Непонятно и как жить. Нормативно-ценностные ориентиры, адекватные должному, не работают. Они утратили актуальность, но не покинули сознание человека, воспитанного в традиционном мире. Эти ценностные установки профанируют и обессмысливают отрицающую должное, буржуазную активность, осмысливают ее как безнравственную и грабительскую. И тут мы касаемся исключительно важной темы.
Как известно, движение декабристов завершается двумя кровавыми эпизодами. Так называемый Южный бунт или восстание Черниговского пехотного полка (29 декабря 1825— 3 января 1826 гг.), организованный Южным обществом, разворачивался несколько дней на пространствах Украины. Восстание характеризовалось массовыми эксцессами, решительно расходящимися со штампами революционноромантического характера. Солдаты восставшего полка грабили местное население и насиловали женщин, разносили трактиры и питейные дома. Как указывают специалисты, повальное пьянство — бич южного восстания108. Надо сказать, что такое поведение солдат стало полной неожиданностью для офицеров-декабристов. Одно из самых глубоких объяснений данного феномена состоит в следующем: в сознании солдат той патриархальной эпохи существовало две модели поведения вооруженного человека. Либо он — солдат на государевой службе, либо — разбойник. Справляющий государеву службу солдат подлежит одной нормативу ности, разбойник реализует полярную модель поведения. В сознании нижних чинов восстание переводило их из статуса государевых людей в разбойники. Они и действовали в соответствии со статусом разбойника. Идеи организованной военной силы, действующей в рамках государства, но преследующей цели изменения социально-политического строя, в головах крестьян первой четверти XIX в. не обреталось.
Мы рассматриваем типологически близкую ситуацию. Человек, сформировавшийся внутри парадигмы должного, знает две модели поведения. Одна — возвышенная, строится на приверженности высоким ценностям должного. Другая — низменная, строится на безнравственном отторжении должного и угождении низменным инстинктам. Перефразируя Достоевского, можно сказать: «Если нет должного, то все позволено» В обществе не утвердилась система норм и ориентиров, альтернативная должному. Отсюда ценностный вакуум и особый дискомфорт не устоявшегося бытия. Человек нащупывает некоторую линию собственного поведения в изменившейся реальности, но не находит для него санкции безличной и безусловной культурной нормы.
Особый драматизм нашей эпохи задан, в том числе, и этими обстоятельствами. При всем том, любые ретроспективные утопии бесперспективны. Российское общество обречено пройти обозначенный нами путь. Ему предстоит придти к новому пониманию мира и выстроить новую нормативность.
ЕВРОПЕЙСКИЕ ПАРАЛЛЕЛИ
Представляющиеся естественными и самоочевидными реалии русской культуры раскрываются в сопоставлении с другими культурами христианского мира. Зададимся вопросом: осмысливалась ли проблема соотнесения сакральной нормы с природой человека и социальных отношений во времена утверждения концепта Должного, т. е. в эпоху формирования христианства? Обратившись к этой проблеме, мы видим, что генезис христианской нормативности, лежащей в основе конструкта Должного, с необходимостью порождал проблемное пространство соотнесения идеи абсолютного блага и отвечающей ему совершенной нормативности с природой вещей. Эти проблемы занимали сознание людей, отражались в религиозных доктринах и поведенческих практиках последователей самых разнообразных толков, учений, сект, начиная с первых веков христианства.
Симон Волхв учил, что все пророчества Ветхого и Нового Завета неверны, поскольку внушались ангелами — устроителями мира. Заповеди являются порождением отрицательного ангельского замысла и установлены с единственной целью — поработить человека. Симониане желая спастись не должны обращать внимание на дела праведные, поскольку дела становятся праведными не в силу своей природы, а случайно. Люди свободны от законов, поскольку последние внушены ангелами — устроителями этого мира, которые вообще не знали Отца. А потому люди могут делать все, что угодно, ибо спасутся не за свою праведность, а через благодать Отца. Симон предрекал скорый конец света. Мир будет разрушен и Отец освободит своих последователей от власти ангелов109.
Живший во втором веке сирийский гностик Кердон учил, что «Бог, проповеданный законом и пророками, не есть Отец господа нашего Иисуса Христа, потому, что Того знали, а последний неведом, тот правосуден, а этот благ»110.
Другой гностик, антииудаист Маркион учил, что Бог Нового завета не может быть тождественен Богу Ветхого завета. Он учил, что Бог является виновником зла, стремится к войне, изменяет свои намерения и противоречит Сам Себе. Иисус Христос происходит от Отца, который отличается от Бога-Демиурга и стоит выше его. Христос начинает уничтожать дела Демиурга, включая заповеди и пророчества. По учению Маркиона, мир — создание правосудного Демиурга. Для нравственного порядка Демиург дал закон миру, но не дал человеку нравственной силы, чтобы он мог его исполнить. Из-за строгости предписаний люди мучились как в земной жизни, так и на небе, поскольку не погрешивших против Его законов не было. От власти Демиурга страдающий человеческий род решил спасти верховный Бог, Бог чистой любви и благодати, который в модусе Сына сошел в призрачном теле Мессии111.
Гностики, для которых материя была абсолютным злом (прежде всего, энкратиты и маркиониты), минимизировали пищу, практиковали жесткий пост, воздержание от брака, избегали любых удовольствий. Избранные (electi) замаривали себя голодом. Надо сказать, что сам термин “энкратизм” происходит от греческого “воздержание”. Энкратиты рассматривали тело как место наказания души, забывшей о своем высшем назначении — созерцании высшего Блага. Отсюда и запредельное, выходящее за рамки человеческой природы поднятие планки должного.
В то же самое время, «Гностики, считавшие себя обязанными своим бытием высшей силе, чувствовали себя свободными игнорировать десять библейских заповедей и жить своим собственным светом, так как за эти заповеди ответственен Демиург»112. Здесь естественным образом возникает вопрос об ответственности и воздаянии. В учении Валентина, давшего вершины теоретической разработки гностической мысли, мы находим следующее: В человеке соединены три начала: материальное, душевное полученные от Демиурга и собственно духовное, принадлежащее Плероме. Люди, заданные материальным началом, предопределены к злу и с необходимостью погибнут. Люди душевной природы способны и к злу, и к добру. В случае предпочтения добра они спасаются верой и делами. Но высшего блаженства достигнут духовные (пневматики), не нуждающиеся ни в вере, ни в делах, ибо спасаются тем духовным семенем, которое в них вложено113.
Севастийский епископ Евстафий проповедовал, что состоящим в браке недопустимо надеяться на спасение у Бога114. Последователи Евстафия в домах женатых людей не молились, не причащались, не общались с женатым духовенством, постились по воскресеньям, осуждали людей имеющих деньги и полностью не раздавших их, считая спасение при наличии денег не возможным.
В середине II в. в Малой Азии проповедовал Монтан, в прошлом жрец фригийской богини Кибелы. Монтанисты верили в скорое наступление Второго Пришествия и Страшного суда, которые ожидались в малоазийском городке Пепузе. Сторонники Монтана шли в Пепузу, чтобы стать свидетелями этого великого события, проповедовали аскетизм, запрет повторных браков, мученичество во имя веры.
Воздержание и предельное самоограничение характеризует манихеев — последователей жившего в III в. иранского проповедника и религиозного реформатора Мани, трактовавшего вселенную как поле космического противостояния двух сил — света и тьмы/мрака, которая называется также материей. Манихеи воздерживались от всяких чувственных удовольствий, подчинялись строгим запретам употребления нечистого в пищу (мяса, вина). Посты занимали 1/4 часть года, соблюдались в воскресенье, понедельник и другие дни115.
По другому, трактует рассматриваемую нами проблемы монах Пелагий, учивший в начале IV в. Попав в Рим, Пелагий был поражен всеобщей нравственной распущенностью, которая оправдывалась немощью человеческой природы перед силой греха. Считая это опасным заблуждением, Пелагий выступил с утверждением «что неодолимого греха не бывает: если это дело необходимости, то это не грех, если же дело воли, то его можно избегнуть»116. Учение Пелагия затрагивало проблему первородного греха, а также средства и пути спасения. Вопрос о том, может ли человек быть безгрешным в силу лишь своей свободной воли, или по благодати Божией и как соотносятся эти сущности в деле спасения — одна из значимых проблем пелагианства. Это — специальная тема, заслуживающая отдельного рассмотрения. Исходная же точка пелагианского учения связана с конфликтом нормативного Должного и природы вещей.
