(Горячо обнимает ее)
Но Вы, Sophie, дрожите вся… Колеблетесь? Не верите?
Нет… Чувство, что во мне самой, мне странно и ново.
Такая страсть!.. Что ждет меня?
Взгляните, друг мой, в двери те:
Не Кремль ли то белеется?.. Так вот в виду его
Я, как царице, в верности великой присягаю вам,
Своей подруге в будущем и… бывшему врагу.
Клянусь! Подобно мантиям пурпурно-горностаевым,
Вас обожаньем пламенным навек я облеку…
(Привлекает ее на грудь к себе и нежнейше целует)
Да, этим вот мгновением вся жизнь моя искуплена.
Во мне – одно лишь счастие… Нет воли, нет ума…
Арсений, друг сердечный мой, противник и возлюбленный,
Смотри: тебя целую я, я, гордая, сама!
Из двери во внутренние комнаты выходит LISE со свечой в руке, в белом капоте, с косами, убранными на ночь. Осматривается, как бы ища кого, затем, слыша в кабинете шорох, направляется туда.
LISEЯ к Вам, maman, с решеньем.
(Видит СОФЬЮ ЛЬВОВНУ в объятиях ЗВЯГИНЦЕВА)
СОФЬЯ ЛЬВОВНА (мгновенно загораясь стыдом и благородным гневом на себя и АРСЕНИЯ)Тебя ли ангел мой, прощать?!. И мне ль?
(С холодным отчаянием, указывая АРСЕНИЮ на дверь)
Уйдите, сударь… Навсегда уйдите!
Да, да, мой дом закрыт для вас отсель!..
АРСЕНИЙ на миг словно остолбенел… Затем лик его сперва ярко вспыхивает, потом смертельно бледнеет, – и с глубоким, но вместе с тем и надменнейшим поклоном он покидает комнату. LISE с плачем бросается в объятья СОФЬИ ЛЬВОВНЫ.
ЗАНАВЕСТот же удаленный угол усладненского парка у беседки «Золотой Грозд».
Круглый фонарь из алой бумаги, повешенный в зелени над статуей Вакха, светом, колеблющимся и фантастическим, освещает листву ближних дерев, ставшую уже оранжевой и багряной по-осеннему, и странным образом живит лицо мраморного бога… Порой сюда долетают звуки Ланнеровских вальсов, кажущиеся издали еще более мелодичными и печальными.
Прекрасная, бесчисленно-звездная ночь начала сентября.
Появляются, прогуливаясь, ДАМА в палевом кринолине и ОЧАРОВАННЫЙ КАВАЛЕР.
ОЧАРОВАННЫЙ КАВАЛЕРО, что за ночь! И сень дерев! и звезды!
Да… И, n’est-ce pas, monsieur?[68] какой раут!
О! Я не видывал блестящей съезда!
Mais… vous savez?[69] невесело всё ж тут…
Немудрено. Престранная помолвка! —
Невеста – Геба, Хлоя! А жених…
А почему размолвка
С тем кирасиром вышла вдруг у них?
(Совсем тихо)
Чувств к нему исполнилась горячих
Сама графиня…
Да… C’estundrame![71]
С великодушьем, редкостным у мачех,
Хоть сей красавец уж пылал к ней сам,
Она навек прости ему сказала, —
И вот страдает… Зрели, – как бледна?
Как лебедь! лилия!.. Скользит средь зала
С улыбкой умирающей!..
Она
Злосчастнее всех Индиан и Лелий…
И я боюсь…
(Вновь прижимает веер к устам)
(Подает руку)
ОЧАРОВАННЫЙ КАВАЛЕР (принимая ее)Ах, эти губы пламенней камелий!
Зачем не ваш я веер, о madame?!
Уходят к дому.
Входят ДАМА в голубом кринолине и РАЗОЧАРОВАННЫЙ КАВАЛЕР.
ДАМА В ГОЛУБОМО, что за ночь! И сень дерев… И звезды…
Мне, сударь, свет несносен!
Здесь – и свет?
Всё львы да львицы нашего уезда…
Томительно!
(Притворно зевая)
ДАМА В ГОЛУБОМ (нервно оглядываясь)Ах, нет!
Скорей здесь как-то жутко…
Да, пожалуй.
Трагическое в воздухе…
Он – стар,
Она ж – вся младость!
О, c’est une histoire![72]
Ведь он уж руку предложил девице,
Но увидал belle-mère[73] и… и погиб.
Из благородства должен был сокрыться
И… ежели вы зреть его могли б!
Взор дик и мутен, разговор несвязен,
Нестриженые кудри и… кафтан.
Он, как Валим иль Стенька Разин,
В окрестностях с толпой своих крестьян
Безумствует… И, мыслю, кончит дурно.
Сколь бурны страсти на земле! А там…
Когда бы мне горел ваш взор лазурный,
И к небу ревновал бы я, madame!..
Удаляются вглубь парка.
От обрыва поднимается АРСЕНИЙ. Он имеет крайне особенный и возбужденный вид. На плечах его, действительно, кафтан, впрочем, – щегольской, накинутый нараспашку, отчего видна шелковая его, бирюзового цвета рубашка. На кудрях, значительно отросших, – парчовая, тускло-золотящаяся мурмолка, на ногах – желтого сафьяна сапоги. Нежное лицо его пылает румянцем, в очах – блеск и дерзость нестерпимые, поступь не очень тверда.
Видимо, он сильно пьян.
АРСЕНИИТем, кто, как я, во всем пред Богом грешен,
Беспутством больше ль, меньше ль – всё равно.
(Подходит к статуе)
А-а, нежной ручкой тут фонарь повешен?
Что ж! Нам удобней, коль освещено.
(Пристально смотрит в лик Вакха)
Вот вы, улыбчивейший утешитель,
Неуязвимейший соперник мой!
Эх, не грешили ли и не грешите ль
И вы, как я?.. Ведь вы, хоть и немой,
Красотку утешали же при муже,
А днесь, – при мне, возлюбленном ее…
(С глухой ненавистью)
Быть может, ножки, нет которых уже,
Досель спешат к вам? К вам лицо свое
Она подъемлет в сладком суеверье
И… забывает скорбь всю и меня?!
Так сих отрад лишу ее теперь я!..
(С угрозой)
А-а, ты молчишь? Смеешься лишь, дразня?
Трунишь над русским влюбчивым болваном, —
Над силой и ничтожеством его?..
(Опускается на скамью, достает из кармана серебряную фляжку и чарку и, налив вина, вновь встает)
Но я не зол. Попотчую стаканом
Напоследях твое я божество!
(Подносит к каменным устам чарку и льет вино, алыми каплями пятнающее мрамор. Наливает еще и пьет сам. Затем тихонько свистит)
От обрыва подходят несколько парней, тоже не весьма трезвых, но смущенных непривычным местом и обстановкою. Они окружают АРСЕНИЯ, переминаясь и наивно тараща глаза на статую.
АРСЕНИИ (с подкупающей ласковостью)Коль люб я вам, так сослужите, братцы,
Последнюю мне службу в эту ночь!
(Сразу повелительно)
Вот – идол. Марш к нему! Да крепче браться,
Да повалить, да до реки сволочь
И бух!.. А там пусть «выдыбай, Перуне!»
Кричит одна…
(Проводит рукой по лбу)
Парни мнутся.
1-й ПАРЕНЬ (робко)Барин… А она не из колдуний,
Вот энта… Про кого ваш разговор?
Вали, Мишутка!
Я с эфтой стороны, Петруха – с той…
Ишь, ровно бы в крови ён!
Стой!
Идут… Айда опять в кустарник частый!
А свистну – прибегай, ребята!
Да…
Шальная мысль… А вот хочу – и баста!
