Любит русский человек праздники. Когда их нет — выдумывает, либо находит подходящий случай, чтобы простой день стал праздником. Жизнь полна случаев…
Седой обладает той же самой, что и Казак, «детской» привычкой шевелить тыльной стороной кисти нос: теперь уже порядочную угрястую картофелину, с тонкими красными и синими прожилками, что выступают под кожей затейливой паутиной — казалось бы, верный признак, что его хозяин не только не чурается, а пожалуй, что и изрядно грешит спиртным. Но только не в этом случае, здесь природа допустила какую–то ошибку, и даже сам Шерлок Холмс пришел бы к неправильным выводам. Не потребляет Седой — вовсе! Но вот поиграть в пьющего при случае любит, грешит, к восторгу тех, кто знает его хорошо, достиг здесь вершин актерского мастерства — Мейерхольду отдыхать, Станиславскому удавиться!
Старой кости сугрева нет. Седой иной раз так парится, здоровяки, сомлев, сползают под лавки на пол, прося плеснуть на них колодезной. Войлочный колпак на уши, чтобы не «оплавились» — это да, но рукавицы не признает — собственные руки, что у стеклодува, никакого жара не чувствуют. Иной раз то, что слишком жарко, определяет по запаху паленого волоса — он первый дает знать.
Седой подкладывает березовых чурок, раздувает, открывает душник, приоткрывает дверину, подперев кочергой, чтобы дым выходил на обе стороны, и предупреждает, чтобы кроме него не лазили — можно с непривычки нахвататься дымных горестей, да не пили больше — баня для трезвых, и даже, от соблазна, убирает все бутылки, кроме той с которой возился Извилина. Все уже, как принято говорить в этих местах — «читые», не по одному разу окунулись в реку, а тут (прямо от бани) в воде бьют ключи, такое, кого хочешь, на ноги поставит. Еще понимают, что предстоит серьезный разговор. Не под вино…
Вечные конкуренты: Мишка — штатный пулеметчик, по прозвищу «Беспредел» (он же «Третий номер») и номер «Второй» — Сашка — Снайпер, в самом деле — снайпер, под известным среди подразделений прозвищем «Гвоздь» — за умение забивать гвозди пулей — «центровые» Командира, который держит их при себе в качестве дальней огневой поддержки группы, ее главные козыри, на случай, если что–то пойдет не так, взяв из под ската крыши бани ореховые удочки, идут соревноваться, кто больше настебает рыбы, пока всех снова не призовут париться. Сам «Командир» — «Первый номер», предоставляя всему идти собственным чередом, дремлет подложив веник под голову. Остальные спорят.
— Кто кого обловит? Опять Сашка Мишу обставит?
— Александр Михаила обловит, — подтверждает Седой (а это значит, что так и будет).
— Почему?
— Потому как он званием старше! — острит Замполит.
— Он ростом меньше и удочку взял правильную, — сердится Седой. И больше не объясняет, будто с этого все понятно.
— То–то! Размер завсегда имеет значение! — радуется Петька — Казак, и тут же принимается рассказывать, как после «Сербской» решил прогуляться и, бегая от злых венгров (бывают же такие больные на голову полицейские!), забрел в Австрию и там долго питался только рыбой. Хвалил рыбу и австрийские законы. В одном месте «докопались» — спросили документы, а Казак им сразу же про то, что они — скрытые фашисты, что это они его преследуют по расовым мотивам, что он «есть еврейский индус путешествующий». Про индуса они даже не дослушали — так напугались за «фашистов», документы забыли спросить, сразу же стали предлагать — чего бы ему доброго сделать, не нуждается ли в чем? Казак к тому времени действительно так загорел и обветрился, что мог и за африканца сойти, только уже линялого, потасканного, как большинство европейских.
— Ну, ты и дока, однако… Точно из казаков? — с подозрением косится Леха. — Однако, бздец Европе, если Турция в нее войдет! — мрачнеет он. — Эти быстро перехватят, что на этом деле можно зарабатывать. А если в Турции свои национальные евреи есть, если и они туда хлынут — полный трындец будет.
— Я, может быть, тоже еврей! — с вызовом говорит Петька. — На бздец Европе готовили? Вот и приближаю!
— Ты, если и еврей, то еврей правильный — русский еврей — тебе за Россию больно, и воюешь ты не ради того, чтобы мошну свою набить, — говорит Замполит.
И, словно на всякий случай, вглядывается пристально. Петька под его взглядом задирает подбородок — поворачиваться так и этак.
— Какой ты еврей! — отмахивается словно от надоедливой мухи Леха. — Евреев на Руси не по носам меряют, а по поступкам. Поступки твои не жидовские, а даже наоборот — значит, русский ты! И не мельтеши!
— Действительно, — принимается урезонивать Седой. — По–русски более или менее изъясняешься? За Державу обидно? Русский! Зачем в евреи хочешь записаться?
— Они — умные!
— Они — хитрые! — взрывается Лешка. — Извилину спроси! Ум и хитрость две разные категории. Вернее, хитрость — это категория, а ум… Или наоборот? Не помню. Извилина проясни вопрос!
— Не могу, — честно говорит Сергей — Извилина, — вы что пьяные — на Москву сорветесь. Догоняй потом, урезонивай…
— Действительно, — говорит Георгий, — о евреях не натощак. Завязывайте! Язва будет. Стол хороший, зачем к столу то, что не переваривается?
Сергей — Извилина думает свое. Обычные несвоевременные мысли. Что должно быть, когда раздавались последние роли, такое понятие как «русский» уже находилось в склонении, причем так давно, что стало прилагательным и не ответом на вопрос — «кто?», не национальностью, а ответом на вопрос — «какой?» — дающим характеристику «предмета». Все нации «существительные», но русский к ним — «прилагательное». Историческое «жид», существующее и знакомое множеству племен, со временем получившее определенную окраску–характеристику, уже в современном теперешнем мире, по настойчивому требованию самих носителей, пришлось менять на более благозвучное покуда еще незапятнанное — «еврей». «Русский» же, стараниями новейших администраторов, на неблагозвучное обезличенное — «россияне». Словно новый лист бумаги, на котором можно нарисовать любые каракули. «Россияне»! Слово–то какое мерзкое, словно памятник Ельцину. Какие мы? — Русские! По–прежнему русские… В какой бы стране мира не были, как бы не разрывали, но тут… — русский казах, русский осетин, русский грузин, русский узбек, русский татарин и сотни–сотни людей от всяких народностей, кровь от плоти впитавших в себя идею «русскости», которая, в общем–то идеей не считалась, кроме того, что все должны жить в мире и согласии, а справедливость должна отмеряться всем вровень… Менялись теории, среди которых была и такая, что русским вроде как самой судьбой предназначено служить «совестью народов». Роль не самая лучшая и уж точно неблагодарная. Запад осуществляет походы на совесть, Восток не желает ее признавать… Совесть предназначено держать впроголодь, на задворках, лучше живется, когда ее вовсе нет. Походы на собственную совесть регулярны, стремление загнать ее в угол постоянно — забить в самые потемки, закрепостить ее, связать налогом — откупными… С такой ролью долго не живут, надрываются на ней — актер, постоянно играющий одну роль, настолько вживается в нее, что не видит вне ее собственного существования. Новыми сценаристами совесть предназначена принесению в жертву, ее по всем правилам разворачивают головой на восток, вяжут условиями, укладывают, чтобы пустить кровь из горла… С перерезанным горлом уже не орут ни «Ура!», ни «Ратуй!», при которых пробитое тело рефлекторно бросается в атаку, попутно обрывая присосавшихся к ранам паразитов… «Мы — русские! — какой восторг!» Давно ли так было? У евреев собственная роль. Была ли она некогда навязана сценарием под названием «Талмуд», но роль эта тоже незавидна. Евреям только кажется, что весь мир завидует им, но мало ли земля видела самообманов? Мир смертельно устал от еврейства, хотя и не в состоянии его с себя стряхнуть… Человеку следует время от времени задаваться таким вопросом — хочет ли он прожить жизнь заново? По иному? Всякой нации следует задаваться тем же самым вопросом, поскольку это вопрос всех вопросов — достойно ли она прожила жизнь свою?..
— По трезвому опять спросим про Петькин нос! — не удерживается Леха.
Петька — Казак на подначку не клюет и снова принимается хвалить рыбалку в Австрии: что речки там, в горах, такие же прозрачные и даже похолоднее, а форель можно поймать в любой проточной луже.
— А еще можно ловить в городе. Там есть такие маленькие городки, почти через каждый речушка протекает. Я там средь бела дня в центре города «по Чехову» ловил — на пиво!
Тут озадачивается даже привычный ко всякому Извилина.
— Классиков читать надо! — назидательно говорит Петька — Казак. — Там прямые указания. Первым делом ищем — где свинтить гайку? Можно чисто по классике, прямо с рельсов, но где их там найдешь! — это не у нас дома — рельсы в Европах, между прочим, редкость, потому лично я рекомендую парковые скамейки. Но тут, сами понимаете, придется свинчивать не меньше, чем пару — калибр не тот. Лесочку наматываем на баночку — пивную разумеется, крючок — на него кусочек сыра — самое то!
