боль… нескончаемая.
Это невозможно забыть, с этим нельзя смириться и ничего уже не сделать, не вернуть. Злата говорит, что время лечит. Сомневаюсь.
Боль давит, душит большим комом в горле. Во сне я захлебываюсь слезами, задыхаюсь, просыпаюсь, потому что не могу дышать. Сажусь на кровати и делаю глубокий вдох и выдох, словно заново учусь дышать. Сквозь слезы и боль в груди мне все же удается набрать в легкие кислорода, чтобы не умереть. Это очень сложно, заставить себя снова дышать. Потом меня разрывает и чтобы не будить мирно спящую Злату, выхожу в коридор, чтобы тихо выть, как волк на луну.
Сколько это будет продолжаться? Без понятия.
Сколько я так пролежала в кровати — тоже без понятия.
Только в одну из таких кошмарных ночей, я принимаю решение, которое изменит мою жизнь.
Благодаря Злате. Да, она так заботится обо мне, ухаживает, переживает, я вижу как она льет слезы, отворачивается, чтобы я не видела. И я понимаю, что не имею права ломать ее тоже. Тем более в ее положении. Она считает себя виновной, что беременна. Дурочка, я хоть и убитая горем, но еще не потеряла человеческие качества и понимаю, почему она избегает всяких разговоров о малыше. Раньше ее трудно было остановить, когда она начинала вслух мечтать, как мы будем растить малышей. Что найдем работу, на которую будем ходить очереди. Будем, одинаково любя, растить детей, не делая разницы между ними. А сейчас она молчит, больше интересуется о моем состоянии душевном и физическом, напрочь забыв о себе и малыше. Чего я не могу допустить из-за своей эгоистичности. То что я потом делаю — это вполне осознанно, в здравом уме и твердой памяти.
— Зачем тогда мы собираем твои вещи? — спрашивает Злата шмыгая носом.
— Ты же одолжишь мне пару своих, пока я не куплю новые? — она кивает.
— Ты не ответила на вопрос.
— Зачем мне они? Зачем мне, что-то от них?
— От кого? От родителей? — я киваю, с трудом сдерживаюсь. Думала, приняв решение, отпущу проблему, смогу справиться с чувствами и эмоциями, а нет. Обида по прежнему давит, обещая когда-нибудь раздавить пустую грудную клетку.
— Для них важны обычаи, традиции, мнение окружающих. “А что подумают люди?” Люди понимаешь?? Им глубоко наплевать на меня, на мои чувства, на мое сердце! Им важно, что подумают люди! Им важно быть не опозоренными мною! Которая принесла в подоле ребенка неизвестно от кого!
— Не плачь, пожалуйста! — а я уже не могу, эмоции рвут душу, — выговорись, но не плачь, — ее маленькие худенькие ручки дрожат, держат мои руки в своих.
— Мама, — делаю глубокий вдох, — она же знает меня, лучше, чем кто-либо! Как, скажи мне, как она может мне говорить “нагуляла”? Я же ей сказала срок, она может посчитать, когда примерно зачат ребенок! Когда я еще была там, в селе, — я опускаюсь на свою кровать, Злата садится рядом, — вообще не понимаю, как она может подумать обо мне такое, вместо того, чтобы спросить, дочка, что случилось? Как так получилось? Она лишь спрашивала, кто отец, с кем я нагуляла? Нагуляла! Она что не знает меня? Сама же воспитывала, сама! — слезы ручьем льются с моих глаз, но я заставляю себя успокоится, вытираю лицо, — она решила проблему по-другому. Для нее мой ребенок — проблема, а не ее внук. А не маленький человечек! О всевышний! — поднимаю голову к потолку, — как я могла такое допустить? Как повелась? Не понимаю! Какая же я дура!!!!!!! Доверчивая, наивная, глупая дура!
— Успокойся, прошу тебя.
— Теперь … раз им не нужен мой ребенок, они мне тоже не нужны! Ничего мне от них не нужно! И вера их… — это самое важное решение для меня, — вера, в которой можно запросто убить ребенка, чтобы не быть опороченной для народа, вера в которой ты должен быть чист, убив ребенка — мне не нужна! Ничего не нужно! Я… она убила моего ребенка, я заберу у нее ее ребенка. Себя. Меня не будет у них. Нет. Мне не нужно ничего … Только Самир… мне будет трудно, но я справлюсь. Я верю, что я справлюсь.
— Боже, Асият. Что значит ты заберешь себя у них? Что ты собралась сделать?
— Ничего особенного. Для них я перестану существовать. Надеюсь в этом вопросе мне поможет Петр Михайлович.
— В каком?
— Помоги мне с вещами, позже позвоним твоему отцу.
Все вещи отправляются в мусор, даже то, что на мне. Злата открывает шкаф, показывает мне на свои вещи.
— Бери все, что хочешь!
Я беру джинсы и свитер, оставляю себе только нижнее белье. Злата рвется помогать мне выносить мусор из моих вещей, но я категорически запрещаю. Справляюсь сама, в три похода.
Дальше звонок Петру Михайловичу, который обещает до вечера заехать, а пока…
— Как думаешь деканат еще работает или все уже ушли? — интересуюсь по возвращению.
— Думаю работают, они же до пяти.
— Пошли прогуляемся в институт?
— Асият..
— Если не хочешь, жди меня дома, но я еще хотела сходить за продуктами.
— У нас продуктов полный холодильник, папа привозил, пока ты… — запинается, но потом быстро справляется, — спала.
— Ладно, тогда может за обновками? У нас еще есть немного денег, я потом восстановлюсь на работе, в клубе. Только на полный день, чтобы больше платили.
— На полный день? А учеба?
— А учеба… подождет! Давай одевайся, пойдем в институт.
Отчислится не составило особого труда. Заявление уже написано, немного формальностей и времени и мне вернут документы. А вот вопрос с общежитием я должна буду решать, поэтому когда мы идем после института в самый дешевый магазин одежды и обуви я решаю поговорить со Златой.
— Я хотела попросить у тебя…
— Все что хочешь душа моя! — когда я писала заявление об отчислении Злата выглядела озадаченной и взволнованной, сейчас улыбается, когда я сказала, что восстановлюсь в сентябре, поступлю заново, только уже на то направление, в которое я хотела изначально. А эти полгода я отдохну, постараюсь справится с обидами и потерей, чтобы вернутся к жизни.
— У тебя же есть квартира?
— Есть, — она поворачивается ко мне, — что ты надумала?
— А ты не хочешь переехать туда?
— Переехать?
— Вместе со мной, мне теперь негде жить.
— Ты правда переедешь ко мне?
— Я потом съеду, как только заработаю столько, чтобы снимать.
— Боже! Асият! Куда ты съедешь? Как я одна буду воспитать ма… — она замолкает и опускает глаза.
— Все в порядке. Я буду помогать тебе с малышом!
— Переедем, когда скажешь. Проблем нет, только институт далековато.
— Это
