избираться в члены Народного Совета, Фолксраада; учащие и учащиеся католики и евреи фактически исключались из государственной школы, где обучение велось в протестантском духе. Характерен для узости кругозора бурских правителей следующий курьезный случай: при освящении новой синагоги в Иоганнесбурге приглашенный на торжество президент республики Крюгер произнес приветственную речь и объявил синагогу открытою «во имя Господа нашего Иисуса Христа» (1891). «Уитлендеры» не мирились со своим положением и не раз поднимали протесты против правительства; среди протестующих против правовых ограничений были и евреи. Некоторые из них участвовали в вооруженном восстании и попали в тюрьму; один из заключенных, Лионель Филипс, был приговорен к смертной казни (1896). Митинги протеста и петиции в Фолксраад заставили наконец президента Крюгера идти на уступки: он предложил парламенту изменить ту статью конституции, где говорилось, что гражданским полноправием пользуются только христиане-протестанты, в том смысле, чтобы вместо слова «протестанты» значилось: «те, которые верят в божественное откровение, выраженное в Библии». Но члены Фолксраада отвергли эту уступку (1899). Между тем, отчасти в связи с вопросом об «уитлендерах», вспыхнула англо-бурская война (1899-1900). Евреи сражались в обеих армиях: английские подданные воодушевлялись мыслью, что они борются за равенство против пережитков средневековья; евреев же, сражавшихся в рядах буров, могли двинуть местный патриотизм или экономические интересы. Результатом ожесточенной войны было, как известно, присоединение обеих бурских республик, Трансвааля и Оранжевой, к Великобритании. В начале XX века (1904) число евреев в Южной Африке было уже довольно значительно: оно составляло около 50 000 человек, из коих в Капланде жило 20 000, в Трансваале — 15 000, а прочие в Оранжевой Колонии и Натале.
ОТДЕЛ ВТОРОЙ
НАЦИОНАЛЬНОЕ И РЕВОЛЮЦИОННОЕ ДВИЖЕНИЕ (1897-1914)
ГЛАВА I. НАЦИОНАЛЬНОЕ ДВИЖЕНИЕ (1897-1905)
§ 33 Герцль и «Еврейское государство»
Антисемитская реакция в Европе вызвала великое переселение еврейских масс и поколебала идеологию ассимилированной интеллигенции. Массовые переселения, как признаки перелома в истории парода-странника, всегда сопровождались духовными кризисами в обществе. В прежние времена эти кризисы имели окраску религиозную, выражаясь в мистико-мессианских формах; в конце XIX века внутренний кризис получил окраску политического мессианства, соответствовавшую духу времени. В момент нового перемещения центров диаспоры, естественно, возникал вопрос: нельзя ли переместить центр нации из диаспоры в Палестину, в родную страну Израиля? Пробудилась вековечная тяга нации к своей исторической колыбели, и во мраке враждебной чужбины рисовалось светлое будущее «страны без народа, возвращенной народу без страны».
Идея воссоздания национального центра в Палестине проявилась в палестинофильстве 80-х годов в России. Лилиенблюм, Пинскер, Леванда, разочарованные в надеждах на гражданскую эмансипацию, провозгласили лозунг: «Мы везде чужие, нужно вернуться домой!» Этот элементарный ответ на сложную еврейскую проблему был заманчив для многих как теория, но на практике имел незначительные последствия. Большое эмиграционное движение не могло уместиться на узкой колее палестинской колонизации, проложенной пионерами, энтузиастами идеи. Ежегодное переселение нескольких сот человек в Палестину, при эмиграции десятков тысяч в Америку, не оправдывало надежд на перемещение народного центра из диаспоры на историческую родину. Грандиозная мечта превратилась в мелкое колонизаторство Одесского палестинского комитета и в скромную ахад-гаамовскую теорию «духовного центра». В Австрии, втором пункте концентрированной диаспоры, идеи Смоленского и Пинскера еще удерживались в венском национальном кружке «Кадима». Руководитель этого кружка Натан Бирнбаум, издававший в Вене сионистский журнал «Selbstemanzipation» (выше, § 11), выступил в 1893 г. с брошюрой на немецком языке: «Национальное возрождение еврейского народа в его стране. Призыв к добрым и благородным среди всех народов». Это был убедительный и трогательный призыв, но он не был услышан, так как автор не мог указать конкретных способов той помощи, которую он требовал от лучших людей всех народов. Вскоре из той же Вены раздался более громкий клич человека, который раньше стоял в стороне от национального движения, но вовлеченный туда напором событий отдался новой идее со всем жаром души, просветленной внезапным откровением.
Теодор Герцль (1860-1904), член ассимилированной еврейской семьи в Будапеште, пережил в свои студенческие годы первые вспышки антисемитизма в Вене и в родной Венгрии: процесс Ролинг-Блох и Тисса-эсларское дело 1883 года (выше, § 7 и 10). Тогда он еще не реагировал на трагедию своего народа. Он ничем не выделялся из среды национальных марранов, которых антисемитизм заставлял еще более скрывать свое национальное лицо. После неудачной попытки пристроиться в судебном ведомстве молодой юрист обратился к литературной деятельности. Он сделался сотрудником либеральной венской газеты «Neue Freie Presse» и обратил на себя внимание своими серьезными, полуфилософскими фельетонами. В 1891 году Герцль жил в Париже и посылал оттуда в газету обширные письма о политической жизни Франции. В течение нескольких лет венская публика зачитывалась этими блестящими отчетами о заседаниях французского парламента и картинками из жизни мирового города (они позже были собраны в отдельной книre под заглавием «Das Palais Bourbon»). Герцль в это время интересовался европейскою политикою как зритель, а не как участник. От еврейских же интересов он был совсем далек, как все еврейские журналисты, работавшие в общей либеральной прессе. Впервые в нем пробудилось национальное чувство, когда в Париже ему пришлось быть свидетелем взрыва антисемитизма в связи с делом Дрейфуса. Свыкшись с антисемитизмом в Германии и Австро-Венгрии, Герцль не мог мириться с мыслью, что и Франция, родина Декларации прав человека, также заражена этим недугом. Дрейфусиада убедила его в фатальной неизбежности антисемитского движения во всех странах. Он сам сделал такое признание в одной из позднейших речей: «Сионистом сделал меня процесс Дрейфуса, чему я был свидетелем в 1894 году. Я жил тогда в Париже в качестве газетного корреспондента и присутствовал при разборе дела в военном суде до того момента, когда заседания суда объявлены были закрытыми. Как сейчас вижу еще подсудимого в его темном артиллерийском мундире со шнурами... В моих ушах еще звучат яростные крики толпы на улице, у здания военной школы, где он был разжалован: «Смерть ему, смерть жидам!» Смерть всем евреям за то, что в их среде нашелся один изменник! Но был ли он действительно изменником?.. В деле Дрейфуса было нечто большее, чем судебная ошибка: было желание огромного большинства народа во Франции осудить именно еврея и в его лице всех евреев. С тех пор возглас «долой евреев!» стал боевым кличем толпы, и где? — в республиканской, современной, цивилизованной Франции, через сто лет после Декларации прав. Дело Дрейфуса можно сравнить в истории лишь с отменою Нантского эдикта. Эдикт великой революции отменен. Если по
