуважения не мог позволить себя обманывать. На минуту у него мелькнула мысль прочесть письмо остальным — он охотно подразнил бы немножко Аглае, но его удержало опасение рассердить Симиона. Кроме того, перехватив тревожный взгляд Отилии, он тотчас же понял, что этим поставил бы девушку в неловкое положение, намекнув на мелкие жульничества, на которые он ради нее смотрел сквозь пальцы. Он сунул письмо в карман, вытащил портмоне и вручил посыльному деньги.
— Это от управляющего имением, — солгал он, — он приехал купить кое-какие материалы.
Стэникэ, конечно, не покончил с собой и во имя своего «сына», возраст которого исчислялся всего лишь месяцем, не пренебрег и обращением к «людям, лишенным родительских чувств». Отдать дом Симион не соглашался, но проявлял враждебность лишь к Олимпии, а к Стэникэ относился терпимо. Тот брал старика под руку, громогласно хвалил его произведения и выманивал несколько лей, если они у Симиона оказывались. Аглае он покорял изысканностью, с какой целовал ей руку, и обращением «мама». Стэникэ вымогал сколько мог у каждого, кто ему встречался, даже у Марины. Правда, от нее он требовал наименьшей дани:
Тетя Марина, дай мне две леи.
— Нет у меня, уходи отсюда, у меня только пол-леи. Как-то раз он поймал Феликса, который был один дома.
— Никого нет? — изображая отчаяние, спросил Стэникэ.
— Никого.
— Какая неудача! Моя жена тяжело больна, а в доме ни гроша. Я застрелюсь. Не найдется ли у вас хоть пяти лей?
Но излюбленной жертвой Стэникэ была Аурика (в честь которой он назвал ребенка Аурелом), обожавшая мужчин вообще, а Стэникэ за его силу и нахальство в особенности. Под предлогом родства, которое он так и не узаконил, Стэникэ заключал Аурику в объятия и крепко целовал в обе щеки. Затем приступал к делу:
— Свояченица, моя жизнь — это нескончаемое мученичество!
— Ах, домнул Стэникэ, такой мужчина, как вы, победит все в жизни.
— И тем не менее побежденный — я. Я, интеллигент, человек, рожденный для высокого поприща, не располагаю даже десятью леями. Это невыносимо. Я верну бедной Олимпии свободу.
«Верну свободу» — это была формула, очень волновавшая Аглае, которая в ужасе представляла себе позорное возвращение Олимпии домой с ребенком на руках. Однако дела благодаря тому же Стэникэ неожиданно приняли благоприятный оборот, хотя у него на этот раз и не было никакого определенного плана.
В один прекрасный день удрученный Стэникэ вошел в комнату с вышитыми подушками, где работал Симион. Аглае увидела его в окно и тоже пришла туда. Стэнике, не промолвив ни слова, лег на софу, расстегнул жилет и вытянулся на спине, прижав одну руку ко лбу, а другую к сердцу.
— Что с тобой? — недоверчиво спросила Аглае, а переживавший приступ ипохондрии Симион с беспокойством посмотрел на него.
— Я болен, тяжко болен, — не сразу прошептал Стэникэ и медленно, сунув руку в карман, вытащил большой .носовой платок. Не глядя на Аглае, он протянул ей платок.
Что это за платок? Мама, намочите его, пожалуйста, в холодной воде, я положу на сердце.
— У тебя больное сердце? — подойдя к Стэнике, боязливо спросил Симион.
— Да.
— У меня тоже не совсем здоровое, — признался Симион. — Ты что чувствуешь?
Аглае, которая все-таки принесла Стэникэ смоченный платок, прикрикнула на старика:
— Поди ты со своим больным сердцем! Опять принялся за глупости... А у тебя, — обратилась она к возможному зятю, — откуда такое взялось, я что-то об этом не слыхала.
— Я тяжко болен. Доктора говорят, что мне жить недолго... Я таил болезнь, чтобы не расстраивать Олимпию, не приоткрывать перед ней мрачное будущее. Вы не оценили моего благородства, а от огорчений болезнь усилилась.
— У тебя оно болит? — не отставал Симион.
— Не болит, но у меня ужасающие сердцебиения и обмороки. Приложите руку к груди, и вы сами убедитесь!
Симион протянул руку, Стэникэ взял ее и приложил к сердцу. Уверенный, что обнаружил что-то ненормальное, Симион в страхе сказал:
— Он болен. У него бьется так же, как иногда и у меня.
— Когда меня уже не станет, — угасающим голосом продолжал Стэникэ, — умоляю вас позаботиться об Олимпии, которую я обожал, и о нашем сыне. Я сожалею, что не смог своим трудом обеспечить ей прочное положение, это и было причиной, почему я так настаивал, чтобы вы оформили документ о приданом Олимпии... Пусть у нее будет дом, где она могла бы приклонить голову...
Симион кашлянул, но на этот раз не рассердился.
— Я хотел бы прожить еще несколько недель, чтобы дать ей имя, — добавил Стэникэ.
— Стэникэ, — властно сказала Аглае, которая в глубине души не верила ему, но с тревогой думала, как могут сложиться обстоятельства для Олимпии, — болен ты или нет, но ты хорошо сделаешь, если не будешь больше тянуть... Хватит наконец, поженитесь хотя бы гражданским порядком... Над нами люди смеются... Я вам тоже кое-что дам... — Симион, ты слышал, отдай им дом, не упирайся.
Упрямый по натуре Симион не сказал ни да, ни нет. Стэникэ сделал движение, как бы желая собраться с силами.
