Государь это послание отверг: ни левитские книги, ни татарские ярлыки его не убедили. Собор снова подумал, подготовил второй ответ, прибавив цитат из Библии, и в полном составе отправился прочитать его государю. Но священные тексты снова оставили великого князя холодным.
Профессор А.С. Павлов, автор до сих пор, по-моему, непревзойденного исследования о секуляризации церковных земель, опубликованного в Одессе в 1871 году, теряется в догадках: зачем понадобилось редактировать соборный ответ в третий раз? И почему именно эта, третья редакция заставила великого князя отступить? «Вероятно, — предполагает Павлов, — он потребовал каких- нибудь дополнительных разъяснений; по крайней мере, Собор еще раз посылал к нему дьяка Леваша с новым докладом, в котором дословно подтве|*ждалось содержание первого». Но тут же, сам себе противореча, Павлов добавляет, что в третьей редакции «только гораздо подробнее сказано о русских князьях, наделявших церковь волостями и селами».52
Хорошенькое «только»! Ведь тут же и был решающий для Ивана "I аргумент, хоть и набрел на него Собор лишь с третьего захода (надо полагать, после того, как обратно в Москву спешно примчался Иосиф). Вот эта роковая вставка полностью: «Тако жив наших русий- ских странах, при твоих прародителях великих князьях, при в.к. Владимире и при сыне его в.к. Ярославе, да и по них при в.к. Всеволоде
52 Там же.
7 Янов
и при в.к. Иване, внуке блаженного Александра... святители и монастыри грады, волости, слободы и села и дани церковные держали».53
Надо отдать должное соборным старцам. Против Ивана выдвинута была самая тяжелая идеологическая артиллерия. На «русийскую старину» ни разу но поднял он руку за все долгие сороктри года своего царствования, не будучи оснащен солидной, так сказать, контрстариной. Правило, согласно которому первым должен был нарушить «старину» оппонент, всегда оставалось законом его политического поведения.
В отличие от исследователей позднейших времен, иерархия точно нащупала его Ахиллесову пяту. И оказался великий князь перед нею беззащитен. Моральные ламентации и обличения Нила Сорского не выдерживали конкуренции с железными канонами предания, а большего второе поколение нестяжателей предложить ему не смогло; снова не нашлось в нем воителей и политиков, одни моралисты.
Пройдет совсем немного времени, какое-нибудь десятилетие, и поднимется новая, третья поросль нестяжательства, и набатом загремит на Москве язвительная проповедь Нилова ученика Вассиана Патрикеева, с которым не сможет справиться уже и сам Иосиф. И в ней будет именно то, что требовалось для нового штурма церковной твердыни. Та самая контрстарина, которой не нашлось в запасе у благочестивого, но политически неподкованного старца Нила.
Вассиан, единомышленник великого князя, был последовательным консерватором. Именно в предании, в самой русской истории нашел он нечто прямо противоположное тому, чем запугивали великого князя иерархи. «Испытайте и уразумейте, кто от века из воссиявших в святости и соорудивших монастыри заботился приобретать села? Кто молил царей и князей о льготе для себя или об обиде для окрестных крестьян? Кто имел с кем-нибудь тяжбу о пределах земель или мучил бичом тела человеческие, или облачал их оковами, или отнимал у братьев имения?.. Ни Пахомий, ни Евфимий, ни Герасим, ни Афанасий Афонский — ни один из них сам не держался таких правил, ни ученикам своим не предписывал ничего подобного». Далее подробно — с учетом печального опыта — перечисляются «наши ру-
53 Там же, с. 68.
Часть первая
Глава третья и нестяжатели
ия истории Иоси*ляне
Замечательно интересно, как относятся к поражению нестяжателей на штормовом Соборе 1503 года историки русской церкви. Недавно умерший в Америке В.И. Алексеев упоминает,
Там же.
Сочинения преподобного Максима грека в русском переводе, изд. Троице-Сергиев- ской Лавры, ч. 1,1911, с. 72.
КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО СТОЛЕТИЯ РОССИИ
сийские начальники монашества и чудотворцы» — Антоний и Феодосии Печерские, Варлаам Новгородский, Сергий Радонежский, Дмитрий Прилуцкий, которые «жили в последней нищете так что часто не имели даже дневного хлеба, однако монастыри не запустели от скудости, а возрастали и преуспевали во всем, наполнялись иноками, которые трудились своими руками и в поте лица ели хлеб свой».54
Видите отчетливый сдвиг в реформационной риторике нового поколения нестяжателей? Вассиан, в отличие от Нила, уже не проповедует «скитский подвиг». Он не против монастырей, лишь бы их обитатели вместо «заботы о приобретении сел» трудились «своими руками и в поте лица ели хлеб свой». А Иосифу с его диалектической мистикой относительно личностей и коллектива уничтожающе отвечал Максим Грек: «Смешное что-то ты говоришь и ничем не отличающееся от того, как если бы некоторые многие без закона жили с одной блудницей, и будучи в этом обличены, каждый из них стал бы говорить о себе — я тут ни в чем не погрешаю, ибо она одинаково составляет общую принадлежность».55
Это уже не было робкое морализаторство их учителя. Это было политическое оружие, ибо изображало современное церковное нестроение как кару Божию за измену древнему преданию, за поругание «нашей русийской старины». Это был уничтожающий ответ иоси- флянскому большинству Собора.
Но было поздно. Не поспела юная русская интеллигенция на помощь своемудидеру. 28 июля 1503 года он был наполовину парализован, удар «отнял у него ногу, и руку, и глаз».
правда, мимоходом странный парадокс; «Против государства выступили государственники иосифляне, а в интересах государства, условно говоря, либералы, заволжские старцы».56 Но не считая, по-видимому, этот удивительный парадокс достойным анализа, автор тут же присоединяется к апологии А.В. Карташева: «Тихая бесшумная победа иосифлянства [на Соборе 1503] очень показательна... Общий ход землевладельческого хозяйства всех творческих сил страны втянул, включил в себя собственническую энергию церковного люда — архиерейских кафедр, монастырей и приходских единиц».57 Что это должно означать, ей-богу, не понимаю. На первый взгляд откровенная абракадабра. Но читаем дальше: «Сама собою взяла над всеми верх и расцвела, засветилась бенгальским огнем и затрубила победной музыкой, увенчавшая иосифлянскую историософию песнь о Москве — III Риме».58
Выходит, поражение, которое нанесли великому князю и, как признал В.И. Алексеев, даже «государственным интересам» иосифляне, с лихвой перекрывается имперской «песнью о III Риме»? Именно так, подтверждает А.В. Карташев, подводя итог изысканиям ортодоксальных историков русской церкви. Пора, говорит он, «пересмотреть банальное, пресное, гуманистическое оправдание идеологии и поведения заволжцев и признать творческую заслугу величественного опыта питания и сублимации московско-имперского идеала как созидательной формы и оболочки высочайшей христианской (а потому и всемирной) истории путеводной звезды — Третьего и Последнего Рима».59
Вчитайтесь в это и вы увидите, что перед нами, по сути, очень откровенное признание. Старая уловка — попытка подверстать нестяжателей к еретикам — не сработала. Срочно требовалось заменить её новой — иллюзией имперского величия, соблазном «першего государствования», которое, по мнению иосифлян, несовме-
В.А. Алексеев. Цит. соч., с. 234.
А.В. Карташев. Цит. соч., с. 413.
Там же, с. 414.
Там же, с. 414-415.
стимо с «банальной, пресной, гуманистической» проповедью нестяжателей. Только опытный маккиавелист разгадал этот новый идеологический трюк, изобретенный иосифлянами как новейшее оправдание церковного любостяжания, с такой же, надо полагать, легкостью, с какой разгадал он прежний. Во всяком случае, даже оказавшись почти недееспособным, пытался князь Иван продолжать борьбу.
Верно, что на Соборе 1504 года, на котором он уже не мог по болезни присутствовать, большая группа еретиков была выдана иосифлянам и многие из них сожжены. Сопровождалась, однако, эта страшная акция событием совершенно неожиданным идо сих пор для историков загадочным. Вернувшийся с Собора ликующим триумфатором, пребывавший на вершине своего могущества главный русский инквизитор, архиепископ Геннадий, был внезапно низложен.
Как это разгадать?
Прежде всего могут сказать: хороши московские Афины — при свете костров, на которых горели еретики. Я, однако, даже не буду ссылаться на жестокость средневековых нравов повсюду в Европе, на Варфоломеевскую ночь в Париже или на Стокгольмскую кровавую баню (как делают обычно эпигоны иосифлянства, руководствуясь бессмертной советской присказкой — а у вас негров линчуют). Я лишь обращу внимание читателя на простой факт, что новгородские костры были результатом поражения Ивана ill, той крайней, отчаянной мерой,^которую он не мог уже предотвратить, проиграв все предыдущие схватки. Не он жег еретиков — жгли его враги, полагая, что торжествуют победу над великим князем. А он, я думаю, вовсе не считал выдачу еретиков ключом от крепости, которую сдает неприятелю. Это вполне мог быть и обычный его гамбит для нанесения ответного удара.
