внимание еврейской аристократии, во главе которой стояли Монтефиоре, Ротшильды и другие представители сефардских и ашкеназских родов. В 1885 г. вступил в палату лордов первый еврей, барон Натаниель Ротшильд, возведенный королевой в звание пэра Англии. Позже членами той же палаты состояли барон Вормс, председатель «Англо-еврейской ассоциации» и бывший министр торговли в кабинете Гладстона, и другие; они прибавляли к своим родовым именам титульные фамилии пэров (Вормс — лорд Pirbright) и, видимо, очень гордились этими званиями, пережитками старой Англии. Число депутатов-евреев в нижней палате постоянно возрастало: к концу века там заседали 12 таких избранников английского населения. Из них один только Самуил Монтэгю, избиравшийся в густо населенном евреями квартале Лондона, Уайтчепеле, мог считаться еврейским представителем. Консервативный в религиозных делах, Монтэгю был в парламенте видным членом либеральной партии и часто выступал в нижней палате по финансовым вопросам. Некоторые из еврейских политических деятелей занимали посты «секретарей» или министров в различных кабинетах. Евреи назначались иногда и на высокие административные посты. Многие достигали в армии высших офицерских чинов. Общественное слияние евреев с англичанами сопровождалось иногда и семейным сближением. Случаи смешанных браков участились, хотя и не в таких размерах, как в Германии. В высшем обществе было несколько таких случаев, причем вступавшие в брак сохраняли свою религию, но дети их становились христианами. Так было, например, в браке дочери Ротшильда с лордом Розберри, известным политическим деятелем. Этот процесс слияния, проникая в средние слои общества, привел бы с течением времени к печальным результатам, если бы с 80-х годов в Великобританию не направлялся постоянный поток эмигрантов из России, Польши и Румынии, который приобщал ее островную еврейскую колонию к большому еврейскому континенту с его волнениями, горестями и рожденными в муках национальными идеалами.
Начиная с лета 1881 года жители Лондона и больших портовых городов Англии наблюдали ежегодно обычную картину: из далекой России прибывали группы эмигрантов, гонимых из родины погромами и бесправием. Большая часть их направлялась дальше, в Америку, но отдельные группы оставались в Англии, преимущественно в Лондоне. За последние два десятилетия XIX века в одном Лондоне поселилось до 50 000 эмигрантов. Они ютились в восточных частях города (East End), в кварталах Степней и Уайтчепель (Whitechapel), гнездах столичной бедноты. С течением времени здесь образовалась однородная еврейская община, которая отличалась от общины западной части Лондона языком (идиш), нравами и социально-экономическим положением. То была типичная община российской «черты еврейской оседлости». Большая часть этой пришлой массы состояла из ремесленников — портных, сапожников и столяров, которые либо заводили собственные мастерские, либо работали в чужих заведениях при очень тяжелых условиях. Наемные рабочие жестоко эксплуатировались хозяевами-работодателями, которые произвольно удлиняли рабочий день, давали очень низкую заработную плату и, как тогда выражались, «выжимали пот» из своих работников (sweating system). Другая часть эмигрантов занималась мелкою торговлею, но многие с течением времени наживались и основывали большие торговые заведения. Меньшие эмигрантские колонии образовались в других промышленных городах Англии: Манчестере, Лидсе, Ливерпуле, Гласгове, Бирмингаме; здесь торговля была более развита среди пришельцев, чем ремесло. К началу XX века численность евреев в Англии (без колоний) достигала 200 000, то есть увеличилась за 20 лет в три раза; около половины этого населения сосредоточивалось в Лондоне. Это сильно изменило физиономию английского еврейства. Среди разбросанных, смешанных с христианским обществом групп сефардов и ашкеназов появились сплошные еврейские острова. В Лондоне особенно бросался в глаза этот контраст между англизированным Вест-Эндом и самобытным Ист-Эндом. Сначала между обеими общинами установились отношения на почве благотворительности: богатый Вест-Энд заботился о помощи бедствующим поселенцам Ист-Энда, еще не успевшим приискать себе работу или зарабатывавшим слишком мало на жизнь. Этим занимались общинный совет представителей синагог и особый «Русско-еврейский комитет» (Russo-jewish Committee). Затем усилилась опека культурная, забота о распространении английской речи среди переселенцев и приспособлении их к
местным условиям. Дети пришельцев обучались в устроенных для них народных школах английского типа (Jews’ Free School), а взрослые посещали вечерние курсы изучения английского языка.
В колонии Восточного Лондона образовалась значительная социалистическая группа, руководимая политическими эмигрантами из России Морисом Винчевским и Филиппом Кранцом (Ромбро). Был восстановлен распавшийся «Союз еврейских рабочих», некогда организованный Либерманом (том II, § 47), и учрежден особый рабочий клуб. Под руководством Кранца и Винчевского издавался с 1885 года журнал на идише под названием «Дэр Арбайтер-Фрайнд», где проводились и социалистические и анархические идеи в духе германского анархиста Иогана Моста, жившего перед тем в Лондоне. Еврейский рабочий клуб устраивал иногда антирелигиозные демонстрации, как, например, публичные обеды в пост Иом-Кипура, что приводило к столкновениям с ортодоксами и лондонским раввинатом. Борьба «отцов» и «детей» в лондонском гетто была в полном разгаре.
Жизнь лондонского гетто нашла свое отражение в произведениях беллетриста, который сам стоял между восточной и западной культурой. Израиль Зангвиль (1864-1926) родился в Лондоне, в семье выходцев из Польши, поселившихся в Англии задолго до великого переселения 80-х годов. Он получил образование в лондонской «Свободной еврейской школе», затем стал в ней учителем и, наконец, бросил учительство ради высшего призвания — писательства. Его талант бытописателя проявился с наибольшей силой в обширном романе «Дети гетто: картины из жизни своеобразного народа» («Children of the Ghetto», 1892). Гетто Восточного Лондона представлено здесь во всех чертах своего быта; оно описано в том оригинальном английском стиле — смеси юмора и лирики, реализма и фантазии, — которым Зангвиль владел в совершенстве. Сам автор стоит на грани гетто, овеянный романтическими чарами старого мира, но умом всецело принадлежащий новой европейской культуре. «Наше лондонское гетто, — говорит он в прологе к роману, — представляет собою поэтический уголок: душистые розы отживающего романтизма до сих пор еще цветут в сырой атмосфере лондонской практической жизни. За некрасивой и как бы окаменелой внешностью этого особого мира скрывается другой, внутренний мир, полный фантастических видений, как миражи Востока. Но в этом заколдованном мире встречаются и энергичные личности, которые решаются перешагнуть заповедную черту, отделяющую их от более широкой и полной жизни, несмотря на гневные возгласы и проклятия, раздающиеся им вслед со стороны постепенно уменьшающегося большинства их собратьев». Психология пограничного обитателя двух миров влечет Зангвиля к смешанным типам, к тому синкретизму идей и культур, о котором мечтали в разных видах Дизраэли-Биконсфильд, Сальвадор и Дармстетер. Он находит такие универсальные синкретические типы в «мечтателях гетто» прежнего времени — в Уриеле Акосте, Спинозе, Соломоне Маймоне, которых он изображает наряду с самобытными мистиками — Саббатаем Цеви и Бештом («Dreamers of the Ghetto» и «Ghetto Tragedies», 1898). После распространения сионизма Зангвиль занял
