Лихо не ходит тихо. За ним вопли, и считай, что повезло — осталось чем вопить, не укоротили. В начале пятидесятых вышли послабления, ожидали новых, поговаривали, что разрешат иметь паспорта…
По лесу меж болот и озер «по–умному» разбросаны хутора. Непременно у чистой воды — ключа, чтобы лесная поляна для выпаса, рядом огород, защищенный лесом и озерком. Всякий хутор ставился на реке или лепится к озеру. Лучше, если с одного бока река, и тут же озерко, соединенное протокой — ручьем. Хорошая земля к огороду — кол воткнешь — зацветет. Озерок заморозки оттягивает, те утренние, что случаются здесь едва ли не до середины июня, в реке вода кристально чистая, по ней же куда хочешь добраться можно, срезать много быстрее получается, чем дорогами, обходящими вкруговую распадки, болотца и такие же озерки. Опять же и рыба…
В войну сожгли, после войны отстроились, правда, уже не все.
Старший Петров в родные места вернулся поздно. Сразу же женился, взяв женщину, как и он, в возрасте, и тут же состряпал младшего Петрова.
Отец Петрова Младшего успел захватить войну: последние ее два года, частью прослужил в полковой разведке, частью (уже в самый конец войны) в штрафбате. Сказались наследственные сложности с чинопочитанием, передавшиеся от деда. Потом дослуживал на Чукотке, где, волею Сталина и государственной необходимостью, была сосредоточена целая армия отчаянных людей с биографиями. С приказом, если американцы начнут бомбить ядерным Москву и Ленинград, самостоятельно, не дожидаясь никаких дополнительных указаний, перебираться на Аляску, оттуда канадским побережьем, не ввязываясь в затяжные, обтекать заслоны, идти громить северную часть Штатов, их промышленную зону, сеять там смерть и разрушения.
Поели, как рассказывал, у себя на севере всех олешек, и только тогда вернулся домой. В общем, Петров младший появился на свет, когда отец был уже немолодой — сороковник разменял.
В те же, начало пятидесятых, один из последних восстанавливал свое хозяйство, разобрав сгоревшее, рубил новую хату светлыми ночами — не венец, так хоть бревнышко накидывал, случалось, тут же и засыпал с топором в руке… А с утра до вечера с тем же топором на скотнике — спешно крыши ставили под телятники. Ожидалось, что мясомолочное хозяйство здесь будет, разведут коров, да телят. То, что кормов на такое в этих местах не хватит, кругом неудобицы, косилка не пройдет, а вручную на такое хозяйство не выкосишь, никого не спрашивали.
Только начали жить, дождались нового. Сокращения личных приусадебных хозяйств. Вынуждали собственных коров не держать, а если больше одной, то уже рассматривалось едва ли как районное ЧП. Создавали комиссию, допрашивали: где берет траву под сенокос? Ворует? Обкашивать лесные поляны и запущенные неудобицы запрещали — пусть хоть на корню сгниет! — спускали наряд: сперва накосить–насушить столько–то тонн сена на колхоз, потом разрешать на себя… В один покос не проживешь, ломали и вязали на зиму веники — подкармливать скотину. Места дождливые. Не успел ухватить сенца — сгноил. Самому же, на свое хозяйство — плохонькую коровенку, словно назло, выделяли места до которых топать и топать. В общем, не один сломался, сжег себя на этой работе. Старший Петров чернел лицом, и изнутри его словно что–то палило, пекло — есть мог только хлеб и простоквашу. Иногда говорил, словно убеждал самого себя:
— Горе — когда зимой в лохмотьях, беда — когда нагишом, а это всего лишь неприятности…
Тут новая беда подкосила. Выполняя Хрущевский приказ «Об укрупнении», все хозяйства хуторов и маленьких деревень принялись рушить и свозить в «центральные усадьбы», выделяя под огород кусок пустой земли. К тем, кто не желал, всячески оттягивал неизбежное в надежде, что обойдется, приезжали на тракторе — цепляли и обваливали крышу… От своих отстреливаться не будешь, те тоже подневольные — спущен наряд — попробуй, не подчинись!
Старший Петров общей участи не избежал. Единственное, уговорил, что переедет не в новую спланированную Центральную Усадьбу, куда пальцем тыркнула чья–то равнодушная чиновничья душа, где сплошной песок, ни озера, ни реки, ни даже родника, а чтобы добраться до воды, надо рыть колодцы — дело в этих местах небывалое, а деревеньку под названием Новая Толчея — она в планах на ликвидацию не стояла, хотя домов осталось мало. До войны деревня была на тридцать с лишним дворов, но только пять восстановилось. Не в том дело, что немцы сожгли, а в том — восстанавливать было некому, повыбило мужиков. Иные же, вернувшись, мельком глянув на порушенное, рассосались по родне, другие, подписав контракт, в спешно сколачиваемые бараки при заводах и огромных стройках… Но деревня Толчея по картам и документам числилась еще как крупная. По вросшим угловым камням можно было разобрать — жили широко, не теснились один к одному, а разбросом вдоль реки, тут и поля, за рекой — бор и все озера.
Всем деревня не выйдет: вода близко, так лес далеко, лес от двора, так магазин в другой деревне, магазин под боком, так по пьяному делу окна бьют, управа колхозная здесь же — всем пьяницам указ, так с глаз не спрячешь сколько накосил, сколько в собственном огороде времени провел, а не в колхозном скотнике, где и заведующий — скотина…
Старший Петров предпочел деревню малую, едва ли не хутор, только без общей ограды и полоской протянувшийся вдоль плохонькой непроезжей дороги с которой едва–едва видны огороды прилепившиеся к реке. Зато с огорода всякий чин на дороге, что прыщ на неудобном месте — сразу же зудит, можно, если что, и в реку отшагнуть…
Младшему Петрову на новом месте не так нравится, как там, где прежде, где боровики прямо у хаты росли. Здесь, чтобы в нормальный лес попасть, надо через речку ходить. Речка та же самая, только странность находил — здесь ниже по течению, а мельче, в школе на «Природоведении» учили, что должно быть наоборот. Рыба тоже мельче, хоть и клюет, как оглашенная, но надоедает. Ребятня тоже как оглашенная, заводные по пустякам, но приняли за своего — Петровы, если разобраться, всякому родня. До войны много Петровых было…
— Надо ружье от дяди Ермолая привезти, он свое ружье отдает, как и обещался — двустволку.
Этого давно ждали. Двоюродный брат отца на богатой работе, и охотничий билет у него есть. Давно грозился новое ружье купить, деньги на него собирал, а как купит, обещался старое свое ружье отдать. Значит, купил…
Двустволка без регистрации. К ней концов не найти. Она и войну между стенок пряталась, и, может, в гражданскую — это еще раньше. Хорошая двустволка, тульская, старой работы.
— Привезти надо. Не отнимут? Сейчас шалят…
— Не отнимут, — говорит младший Петров.
— Романа возьми. Он малец здоровый.
Ромка погодок младшего Петрова, хотя по нему не скажешь. Очень здоровый — кровь с молоком. Девчонки заглядываются, но в этом деле он теленок. Младший Петров не теленок, но на него не заглядываются. Ромка бортовую телегу поднимает на спор. Заберется под середку, плечами поднимет — все четыре колеса отрываются — и сколько–то шагов с ней проходит, семеня ногами.
Свое ружье совсем плохое стало. Приклад треснул, проклеен, но это ненадежно. Старший Петров сушит ореховую чурку на новый приклад, но не успеет к началу сезона — это понятно. Под приклад надо год сушить, а лучше два, потом вырезать. Приклад треснул из–за младшего Петрова. Прошлой осенью пришлось ружье утопить, а потом егеря с помощником уводить с того места. Самому же в болоте прятаться по самые уши, и это в октябре. Другой бы окочурился, только Петровых никакая лихоманка не берет. Младший умеет себя на тепло заговаривать, и отец умеет кровь мыслью разгонять. Этот секрет семейный — из поколения в поколение передается. Только вот ружье не устояло — приклад треснул.
Петровы лосей и кабанов бьют только в упор. Не брезгуют, если надо, зарыться под болотный мох, и терпеть там все неудобства — тут лишь бы капсюль не отсырел. Все это по двум причинам — прежде надо лося тщательно осмотреть — подходит ли, нажрал ли бока? Вторая — ружье и заряд. Цена ружью — 16 рублей, эта цена на нем выбита. На эту цену и стреляет — не лучше. Еще и патрон… Получается, что лося надо брать только наверняка, едва ли не вплотную. Из–за этого с лосем приходится так угадывать, чтобы он сам на тебя вышел. Иногда и озадачить, чтобы повернулся, как надо — под выстрел. С кабанами проще — они, хоть и пугливее, но глупее. К ним Петровы ползают — по–пластунски. Иногда ползти надо далеко и долго, от этого они сами становятся как те кабаны…
Шкуры и кости обязательно закопать, а поверх навалить хвороста, чтобы лисы не добрались. Младшему жалко закапывать рога. Иногда… такие огромные! Но старший говорит, что с рогами «спалишься».
Своего первого лося Младший Петров взял в четырнадцать. Был хмельным от такой удачи.
