(Оглядываясь.)
Усладным названо-с? Ну, я б Неладным
Его назвал.
Грязища, бедность… Нет-с, не до услад нам
В отчизне нашей!
АРСЕНИЙ враждебно молчит.
Да, ведь ты – мой враг.
Идейный, правда… В университете ж
Дружили, помню.
Да, вот не ведаешь, кем друга встретишь!
Военная взманила колея?
Я – кирасир. Но выхожу в отставку.
Вот хорошо бы, брат! Не выношу
Я кивера, равно как камилавку…
А я досель к науке прилежу, —
Жил в Гейдельберге, Веймаре, Париже…
Там встретился с Вьельгорской и…
(Запинается.)
АРСЕНИИ (дерзко)И что?
Стал ей любовником?
Я? Тощий? рыжий?
Да суть не в том.
(Помолчав.)
АРСЕНИИ (изумляясь в свою очередь)Графиня ж – феминистка, жорж-зандистка…
Сен-симонистка даже и… как снег!
Как щит сребристый месячного диска!
Ты заражен, знать, Шиллером навек!
Учена? Вроде синего чулка
Иль как?.. семинариста в желтой шали?
Умна, остра, при этом глубока…
И пишет хорошо, не как все бабы,
Под именем «Madame de la Montagne»[43].
С ее красою лучше быть могла бы
Она – «madame d’Amour»![44]
Ах, перестань!
Но вечер уж становится прохладным…
Да-с, тут не Ницца. Марш, дружище, в дом!
Уходят.
Спустя мгновение на террасу выбегают МИЛУША, LISE и СОФЬЯ ЛЬВОВНА, теперь уже в широчайшем шелестящем платье резедового цвета, с нежно-пестреющей индийскою шалью на плечах.
СОФЬЯ ЛЬВОВНАУжли же снова я в моем Усладном?
Вот странно… Как мне запах сей знаком!
Левкоями, туманами…
(Старается вспомнить)
МИЛУШАСОФЬЯ ЛЬВОВНАВсе три смеются и спускаются в сад.
(Прислушиваясь.)
Лишь косы отбивают… Мы хохочем…
Да птичка чуть посвистывает…
(Деловито.)
Высоко вьется… Значит, будет вёдро.
Идут и садятся на скамью, образуя прелестную группу: СОФЬЯ ЛЬВОВНА – в середине, LISE – возле, МИЛУША – у ног.
СОФЬЯ ЛЬВОВНАНу, Lise, теперь, дитя, откройся мне:
Глядишь в свое ты будущее бодро?
Как Вам сказать, maman?.. Нет, не вполне.
Арсений Александрыч…
Нет спору. Но мне кажется, что он…
(Смолкает, не решаясь договорить)
МИЛУША (указывая на статую)Вон тот амур, maman, стоит, нацелясь
В вас, в вас прямехонько!
СОФЬЯ ЛЬВОВНА бросает туда мимолетный взгляд.
LISE (решаясь)Ну, что влюблен
В меня он не взаправду!
Почему же
Ты думаешь так горестно, mon ange[45]?
LISE грустно поникает головкой, СОФЬЯ ЛЬВОВНА гладит нежно ее волосы.
К твоей косе пристанет флер-д’оранж…
Цвет blond cendré[46]!
Потом он так начитан…
Всё Гегель, Кант…
Однако вовсе немудрен на вид он!
А мыслей, мыслей… Даже через край!
Нет, он – прегениальный! расчудесный!
Пошли его сюда, ко мне, chérie,[47] —
Мы потолкуем.
LISE встает.
Да, романс прелестный
Я привезла… Его ты разбери.
Восторженный и нежный… à la Шуман!
Мы ныне все от Шумана в бреду.
Ах, как натуры понял сладкий шум он, —
Дубрав, ручьев…
(Убегает с LISE, обнявшись)
СОФЬЯ ЛЬВОВНА одна тихо напевает что-то… Свет пламенной июльской зари трепещет в саду, здесь и там.
АРСЕНИЙ шагами как бы нарочито-замедленными спускается с террасы и приближается к ней. СОФЬЯ ЛЬВОВНА глубоко задумалась и не видит его несколько мгновений.
АРСЕНИИ (очень чопорно)СОФЬЯ ЛЬВОВНА (мягко, с ударением)Просила.
Хочу узнать вас. Да… И то не блажь.
Присядьте, побеседуем, мой милый!
Я, точно, чей-то милый, но не ваш.
Ого! Вы, видно, пресамолюбивы
И спорчивы… Сын истинный Руси!
А Вы, графиня, страх неторопливы!
Что вы желали б знать?
Ах, да… Merci.[48]
Вы мне напомнили. Так предложенье
Вы сделали одной из дочерей
Моих… Но Lise иль Милли? Я – в сомненье.
Не вижу я, чему бы тут дивиться!
Милуша – милое дитя…
И это знать угодно?.. Та – девица,
Какую создала моя мечта.
В ней есть то Ewig-Weibliche[49]…
А-а! Гёте!
Немудрено!.. И этот стиль вам мил?
Но как же женитесь, и по охоте,
На полунемке вы, славянофил?
Ее же мать была фон-Лассен.
По мне неважно, кто как ни зовись, —
Но будет ли союз ваш с ней согласен,
Вот важно что, мой будущий beau-fls[50].
(Закуривает папиросу)
АРСЕНИИ (ядовито, цедя слова)Я полагаю. Lise чужды вопросы
Эмансипации пейзан и дам…
Она цилиндром не прикроет косы
И пахитоски не прижмет к устам?
В себя ж саму изволите вы целить!
Да, Lise не будет уж… дурная мать!
Боляр начнет рожать и колыбелить
Да мурмолки супругу вышивать?
Отменный брак! Совсем по Домострою!
Не думаю, чтоб к Lise пристать он мог.
Увлечься б лучше Вам ее сестрою, —
Та – самобытна, точно что!..
(Сразу другим тоном с чудесной искренностью)
Мой Бог,
Зачем мы вздорим? Оба ведь Россию
Так любим! Только верим ли?
Я – да.
Взойдет не в наши годы, так в иные
Ее звезда, восточная звезда!
Лазурная, похожая на эту,
Что на груди у вас…
Вот эта брошь?
Ее всегда ношу я, как примету,
Что день мой будет ясен и хорош.
(Помолчав, с улыбкой)
Вы чувствуете? Стали мы чуть ближе,
Арсений Александрович…
(Встает и обернувшись.)
Не странно ль? И меня в Париже
Друзья ведь звали «l'étoile d’orient»[51]…
(Уходит.)
АРСЕНИЙ остается в задумчивости. Совсем стемнело, – и вот из дома полился тонкий свет люстр, хрустальный звук клавесин и мелодичнейший голос СОФЬИ ЛЬВОВНЫ. В саду появляется МИЛУША и слушает, затаив дыхание.
СОФЬЯ ЛЬВОВНА (поет)Как бег олени,
И ты, душа,
Своих стремлений
Не утишай!
Люби, душа,
И тай в печали, —
Как снег, свеча ли, —
Чувств не туша…
И пой, душа,
Как ключ в лилеях.
Что слезы? Лей их
И осушай!
А выпал жребий, —
И ты, душа,
Зефиром в небе
Лети, дыша…
Ах, что за голос! Как поток весенний!
Да вся необычайная она…
И… что скажу я вам, monsieur Арсений? —
Вот вам какая бы нужна жена!
(Убегает.)
