надежд, которое должно привести к разочарованию. В ликующий хор славословий по адресу венского мессии ворвался резким диссонансом предостерегающий голос Ахад-Гаама: «Спасение еврейства придет через пророков, а не через дипломатов». «Горька правда, — пишет он после первого конгресса, — но оно все-таки лучше легковерия. Мы должны сознаться, что собирание рассеянного народа в одном пункте — дело сверхъестественное. Естественным путем мы, может быть, когда-нибудь дойдем до основания еврейского государства; возможно, что евреи со временем размножатся в Палестине и заполнят ее, но ведь и тогда большинство нации останется рассеянным и раздробленным в чужих странах. Собрать же наших заброшенных братьев со всех концов земли может обещать только религия, полагающаяся на чудесное избавление. Если так, если еврейское государство и прекращение диаспоры не одно и то же, если все сводится к водворению лишь небольшой части народа в Палестине, то каким образом сионизм устранит материальное горе еврейства?» Что же касается морального горя, о котором говорил Нордау на конгрессе, то оно разно понимается в Западной Европе и Восточной. На Западе это — горе ассимилированных, пораженных реакцией антисемитизма и страдающих от обиды отвергнутой любви; на Востоке же начинают понимать, что горе еврейства скрывается гораздо глубже: в необходимости подчинять свою национальную культуру десяткам чужих культур, по числу стран диаспоры, вследствие чего народ теряет свое лицо и становится многоликим. На Западе знают горе евреев («zarat hajehudim), от которого ищут спасения в еврейском государстве; на Востоке сознают горе еврейства («zarat hajahadut»), от которого можно отчасти избавиться путем воссоздания духовно-культурного центра в Палестине, хотя бы для некоторой части народа. Палестинофильство не менее, чем сионизм (политический), лелеет идеал еврейского государства и верит в возможность его осуществления в будущем, но сионизм ищет в нем спасения от бедствий, ищет покоя и политического почета, между тем как палестинофильство видит в нем только надежное убежище для иудаизма, культурный узел для укрепления народного единства. Сионизм поэтому начинает свою работу с политической пропаганды, а палестинофильство с национальной культуры».
В таком духе откликался Ахад-Гаам в своем ежемесячном журнале «Гашилоах» (Берлин—Одесса, 1896-1903) на все решения сионистских конгрессов и на действия венского исполнительного комитета. На утопию Герцля в «Алтнеуланд» он ответил вышеупомянутой критической статьей, где доказал, что ничего еврейского нет в идеальной картине герцлевского еврейского государства. Написанная с тонкой иронией, статья попала прямо в цель: Герцль был сильно задет ею, а его друг Нордау выступил против смелого критика с резкой полемикой. Значительная часть сионистов в России находилась под влиянием ахад-гаамизма. На съезде российских сионистов в Минске (август 1902) имел большой успех доклад Ахад-Гаама о «культурной проблеме», которая не раз вызывала раздоры на всемирных сионистских конгрессах. Для устранения поводов к разногласию, докладчик предлагал создать общееврейскую культурную организацию которая находилась бы в контакте с сионистской организацией. Цель ее — «собирание нашей духовной диаспоры», наших творческих сил, рассеянных в чужих литературах, от чего оскудело наше национальное творчество. Национальное воспитание через школу и литературу должно стоять на первом плане и в диаспоре и в Палестине. «Основание в Палестине одной высшей школы наук или искусств, одной академии для языковедения и литературы, приблизит нас к цели скорее, чем сто земледельческих колоний, ибо колонии суть только камни для здания будущего, а высший центр для научных сил и творческих талантов может обновить дух всего народа и оживить все наше национальное достояние». Однако и здесь Ахад-Гаам является строгим монистом и централистом: как Палестина для него — единственный истинно-национальный центр, так и древнееврейский язык — единственный национальный язык; еврейская литература на чужих языках и даже на обиходном языке народных масс не составляет органической части национальной литературы. Этот чрезмерный ригоризм не оправдывался историческими прецедентами: ведь сам исторический иудаизм сохранился в различных внешних оболочках, от древней иудео-эллинской литературы и арамейского Талмуда до еврейско-арабской философии средневековья и «науки иудаизма» нового времени.
В эпоху новых мессианских увлечений, напоминавшую времена саббатианства, нужен был этот предостерегающий голос трезвого мыслителя, который, подобно Саспортасу и Эмдену, боролся против новых утопий, усыпляющих народ и готовящих ему страшное пробуждение. Ахад-Гаам много сделал для отрезвления умов своих современников в России, которые под гнетом рабства и преследований были наиболее восприимчивы ко всяким политическим фантазиям. Он учил, что национальное возрождение — не случайный произвольный акт, а длительный процесс, в котором постепенно центростремительные силы берут верх над центробежными. Он прояснил и углубил национальное самосознание, которое в политическом сионизме затемнялось шумихой конгрессных речей и дипломатических толков. Но он углубил это сознание только в одном направлении, не пытаясь расширить его до тех мировых пределов, которые установлены историей для национальной эволюции еврейства.
§ 37 Автономизм диаспоры как группы национальных меньшинств
Сионизм в обоих видах, политическом и духовном, исходил из принципа «отрицания голуса», т. е. из убеждения, что еврейская диаспора («голус», «галут») не может развиваться как единая нация, и поэтому поставил центр еврейства вне диаспоры, в Палестине. Разница была лишь в том, что политический сионизм обрекал всех евреев вне «еврейского государства» на денационализацию, а сионизм духовный обусловливал дальнейшее национальное бытие диаспоры влиянием того избранного меньшинства, которое создаст в Палестине центр чистой национальной культуры, источник духовного питания для всего рассеянного народа. Но в это же время появилась доктрина, которая установила национальный центр внутри диаспоры и признала ее жизнеспособной при условии соблюдения принципа автономизма, регулировавшего всю внутреннюю жизнь рассеянного еврейства в течение многих веков. Это учение распространялось в России и в Австрии параллельно с новым сионизмом, сначала в виде теории, а потом вошло в программы еврейских партий, признающих необходимость борьбы за национальные права еврейских меньшинств во всех странах диаспоры [21].
Учение автономизма, или «духовного национализма», опирается на опыт еврейской истории всех веков, в отличие от сионизма, как результата разочарования в опыте XIX века — эпохи эмансипации и ассимиляции, завершившейся реакцией и антисемитизмом. Автономизм исходит из того часто забываемого факта, что диаспора возникла гораздо раньше падения древнего Иудейского государства, долгое время существовала рядом с ним и, таким образом, является постоянным фактором еврейской истории. И древняя восточная диаспора, и позднейшая европейская имели свои национальные центры, из которых наиболее крупные пользовались духовною гегемонией над остальными. Повсюду еврейство в целом, кроме некоторых совершенно отпавших частей, сохраняло свой национальный облик. В течение многих веков весь еврейский быт окрашивался в религиозный цвет и старая автономия гетто сосредоточивалась вокруг синагоги, что дало повод новейшим идеологам ассимиляции считать еврейство только религиозною группою, распределенною между различными нациями.
