ГЕОРГ ГЕЙМ{182} (1887–1912)
Вы — тени мертвых. Некто к Ахерону,
К ладье, осевшей от скончавших век свой,
Ведет вас в бурю. Ливень. Крики. Бегство.
Смешалось всё, и нет вам угомону
Вы — знамя Смерти, символы и вещи.
Кароччо[21], геральдические твари.
На горизонте свесившись, зловеще
Белеют стяги, хлопают в угаре.
Вы как монахи, телом укрывая
От ветра траурные свечи. Плечи
Покойников, что гроб несут далече,
А в нем — мертвец сидит не унывая.
Утопленники. Выкидыши. Точки —
От петли — синие вкруг шей в узоре.
Уморенные голодом на море.
В паху — чумные язвочки-веночки.
В процессии покойников — калеки.
Несутся дети. Скачут вслед хромые.
Слепцы с их палками — вперед! — немые,
Кричащие — вслед за молчащим Неким.
Как пастью ветр дохнул — и листья в лет,
Как филины на черных крыльях в ночь,
Чудовищный сей поезд мчит вперед,
От света факелов багровый, прочь.
По черепам бьют, как по барабанам.
Трещат рубахи их, как будто парус
Вздувается, белес. Ярясь и жарясь,
Изгнанники рыдают хором рваным.
И в муке зарождается псалом,
Сквозь ребра сердце алое мерцает.
И теми, кто истлемши восклицает,
Высокий крест уж в небеса несом.
Внесли Распятие, что ж, смерть — созданьям.
И буря пронеслась между покойных.
Стенанья восстают из моря в стройных
Шеренгах туч, и несть конца рыданьям.
И воздух серый стал чернее морга.
А крылья Смерти дьявольски летучи.
Настала ночь, но тучи, тучи, тучи
Неслись в чудовищные склепы Орка.
Не будет больше океана, ада,
Ни соли в воздухе, ни черных гроз,
Ни пустоты, пока хватало взгляда,
Откуда лунный шар вползал и рос.
Уже кружатся синие с усильем
Большие птицы на большой воде.
И лебеди огромные, чьим крыльям
Петь слаще арфы — где мы, Боже, где?
Уж новые созвездья новым хором,
Безмолвным, словно рыбы, восстают.
И, одурманены жасминным мором,
Матросы спят, забыв про тяжкий труд.
И грезит генуэзец, в ночь склоненный,
В ночь уносясь, когда внизу, тонки —
Стеклянные цветы в воде зеленой,
И орхидей на дне цветут венки.
И города, как на огромной льдине,
Отражены на тучах там и сям.
И словно сон о солнечном притине[22],
Льет золотом ацтеков дивный храм.
И тонет в море. Белый, догорает,
Дрожит в волнах туманный огонек —
Как звездочка, Сан-Сальвадор играет,
Блаженно дремлет. Срок уж недалек.
Багрово вздулись паруса на вантах.
Карбасы чертят воду серебром.
Свисают сети, тяжкие добром
От красноперых тел чешуеватых.
И снова — к молу, где от близкой мги
Дымится город. Двигают домой.
Огни домов — расплывшись по кривой,
На темных волнах — красные круги.
Восток синеет. Каменной плитой
Недвижно море. День нагнулся, чтоб
Пригубить свет, и обнажил свой лоб,
Венок теряя красно-золотой.
Вдали мерцает тучка золотая —
От янтаря той рощи, что смогла
Отстать от дна, когда курится мгла,
Но желтыми ветвями в ночь врастая.
На них висят утопшие матросы.
В воде, как водоросли, волоса.
И звезды, замерзая, наги, босы,
Зеленый мрак покинут в полчаса.
День погрузился в пламенный багрец.
Бежит поток, невероятно ровный.
И парус. И, как вырезал резец,
Там рулевого силуэт огромный.
На островах осенние леса
В прозрачность неба — головою рыжей.
Из темной глуби леса голоса —
Мелодией кифар, но тоном ниже.
Мгла на востоке льется бутафорно
Синим вином из погребальной урны.
А ночь, закутавшись хламидой черной,
На тени встала, словно на котурны.
Из леса фавны выйдут — загляденье.
Осенний хор. Чудовищный венок.
Рог загудел. Под сиплое гуденье
Несутся впляс они: копыта вбок.
Трясется шерсть могучая на ляжках,
Бело-черна — руном домашних коз.
Торчат рога и виноград в кудряшках
Листвы бягряной и созревших лоз.
Бьют рогом, бьют копытом. Вечно пьяны.
Бьют фирсами по выступам в скале.
На солнечных полях звучат пеаны —
Грудь колесом. Всегда навеселе.
Испуганные звери, сбившись в стаи,
Бегут скачками длинными от них.
Лишь бабочки, над пьяными взлетая,
Пьянеют сами от цветов иных.
К ручью теперь, где, раздвигаясь плавно,
Впускает их, прошелестев, камыш.
Копытами вперед сигают фавны,
Грязь соскребая с волосатых грыж.
Дриады на ветвях играют в дудки,
С деревьев слышится их легкий смех.
И фавны вверх глядят. Лоснится жуткий,
Как будто маслом орошенный, мех.
Взревев, на дерево ползут крутое,
И от желанья набухает член.
И эльфы — врассыпную. В золотое,
В полдневный сон, в молчанье, в грезы, в тлен.
I
В венке из кос — крысиное отродье,
А пальцы в кольцах двигаются, как
Плавник, и вот в чащобах многоводья
На дне реки она плывет сквозь мрак.
Остаток солнца, озаривши тьму,
Упал в тот ящик, где несчастный мозг.
Зачем мертва она? Сквозь тихий всплеск,
Одна, сквозь папоротник, почему?
А ветер спрятался в камыш. Вспугнул
Мышей летучих, как рукой. Как плащ
Намокший, рой крылом висит. Как гул
Безмолвный над рекой. Как тихий плач,
Как тучи ночью. Белый угрь на грудь
Ее скользит. Мерцает в светляках
Лицо. Листва льет слезы в ивняках
Над мертвой мукой, что пустилась в путь.
II
Хлеба. Посевы. Солнца красный пот.
Спит в поле желтый ветер. Всё она
Уставшей птицею плывет. Одна.
И лебедь под крыло ее берет.
Синеют веки. Под кристальный звон
Косы в лугах, мелодию полей,
Ей поцелуй приснится, что алей
Кармина. Вечный непорочный сон.
Всё мимо, прочь. Где грохот городов
Бежит к реке. Где белый мчит поток,
Пробив плотину. Эхо-молоток
Бьет по воде. Где странен, дик, бредов
Гам улиц людных. Колокольный гул.
Где визг машин. Борьба. Где в окна, кат,
Столь угрожающе глядит закат,
Что в небо вдруг подъемный кран шагнул,
Гиганторукий негр, тиран, Молох,
И черные рабы простерлись ниц.
Иль тысячами тяжких верениц
Влекутся на продажу: мост оглох.
Поток ее, незримую, укрыл.
Но где она плывет, там рой людской
Висит над ней туманом и тоской:
Крылом ли, тенью, или тенью крыл.
Но мимо, прочь. Ведь даже летний день
На западе себя сжигает в мрак,
Как жертву. И в темно-зеленый злак
Усталость превращается, как тень.
Поток несет ее, одну, во тьму,
Не заходя в зимы печальный порт,
Вниз по теченью времени. Вперед.
Сквозь вечность, от которой даль в дыму.
Сидят по-четверо за темным кантом
Светильника, зарывшись в стол зеленый.
Как осьминог над трупом, удивленно
Нависла лысина над фолиантом.
Бывает, руки возникают в пятнах
Чернильных. Вспархивают немо губы.
Язык, что красный хоботок сугубый
Над римским правом — маятник отвратных
Гримас. По временам они, как тени,
На белой расплываются стене.
Их голоса всё дальше, всё смятенней.
Но вдруг их пасть растет. Слюна писак
Бушует. Тишина. Мир в белой пене.
Параграф с краю зелен, как червяк.
