еры, а у Шумана, как остроумно заметил А. Самарин-Волж-
ский в неопубликованных воспоминаниях «Тени минувшего», на
неделю приходилось семь «пятниц» 15. По расписанию Орленеву
полагалось сыграть двенадцать (!) ролей в неделю, которые он
делил по двум своим амплуа — второго любовника и водевильного
простака. Сыграет Кассио в «Отелло», а в заключение вечера бле¬
снет в той же «Школьной паре» или каком-нибудь другом воде¬
виле с куплетами и танцами, и никто в публике не удивляется
превращениям актера.
Газетная хроника сохранила названия многих ролей, в кото¬
рых выступал в том сезоне Орленев; упоминания эти сопровож¬
даются краткими пометками: «недурен был», «хорош был», «слаб
был» и т. д. «Виленский вестник» относился к Орленеву сочув¬
ственно и, может быть, потому часто его поругивал. Газета не
знала, что, не справляясь с индустриальными темпами антре¬
призы Шумана, из десяти ролей Орленев основательно готовил
только две или три. Эти роли-лидеры должны были поддерживать
его репутацию, а остальные — только ее не ронять. Но такой ме¬
тод экономии и выборочности иногда сильно подводил, и тогда
критика его не щадила. Так, например, после спектакля «Князь
Серебряный» в рецензии говорилось, что, докладывая Грозному,
Борис Годунов — его играл Орленев — «так мямлил, заикался и
стыдливо опускал вниз глазки, что казался юным гимназистом,
собирающимся изливать свои чувства перед какой-нибудь Дуль¬
цинеей» 16. Читать эту грубую критику было неприятно, тем более
что она была небезосновательной. Но времени для обиды ему не
хватало, в вечной спешке сезона не было передышек.
Независимо от этих зигзагов виленокий зритель уже знал и це¬
нил Орленева. Театралы, особенно из числа любителей, находили
у него достоинства, каких не было у многих его старших това¬
рищей по труппе,— замечательную живость ума и понимание
меры своих возможностей. Недаром к нему в гостиницу однажды
пришел молодой Качалов (тогда ученик седьмого класса Вилен¬
ской гимназии Шверубович) для исповеди и душеспасительной
беседы. Вспоминая эту встречу, Качалов, по словам его биографа
А. В. Агапитовой, говорил: «Орленев решил мою судьбу. Он пер¬
вый сказал, что я должен быть актером. И я уже знал, что буду
им, что мой путь — в театр» 17. Он давал советы другим, а сам
в эти минуты терзался сомнениями. Все у него получалось не так,
как у других: когда Орленев был безвестным статистом, оп чув¬
ствовал себя уверенно и знал, чего хочет, теперь, сыграв десятки
ролей, в том числе Фигаро в комедии Бомарше, не мог избавиться
от гнетущего сознания, что запутался и потерял курс; его талант
не был универсальным, в этом он убедился хотя бы на примере
того же неудавшегося ему Фигаро.
Словно подслушав эти сомнения, автор «Виленского вестника»
в обзорной статье после окончания сезона писал, что Орленев —
«артист, безусловно обладающий сценическим талантом, но фи¬
гура и сценические данные делают его амплуа несколько ограни¬
ченным». Роли вторых любовников, впрочем, как и первых, для
него не годятся, зато «с большим успехом он играет роли моло¬
дых фатов и водевильных простаков. Такого репертуара и надо ему
держаться» 18. Этот совет не показался Орленеву надежным, фа¬
тов ему играть было неинтересно, а комедия хоть и привлекала
его, но где-то на грани драмы. Ведь его водевильный герой не
был просто комическим простаком, у него была и нервность, и
щемящая нота, и захватывающая сердце трогательность. По ус¬
ловиям задачи драматизм здесь не полагался, а у него оп был.
За полгода до начала сезона 1893/94 года журнал «Артист»
сообщил читателям, что в труппу театра Корша «приглашен на
зиму на роли водевильных любовников провинциальный актер
г. Орлепев, служивший перед этим в Вильно и Ростове-на-Дону»1.
Ближе к августу, уже накануне открытия сезона, имя Орленева
замелькало во всех московских газетах независимо от их направ¬
ления. Это не была платная, апопспая хроника, Корш не тратил
на нее денег, хотя дорожил каждым упоминанием о его театре и
его актерах и при всей прижимистости не жалел средств на ре¬
кламу. Но ведь не только ему нужна была газета, но и он нужен
был газете.
В ансамбле большой распространенной столичной газеты девя¬
ностых годов, строившей свое благополучие на тираже, театр по
необходимости занимал видное место, потому что как-никак это
была область духа, придававшая облагораживающий и ничуть не
обременительный элемент «идеализма» пизменнейшему практи¬
цизму ее издателей, и потому еще, что это был интригующий мир
кулис с его тайнами, драмами, блеском моды, славы и свободой
отношений, такой заманчивой для интеллигентного мещанства и
просто мещанства. Конечно, здесь имелся в виду театр всерос¬
сийски известный, с громкими актерскими именами. Коршевская
труппа в тс годы нс отвечала этим требованиям, по где-то к ним
уже пробивалась. Это было серьезно поставленное театральное
дело, и его свет в конце лета 1893 года коснулся Орленева. Семь
лет назад бездомным бродягой он уезжал из Москвы, теперь он
вернулся если не триумфатором, то по крайней мере человеком,
нашедшим призвание.
Его связь с Москвой никогда тте обрывалась. Раз в году,
обычно в дни великого поста, когда в столицу съезжались актеры
со всей России в поисках ангажемента на будущий сезон, он по¬
являлся на этой бирже талантов и репутаций. Управление биржи
помещалось в центре, но се филиалы стихийно возникали в раз¬
ных уголках города, в трактирах, закусочных, номерах заштатных
гостиниц, где останавливались неудачливые, но неутомимо пред¬
приимчивые антрепренеры, снова собиравшие труппы для никому
не ведомых Мозырей и Кобеляк. Орленев был непременным уча¬
стником этого всероссийского актерского торжища, хотя недо¬
статка в контрактах не испытывал. Бывал он в Москве и в лет¬
ние месяцы, и однажды вместе с первой женой, с которой потом,
уже в начале девятисотых годов, расстался (была любовь, как
в старых романах, с одного взгляда, с похищением, с погонями,
были неземные чувства, и вдруг все, как то не раз случалось
у Орленова, внезапно кончилось, и кончилось навсегда), долго
жил на даче в полной близости к природе — неблагоустроенной,
запущенно-дикой, совсем не дачной.
В один из приездов в Москву он встретился с отцом и не
вспомнил старой обиды; их отношения легко возобновились, и
ничто уже их не омрачило до самого конца. Николай Тихонович
за эти годы очень сдал, его коммерция окончательно провалилась,
и, если верить А. А. Туганову, товарищу Орленева коршевских
лет2, и Татьяне Павловой,— простившись с магазином на Рожде¬
ственке, он стал буфетчиком в Охотничьем клубе. По тогдашним
понятиям такая перемена судьбы была катастрофой, но неудач¬
ливый купец держался с прежним достоинством, как будто его не
задели житейские невзгоды. И, может быть, он выбрал Охотничий
клуб — один из центров театрального любительства в Москве, где
Станиславский сыграл свои первые знаменитые роли,— чтобы
хоть таким образом быть поближе к театру. Нетрудно предста¬
вить себе чувства Николая Тихоновича, когда он узнал, что Корш
пригласил его блудного сына в свою труппу.
Церемония приглашения была несложной: одна из премьерш
труппы, Романовская, знавшая Орленева еще с мальчишеских
лет, представила его Коршу, доброе слово замолвил его ровесник,
рано выдвинувшийся в провинции актер Григорий Ге,— больше
ничего Коршу и не требовалось. Его театр сравнивали с вокзалом,
актеры, как транзитные пассажиры, появлялись и уходили, на¬
долго задерживались только немногие. Этот вечный круговорот
