— Откуда он такой опытный?..
— Тертый мужик.
— Это ясно. Но от этого не легче. Неужели из-за клуба? Или у тебя еще какие делишки есть?
— Какие там делишки!
— А черт тебя знает. Ты же все комбинируешь.
— Комбинирую! Кошкины слезы.
Джордж закурил.
— Хорошо. Мне пока не звони, я сам буду звонить. Нашим скажи, в ближайшее время не собираемся.
— Но что мне делать?
— Вернись в институт. Или поступай на работу.
— Легко сказать…
— Не будь слюнтяем. Не в коротких штанишках ходишь.
— Видишь, как ты заговорил. Я тебе уже и не нужен.
— Успокойся. Ничего преступного ты ведь не совершил, правда?
— А эти шмутки? А клуб этот твой?
— Почему же мой?
— Трепло ты.
— Но, но! Полегче. Выпей воды и будь здоров…
Джордж, подойдя к такси, обратил внимание, что чуть впереди стоит черная «Волга» с пассажиром на заднем сиденье. Он запомнил номер, сел в машину, попросил водителя свернуть на Ленинский проспект и остановиться у гостиницы Академии наук. «Волга» пошла за ними. У гостиницы Джордж вышел, забежал в бар, дошел до буфета и вернулся к машине. «Волга» стояла чуть сзади. Он велел таксисту ехать на Моховую, к зданию университета. Сомнений не оставалось: за ним тоже следят. Но для него это было гораздо хуже, чем для Ричарда.
…Сложную фигуру являл собой Джордж. Англичанин по происхождению, он учился во Франции, в Сорбонне, затем окончил университет в Соединенных Штатах, где специализировался по славистике, изучал русский и чешский языки. Затем стажировался в Чехословакии, как раз в тот год, когда враждебные социализму элементы подняли там голову. После этого несколько лет работал в различных международных студенческих организациях, а в 1972 году вдруг снова решил стать студентом и приехал в Советский Союз, чтобы учиться в Московском государственном университете. По документам ему было тридцать лет, на самом же деле тридцать шесть. Он выдавал себя за сына богатого предпринимателя, в действительности отец оставил ему после смерти лишь свой поношенный гардероб и неоплаченный счет в третьеразрядной римской гостинице, где скончался. Старушка мать жила у замужней дочери в Австралии.
Деньги, и немалые, Джордж получал через благотворительные фонды, именно через, а не от. Тратил он много, потому что стремился завести как можно больше знакомств среди молодых людей обоего пола. Он был интересным собеседником, потому что повидал свет, щедро угощал, у него всегда имелись американские сигареты — чего же боле? Для некоторых этого вполне достаточно, чтобы считать такого человека самым желанным другом. Он пользовался этим то довольно бесцеремонно, то мягко и тактично — в зависимости от особенностей объекта, с которым имел дело. Но он неизменно действовал под девизом «путь к истине лежит через сомнение» и проповедовал его как и где только мог. Девиз этот очень хорош и правилен для науки, откуда он, собственно, и взят. Но Джордж прилагал его к общественному и политическому устройству, а в этих областях, хочешь не хочешь, сей девиз приводит не к созиданию, а к разрушению. Объективности ради он беспощадно критиковал некоторые социальные установления Запада, чем вызывал порою восхищение своих малоискушенных слушателей. А когда ты закусываешь за счет оратора и куришь его сигареты, ты в ответ на его пламенную самокритику невольно будешь самокритичным. Механика нехитрая, но в таких делах чем проще, тем безотказнее. Тут изощряться — все равно что доставать правой рукой левое ухо.
Деятельность Джорджа не оставляла вещественных улик, которые можно было бы потрогать. Она не наносила государству, в котором он проживал, материального ущерба. Ее нельзя даже было назвать враждебной пропагандой — во всяком случае, ловкий адвокат без труда мог бы доказать, что здесь нет злого умысла: ведь слушает тот, кто хочет слушать, а Джордж своих слушателей цепями к стулу не приковывал. Законодатель предусмотрел в Уголовном кодексе статью, сурово карающую за физическое растление. Статьи, толкующей об идейном растлении, в кодексе нет.
Однако Джордж понимал: раз им заинтересовались, следует ожидать самого худшего. А самым худшим для него была высылка из страны. Вышлют — значит, ему надо ставить крест на своей теперешней службе и карьере. Придется преподавать русский или чешский язык.
…Ровно в пять у Ричарда зазвонил телефон. Фастов говорил из будки автомата.
— Ричард?
— Я.
— У меня все нормально. Дяде передайте, как условились. Буду рад его видеть.
И Фастов повесил трубку, не ожидая ответа. В половине шестого Ричарду позвонил Джордж.
— Ну что?
— У него все в порядке.
— Слава богу, хоть у кого-то все в порядке. Будь здоров.
…Наутро Ричард поехал в институт. Его отчислили с половины третьего курса, зачеты у него все были сданы. Теперь он просил вернуть его на третий курс. Деканат не возражал, но вопрос должен был решить ректор. А ректор находился в командировке. Просветленный надеждой на лучшее, Ричард по пути домой дал себе слово начать новую жизнь…
Суть идеи, предложенной Сысоевым, состояла в том, чтобы лишить подручных Скеенса-Дея возможности осуществить передачу денег. Тому, кто эти деньги хочет получить, придется или искать другого курьера, или приехать лично. Последнее было бы желательнее.
Нетрудно понять, что денег — тридцать пять тысяч рублей — никто мистеру Дею отдавать не собирался.
Опыт подсказывал контрразведчикам, что от этих денег пахнет не только валютными спекуляциями. Но даже если бы Скеенс говорил Фастову правду, масштабы операции заставляли предполагать, что конечным адресом, куда эти деньги должны попасть, станут отнюдь не портмоне безобидных туристов.
Кое-кому за кордоном необходимо располагать большими суммами советских денежных знаков. Агенту, засылаемому на территорию нашей страны, не дашь доллары или фунты стерлингов. Начав их продавать, он автоматически сделается валютчиком и подвергнется риску быть арестованным. А ведь агент должен выглядеть безукоризненным человеком, вести себя так, чтобы не вызывать ни малейших подозрений. Поэтому агента требуется снабдить советскими деньгами. Причем ему не обязательно нести или везти их с собой через границу. Кто-нибудь может положить их в сберкассы, получить несколько книжек на предъявителя. Как говорится в старой, уже вышедшей из моды рекламе: «Удобно, выгодно, надежно».
И еще одно соображение: всякая утечка денег за пределы государства наносит урон его финансовой системе. Если же из оборота изымаются очень крупные суммы, это чревато весьма серьезными последствиями…
Контрразведчики хотели верить, что Дей придет к Фастову.
Они еще не знали о поездке Станислава Михайловича к брату и о том, что с ним произошло.
Майор Сысоев, капитан Краснов и подследственный Юрий Фастов той же ночью вылетели в родной город.
Человек, ехавший из Вены в Москву в одном купе со Станиславом Михайловичем, наверняка никогда в жизни не имел столь мрачного и неразговорчивого спутника. За всю дорогу, продолжавшуюся тридцать три часа, Паскевич не вымолвил ни слова. Только вздыхал. Эти вздохи сосед его слышал и ночью, когда просыпался от неожиданных остановок поезда.
Очень удивил Станислав Михайлович и носильщика на Белорусском вокзале. Когда носильщик погрузил на свою плоскую тележку три увесистых чемодана, их хозяин велел сначала ехать на стоянку такси. Однако, еще не разгрузившись, носильщик получил новый приказ: «Давайте в камеру хранения». Но не это поразило ко всему привычного носильщика. Главное, у пассажира был какой-то вороватый вид, он все время оглядывался по сторонам, как бы готовый в любую секунду задать стрекача, оставив чемоданы на тележке. Обычно пассажиры вагонов, прибывающих из-за границы, так несолидно себя не ведут…
Но чемоданы были сданы в камеру хранения (один из них, самый малый, Станислав Михайлович взял с собой), носильщик получил пятерку и через пять минут забыл о своем чудном клиенте, который меж тем снова вышел на площадь и взглянул на башенные вокзальные часы. Они показывали без четверти десять. Станислав Михайлович постоял в нерешительности, уныло глядя на длинный хвост очереди за такси, повернулся и зашагал в метро. Тут он остановился у телефонов-автоматов и подождал, пока не освободится кабина. Монетками он запасся еще в поезде.
Жена начинала работу в девять, поэтому Станислав Михайлович звонил, будучи уверен, что застанет ее на месте. Происшедший разговор удивил Александру Ивановну гораздо больше, чем поведение ее мужа удивило носильщика.
— Шура, здравствуй. Я приехал, — сказал Станислав Михайлович просто-таки трагическим голосом.
— Почему ж не написал ничего, телеграмму не дал? — с укоризной спросила она.
