Пошли опять пирожни, блинни, квасны, суслы, харчевни. Олексей вручил Феодосье блин, в который была завернута гречневая каша с рубленым яйцом, после чего сей блин обжарен еще раз в масле в сем свернутом виде, обретя хрустящую корочку. Себе он взял с пшенной кашей и яйцом. Для пробы дали друг другу откусить каждый от своего блина. В сей момент и достигли оне золотого и серебряного ряда. Здесь лавки были покрепче и стражи побольше. Хотя изделия были, сказать правду, из дешевого бледного восточного золота, так, побрякушки для простых московиток. Дорогие украшения продавались в каменном Гостином Дворе по соседству. Народу в золотом ряду было ничуть не меньше, чем в каком-нибудь ветошном. В основном, конечно, жены, не в силах оторвать алкающий взгляд от подвесок, перстней и иноземных морских земчугов (свои-то, родные, речные, мелкие). Феодосья с восторгом принялась изучать выставленную в одной из лавок раковину, в перламутровых створках которой на золотом песке сияла круглая розовая земчужина.
– Это же из книги, – призывала она Олексея. – Мы сейчас пишем лексикон о морских чудовищах с миниатюрами, аз их перечерчиваю крупно и раскрашиваю. И там намалеваны также и раковины, только огромные и закрученные в рог. Ну просто как у быка рог!
– Какого же размера там должна быть земчужина? – встрепенувшись, вопросил хозяин лавки. – Должно быть, с куриное яйцо?
– Вполне может быть, что и с гусиное, – подумав, ответила Феодосья.
– Любой земчуг тебе отдам! В золоте будешь ходить! – схватившись за рукоять пищаля, выпалил Олексей Феодосье.
Хозяин лавки ничуть не удивился тому, что объект озолочения – монах, и, резво достав из ларца крест, усыпанный каменьями, принялся нахваливать его, прикладывая к груди Феодосьи.
– Ох, нет, благодарствуйте, мы потом… – залепетала она и ринулась прочь.
На воле она накинулась на стрельца:
– Ты думаешь, что речешь?
– Как могу возле тебя думать? У меня и мысли-то разлетаются рядом с тобой.
– У меня тоже, – сокрушенно сказала Феодосья, чем весьма утяжелила копилку надежд Олексея.
Когда у Феодосьи уж не шли от усталости плесны и она уговаривала Олексея выбираться с торжища, набрели оне на две линии, в коих встретилась она, того не ожидая, и с прошлым, и с будущим.
Сперва оказались оне на коротенькой линии, в закоулке между двумя крупчатыми, торговавшей овощными фруктами. Яблочной пастилой Феодосью было не удивить, ибо ее в таких изрядных количествах заготавливали в монастыре, что каждый вечер выносилась она на стол на заедки мастерам и тем, кто собирался работать и ночью. Груши причудливых цветов, размеров и форм (были даже шишковатые), уложенные в стружку, апельсины и лимоны, облитые воском, сливы, сваренные с вином, – все это понравилось Феодосье. Она полюбовалась на горки светящихся сушеных абрикосов, изюма разнообразных оттенков от воскового до темно-коричневого, сморщенного маслянистого чернослива, вишни и загадочных прозрачных ломтиков с названием «айба». Они с Олексеем подивились на ярко-желтый фрукт, весьма схожий с переросшим огурцом, за который просили аж серебряный рубль.
– А как вы хотели? Это же дыня, а не репа какая-нибудь, – довольно развязно сказал двоице продавец.
– А виноград у вас в лавке есть? – вспомнила Феодосья.
– Вестимо. Вон там.
Торговец взмахнул дланью на другой угол лавки. Феодосья приблизилась. На освещенном свечой прилавке стояли две плоские корзинки, в одной лежали связки ягод темно-синего, а в другой – травяного цвета. А рядом в маленьких плетеных коробочках с отклоненными назад крышками ждали своего богатого покупателя красно-оранжевые, в седых разводах сахара на морщинах, маленькие сердцевинки ее скляницы. Той, что подарена была возлюбленным Истомой и звенела в ручках сыночка Агеюшки.
Почему-то Феодосья не заплакала, как бывало в иных случаях встреч с прошлым. Наоборот, вдруг возликовала у нее догадка, что сие знак ей. Знамение, что обязательно достигнет она небесных сфер, прозрачных и голубых, как Агеюшкина скляница, и там обнимет свое золотое чадце. И как только представила она сию картину, то сразу поняла с необъяснимым спокойствием, что сферы небесные – это прозрачные стеклянные шары! А значит, и Земля – тоже шар, мандарин, в морщинах которого текут реки и плещутся моря.
– Любуешься? – подойдя близко к Феодосье, мягким голосом спросил Олексей.
– Любуюсь, – искренне ответила она.
И с просветленной улыбкой вышла на волю.
– И что же ты так развеселилась?
– Так… Чудеса…
– О, чудеса ты сейчас увидишь, – многозначительно сказал Олексей.
И, схватив ее за локоть, завернул в закоулок с лавками, светившимися изнутри, как уютный храм в зимний вечер или волшебная лампа из цветного муранского стекла.
На самом деле, просто стало смеркаться, и в лавках зажгли обычные свечи, но Феодосья пребывала в настроении, какое бывает перед Рождеством, когда каждый человек от мала до велика живет упованьем. И орех, завернутый в золоченую бумагу, кажется ему даром Божьим.
В сей чудесной лавке притаились волшебные (ненужные в хозяйстве) вещицы. Здесь были башенки из кости, находящиеся одна внутри другой, и совершенно невозможно было объяснить, как оне друг в друга забрались? Лежали в стружках круглые волнистые стекла, как ломти густых сиропов – малинового, зелейного, квасного, горохового. Если через такое стекло посмотреть на свечу, то все становится малиновым. Или гороховым. Лежали шарики из дерева черного цвета и обычного, коричневого, но пахнущего духами Марии. «Сандал», – кратко сказал торговец. Стояли крошечные, как для куклы, мисочки и чаши из ярко-зеленого камня. «Малахит», – так же немногословно бросил продавец. «Шахматы», – перехватив взгляд Феодосьи, изрек он еще через миг. «Вечный жар». Нет, больше Феодосья так не согласна!
– А что это такое – «Вечный жар»? – вежливо спросила она.
– А то ты не знаешь? – играя глазами, сказал Олексей.
Но Феодосия ему не ответила, а вперилась в продавца.
– Горячая вода, или сбитень, или отвар, все равно – что, налитые вот сюда, – перст ткнул в горлышко фарфоровой сулеи, – и заткнутые втулкой, ¬– фарфоровая же затычка поднеслась к горлышку. – Не остывают никогда.
– Как – никогда? – удивилась Феодосья.
– Не может сего быть, – бросил Олексей. – А ты проверял?
– Проверял. Налил кипятка. Заткнул. Через день и ночь хлебнул…
– И чего?
– Обварился.
И торговец оттянул губу, показывая десно.
– Можно позрить, что там внутри? – спросила Феодосья.
– Ей! – поддержал ее Олексей.
– Пожалуйте, – пожал плечами продавец. – Аз уж глядел тоже.
– И?
– Ничего не выглядел.
