зато ночью, напитанные солнечной энергией, мягко, чуть заметно светятся.
Небо светится синевой и пурпуром, огромное солнце дрожит в вечернем мареве,
опускаясь за горизонт. Дворец расположен на возвышении, и Белый город, окрашенный
закатом в нежно-розовый цвет ручейками улиц уходит вниз, светится огоньками в
длинных и густых синих тенях между домами, гудит многоголосым Базаром, звучит
вечерними молитвами в храмах богов. Они молчат и смотрят, словно подпитываясь
желанием жить от тех мальчишек, которыми они когда-то были, и которые приходили сюда
с мамой почти каждый вечер провожать солнце.
Младший внезапно закрывает лицо руками и трясется от горьких рыданий, всхлипывая и
шмыгая носом, как в детстве. Старший, ничего не говоря, обнимает его. В глазах его тоже
стоят слезы. Сейчас можно, ведь никто не увидит, как они оплакивают родителей.
-Как мы будем теперь жить, брат? Без всех них? И зачем, почему я выжил, а они – нет?
Самое забавное, что я даже не помню, как улетал с места заключения. Помню ощущение
безумной легкости, я тогда еще подумал, что я наконец-то умер.
Я не помню, куда и сколько я летел. Помню, что очнулся в хижине в горах. В этой хижине
жили старик и две его дочери. Старика зовут Михайлис. Он охотник, отшельник. Потом я
узнал, что они нашли меня, лысого, истощенного, всего измазанного кровью, среди
остатков их скудного стада из трех козочек. Добрые люди не поняли, кто я такой,
подумали, что на коз напали волки, и разорвали их, а откуда взялся я – непонятно.
Я был так слаб, что почти не мог шевелиться. Старик каждый день уходил на охоту, но
часто возвращался ни с чем. Иногда с ним уходила старшая из сестер, а младшая
хлопотала по хозяйству. Я наблюдал за ней, и за ее сестрой, и за их отцом, когда они
возвращались. Если мясо добыть не получалось, мы ели овощную похлебку и их
домашний хлеб. Точнее, сначала они кормили меня, а потом уже ели сами. Удивительные
люди.
Старшую сестру зовут Таисия, а младшую Лори. Младшая красавица, каких поискать. Я
часто заглядывался на нее даже в том состоянии, так хороша она. Золотистая кожа, темные
блестящие волосы, пухлые губки, бровки вразлет…
Старшая некрасива, а лицо ее с одной стороны обезображено давнишней встречей с
горным леопардом. У нее мягкие русые волосы и строгие голубые глаза. Она широка в
кости, но спину всегда держит прямо, как будто и не стесняется своего увечья. Все-таки
какое счастье, что у нас настолько отличается регенерация и шрамы рассасываются без
следа!
Я был все еще слаб, и практически не мог двигаться. В глазах иногда начинала стучать
темнота, и мне хотелось перекинуться и попробовать их крови. Видят Боги, чего мне
стоило подавлять дракона. Ты знаешь, Нори-эн, как подавляет человека голод, ты ведь сам
через это прошел. Иногда мне казалось, что я трачу последние крохи энергии на то, чтобы
обуздать его.
Их домик небольшой, одноэтажный, с белыми мазаными стенами и голубыми
наличниками на окнах. Внутри кухонька и две комнатки. Старый Михайлис уступил мне
свою комнату, а сам расположился на кухне. Мы почти не разговаривали, я не мог, только
сипел, а обитатели домика сами по себе были не очень разговорчивы.
Внутри всегда тепло, и топится печка, но мне все равно было недостаточно тепла! Я все
время мерз, иногда не мог двинуться от судорог. Тело пыталось восстановиться, но ему не
хватало пищи, хотя я ел больше, чем мои хозяева втроем. Но ведь надо было накормить
голодного дракона, а для него это была капля в море. Меня иногда выводили на
солнышко, и я сидел, укутанный в несколько одеял, и грелся. От невозможности
восстановиться мне все время было холодно, и я трясся, пока не свалился в лихорадке.
Той ночью меня бросало то в жар, то в холод. Старый Михайлис ушел вниз, в селение, за
целителем, а девушки следили за мной. Через несколько часов пришел целитель, осмотрел
меня, и я услышал, как он что-то взволнованно говорит старику. В меня влили какое-то
лекарство, и я наконец-то заснул.
Проснулся я весь в поту, стуча зубами от холода. Я пытался позвать на помощь и не смог
издать ни звука. Упал на подушку, закрыл глаза и вдруг почувствовал теплые руки на лбу.
Это Таисия. Она обтерла меня, приговаривая «Потерпи, я знаю, что тебе холодно, сейчас
пройдет», переодела в сухое белье, и мне сразу стало теплее. Помогла дойти до уборной, потому что я не мог себе позволить, чтобы хрупкие женщины выносили за мной, если я в
сознании. Путь до уборной и обратно отнял все мои силы, я буквально висел на ней, пока
мы доползли до моей постели. Она перестелила ее, усадив меня на стул. Я наблюдал за
ней и остро ощущал свою слабость, и то, что мне нечем отблагодарить этих людей.
Меня снова начинает трясти. Она укладывает меня в постель, укрывает одеялами,
приносит завернутый в ткань нагретый кирпич, чтобы укрыть ноги. Мне холодно, и она
поит меня горячим молоком, которое немного убавляет дрожь. Мне кажется, что я умираю
от холода, и тут она поднимает одеяла и ложится ко мне, прижимается и говорит «Тихо, тихо, сейчас станет лучше». Не сразу я понимаю, что она так греет меня. Я лежу на спине, а она, обхватив меня руками и ногами – сбоку, и я чувствую, как бьется ее сердце. Тело у
нее горячее, как солнце, и дрожь почти уходит. Я засыпаю, а когда просыпаюсь, ее уже
нет рядом. Сестры вдвоем уходят на охоту. Старик смотрит на меня и качает головой, но
ничего не говорит.
Когда Энтери рассказывает о девушке, на его губах появляется странная, немного
виноватая и удивленная улыбка, он качает головой, стучит пальцами по крыше.
- Знаешь, Нори, я, лежа рядом с ней, вспоминал маму. Помнишь, когда мы болели или
пугались по ночам, она приходила к нам, ложилась рядом, обнимала, рассказывала
смешные истории? Вот и рядом с ней я чувствовал себя, как рядом с мамой. Безопасно.
Мне не снились кошмары.
С этого дня я пошел на поправку. Уже мог сам садиться, есть. Иногда я смотрел на свои
руки – они были похожи на руки мертвеца, кожа, кости, белые жилы и голубые вены.
Представляю, как устрашающе выглядело мое лицо.
Таисия так же приходила ко мне ночью, грела меня. Я не чувствовал запаха желания или
какого-то возбуждения от нее, только тревоги за меня. Мне было неловко от такой заботы, но ее тепло – единственное, что не давало мне замерзнуть ночью. Помнится, учитель
рассказывал нам про древних, которые, чтобы продлить себе жизнь, обкладывали себя на
ночь юными девственницами. Я тогда не понимал и хихикал вместе со всеми, а сейчас
понимаю. Мне кажется, что она щедро делилась со мной своей жизненной энергией, и я не
мог от этого отказаться. Хотя моя гордость страдала, и мне казалось, что я не имею права
пользоваться ей, что это некрасиво. Сейчас я понимаю, что мне было неловко, что я, такой
большой и сильный, так сильно завишу от доброй воли этой странной девушки и от тепла
ее тела.
И однажды ночью, когда она снова пришла, я сказал ей, что я уже вполне терпимо себя
чувствую, и она может не тратить на меня свое время, я уже могу согреться сам. Таисия
посмотрела на меня своими спокойными глазами, кивнула и ушла в свою комнату, а я
вдруг, вместо удовлетворения, почувствовал себя подлецом, который кидается
добровольным и поэтому драгоценным даром. Я лежал, трясся от холода и думал, - а вдруг
я обидел ее? Я же не знаю, каковы обычаи народа, к которому она принадлежит. Вдруг это
норма гостеприимства, а я не понял, и тем самым нанес оскорбление людям, которые так
бескорыстно приняли меня. Да, я удовлетворил свою гордость, но гордость не согреет тебя
ночью и не спасет от кошмаров и судорог.
Пока я размышлял, в доме что-то изменилось. Я не сразу понял, что поменялся запах.
Запахло солью и горечью, и я долго не мог сообразить, откуда тут морской запах, пока не
понял, что это запах слез… Да, ты понимаешь, почему я не смог оставаться на месте.
Меня словно подбросило на постели, и я встал, побрел к двери своей комнаты, держась за
стены, и шел, наверное, минут десять. Ноги с непривычки тряслись, как у старичка, на лбу
выступила испарина, и вообще я себя чувствовал как в каком-то киселе. Отдышавшись у
двери, я тихо приоткрыл ее, и вышел в кухню, где спал их отец. Прошел несколько шагов, случайно глянул на его постель…и наткнулся взглядом на его совершенно несонный,
требовательный взгляд.
Клянусь, брат, мне многого стоило тогда не повернуть обратно. Но запах…он усилился, я
не ошибся.
Я открыл дверь их с сестрой комнаты и зашел внутрь. Лори спала у окна, а Таисия лежала
на узкой кровати, стоявшей у стены рядом с дверью. Она лежала спиной ко мне и плакала, плакала беззвучно.
Надо ли говорить, какой скотиной неблагодарной я себя почувствовал? К тому времени
