винциалъных сезонов с их, говоря по-современному, поточно-кои-
вейерной непрерывностью, погубившей немало больших талан¬
тов. И, может быть, ему повезло, что он не сразу нашел свое
призвание и переиграл много случайных, нейтрально-типажных
ролей, не задевших его нравственного чувства. Конечно, и для
игры в «Майорше» Шпажинского и «Второй молодости» Неве-
жина тоже нужны были талант и профессиональная тренировка.
И Орленев не жалел усилий, показывая уже сравнительно высо¬
кий класс техники, но дух его, как бы бессознательно оберегая
себя, дремал в ожидании и предчувствии будущего.
За семь лет он объехал половину России, ее север, ее юг, ее
западные губернии. Вологда, Рига, Полоцк, Нижний Новгород,
Вильно, Минск, Бобруйск, Севастополь, Симферополь, опять Ниж¬
ний Новгород, Ростов-на-Дону, опять Вильно и т. д. В этом кру¬
жении была своя повторяемость. Антрепренеры встречались ему
разные — люди интеллигентные и откровенные барышники, но
даже лучшие из них были заражены коммерческим, «кулачниче-
ским» духом. И современные пьесы, заполнявшие его репертуар,
были разные и в то же время йеприятно похожие, со смешной
претензией возвести всякую жизненную дребедень (Чехов в ка¬
честве примера приводил турнюр и фальшивые зубы) на «высоту
серьезного вопроса». И окружавшие его актеры были разные,
с разными судьбами и взглядами, что не мешало им на сцене
быть однообразно похожими; строгое деление по признаку ам¬
плуа, против которого через несколько лет так яростно восстанет
Станиславский, придавало их искусству характер сплошной се¬
рийности.
А разнообразие в этом кружении было такое: театры — доща¬
тые сараи, не то склады, не то конюшни, с протекавшими кры¬
шами, плохо отапливаемые, с тяжелым застоявшимся воздухом,
с жалкой неустроенной сценой, которую в рецензиях сравнивали
с блюдечком, и театры недавней стройки, пугавшие своей внуши¬
тельностью (сборы в этих храмах искусства, несмотря на размах
и удобства, почему-то были плохие, и антрепренеры едва дотяги¬
вали до конца сезона); полицеймейстеры-службисты, которые по
инструкции министерства внутренних дел с рвением отбирали пас¬
порта у актеров на все время сезона и держали их в страхе и тре¬
пете, и полицеймейстеры-меценаты, благоволившие к искусству
и присылавшие красивым бенефицианткам дорогие подарки; дож¬
дливое лето, когда публика отсиживалась по домам, и жаркое
лето, когда публика уезжала на дачи, и только такие имена, как
Федотова или Савина, собирали аншлаги; города театральные,
как, например, Вильно, где было много интеллигенции, и не
очень театральные, как, например, Ростов-на-Дону, где был силь¬
ный торговый уклон и где местная газета однажды сообщила, что
антрепренер Черкасов составил на предстоящий сезон труппу, на¬
звав среди прочих актеров Орленева11, и не сочла больше нуж¬
ным на протяжении нескольких недель вернуться к театральным
темам. Монотонность бедных творчеством провинциальных сезо¬
нов угнетала Орленева, но он верил, что прозябание, как долго
оно ни будет длиться, обязательно кончится, и тогда он себя по¬
кажет! И потом были ведь у него и праздничные дни, освещавшие
эти будни. И дней таких было немало.
Рижская зима прошла под знаком гастролей М. Т. Иванова-
Козельского. По нашим современным понятиям знаменитый га¬
стролер был тогда сравнительно молод — ему шел тридцать вось¬
мой год. Но беспокойно-расточительный образ жизни и постоян¬
ные нервные перегрузки рано его состарили. К тому времени, по
словам популярной в восьмидесятые-девяностые годы актрисы
Гламы-Мещерской, он «как-то ослабел и потух и лишь в редкие
минуты, снова загораясь, напоминал былого Иванова-Козель-
ского» 12. Рижская публика приняла его выступления с несвой¬
ственной ей острой эмоциональностью; воодушевление зала за¬
хватило актера, и к нему на немногие дни вернулась молодость.
Орленев под впечатлением этой вспышки уставшего таланта пы¬
тался высказать Иванову-Козельскому, его божку в годы отроче¬
ства, свои давнишние чувства, теперь получившие новый импульс.
Но, обычно расположенный к молодым актерам, он либо его не
замечал, либо был подчеркнуто холоден. Позже выяснилось, что
кто-то из стариков в труппе услужливо предупредил Иванова-Ко-
зельского, что насмешник Орленев передразнивает знаменитостей
и рядом с другими не пощадил и его. Раз так, он знать не хотел
дерзкого юношу до того дня, когда тот сыграл Роллера в шилле-
ровских «Разбойниках».
С этого дня все переменилось. Роль Роллера очень эффектная,
недаром ее ситуация потом не раз варьировалась во французской
мелодраме XIX века. Представьте себе, человек был уже на висе¬
лице, был у же в петле, «всего в трех шагах от лестницы, по кото¬
рой должен был взойти в лоно Авраамово, так близко, так близко»,
и все-таки сорвался, удрал, обманул самую смерть, уцелел и те¬
перь рассказывает, как все это произошло. Иванова-Козельского
поразила искренность монолога Роллера — чисто картинные об¬
стоятельства («ужасные приготовления, отвратительная церемо¬
ния») мало занимали Орленева; в его рассказе главным был нерв¬
ный трепет, не повествовательность, не декламация, а «лихорадка
в крови», от которой еще не освободился Роллер, несмотря на то,
что опасность была позади. После этой роли Иванов-Козельский
и Орленев подружились, и, хотя их близость длилась очень не¬
долго, она стала рубежом в жизни молодого актера. Теперь он
уже не передразнивал Митрофана Трофимовича, а всерьез повто¬
рял его манеру и интонации.
Через несколько месяцев Орленев, актер ярмарочного театра
в Нижнем Новгороде, встречал на вокзале с цветами приехавшую
к ним на гастроли Г. Н. Федотову. Он думал, что поразит ее
своими успехами и зрелостью техники, а она, прослушав его, на
первой же репетиции пришла в ужас: что сделала провинция с ее
учеником! Федотова сразу узнала, чью манеру усвоил Орленев;
у нас нет основания предполагать, что она не любила искусство
Иванова-Козельского, но в том, что он со своим необузданным
темпераментом и принципиальной бессистемностью не годится
в учителя, она не сомневалась. Дело было, однако, не в модели,
а в ее копировщике.
Прикоснувшись к легенде — а Иванов-Козельский был пред¬
метом легенды в среде актеров восьмидесятых годов,— Орленев
от переполнявших его чувств, от восторга ученика, который нако¬
нец нашел учителя, отказался от самого себя и стал тенью знаме¬
нитого гастролера, тенью смешной, потому что в его повторениях
была бессознательная карикатурность. Федотова так ему и ска¬
зала; он возмущался, возражал и в конце концов признал ее пра¬
воту. В мемуарах Орленева это возвращение к себе укладывается
в один разговор, в несколько минут, на самом деле процесс само¬
освобождения потребовал от него немало времени. Актерские
штампы прилипчивы, даже при малой давности их надо отдирать
с кожей; Орленев не побоялся этой хирургии и от несколько ри¬
туальной театральности Иванова-Козельского постепенно вер¬
нулся к своей естественной манере. Урок Федотовой он запомнил
надолго (она «меня спасла и возродила как актера»). С тех пор
он остерегался не только прямых стилистических или техниче¬
ских заимствований, но и влияний широкого общеэстетического
порядка, которые могли, как ему казалось, исказить природную
основу его искусства. И это была одна из причин, не главная, но
самая ранняя, которая впоследствии побудила его выбрать путь
гастролерства и отказаться от предложения Станиславского всту¬
пить в труппу Художественного театра.
В Нижнем Новгороде Орленев застрял. Антрепренер Бель¬
