долго задерживались только немногие. Этот вечный круговорот
по огорчал антрепренера, он не заботился об ансамбле и сыгран¬
ности труппы. Его театр был театром актера в его «особости»,
актера самого по себе. Почтеннейший Федор Адамович жадно
искал таланты, нс думая о степени их отделки, и демонстрировал
их публике как свое открытие. Он не любил длительности, повто¬
рений, неподвижности, хотя с отчаянным педантизмом оберегал
традиции своего театра, вроде еженедельных премьер по пятни¬
цам или контрамарочных дней по понедельникам. Ему нужны
были постоянные перемены, мелькание имен, рекламно-газетный
темп — новые актеры, новые авторы, новые пьесы. Как крупный
делец и игрок, он шел ради этого на риск и чаще всего вы¬
игрывал.
При первой встрече Орленев не произвел большого впечатле¬
ния на Корша, на таких лошадок тот не ставил. Для амплуа ге¬
роя — «первого сюжета» труппы — этому дебютанту не хватало
авантажности, «фактуры», внушительности, сама судьба отвела
ему место где-то в конце афиши. И все-таки Орленев заинтересо¬
вал Корша — что-то в нем было особое, выбивающееся из ряда.
Природа по-своему хорошо позаботилась о молодом актере: все
в нем было соразмерно, даже контраст между спокойными, как
бы обдуманными движениями и стремительной, чуть нервной,
чуть взволнованной речью, даже непонятная уживчивость хруп¬
кости и мужественности, мальчишеской угловатости и артистиче¬
ского изящества. По виду он был очень молод, гораздо моложе
своих двадцати четырех лет. Корш, расспросив Орленева об его
актерских скитаниях, поразился стойкости этой молодости.
В самом деле, было чему удивляться: ведь позади у него —
долгое кочевье, нищенский быт, пока еще редкие, но уже долгие
пьяные загулы, рабская зависимость от антрепренера, интриги
в труппе и хамство ее первых актеров, бесконечно повторяющиеся
сюжеты ролей — двадцать-тридцать в сезон, в общем, тот ритм
существования, который довел многих его старших товарищей до
туберкулеза, психиатрической больницы, самоубийства. Полтора
года спустя, незадолго до начала первого сезона Орленева в Пе¬
тербурге, где-то в провинции тяжело заболел и доител до нище¬
ты М. Т. Иванов-Козельский. Газеты сообщили, что Русское теат¬
ральное общество предложило ему «воспользоваться вакансией
в богадельне общества» и что он с благодарностью принял это
предложение, написав в ответ: «Умереть покойно, не мучаясь
беспрестанно мыслью об ужасном завтра, для меня такое счастье,
на которое я уже не рассчитывал» 3. Орленев считал себя учени¬
ком Иванова-Козельского, поклонялся его искусству и тяжело пе¬
режил трагедию актера, которому было тогда всего сорок пять
лет. Такие трагедии происходили нередко, он не был их безучаст¬
ным свидетелем и говорил, что знает «вкус бедности и беды».
Раны не сразу заживали, где-то в глубине накапливались горечь
и раздражение, но пока это был подспудный, не обнаруживаю¬
щий себя процесс. В коршевские годы в игре Орленева преобла¬
дали светлые, незамутненные краски. Его прекрасная молодость,
необыкновенно устойчивая в чисто физическом плане, ничего не
утратила и в своем нравственном обаянии.
Московская публика в этом убедилась в день открытия сезона
в театре Корша. Любопытно, что уже в первом, так называемом
почиом отклике «Московские ведомости» предложили в пекото-
ром роде кощунственыую параллель. Небрежно, в одной фразе
отозвавшись о постановке комедии Островского «Трудовой хлеб»
(«разыграна была довольно вяло»), газета грубо противопоста¬
вила этой классике знакомый нам водевиль «Школьная пара»,
шедший в качестве дивертисмента в тот первый вечер сезона.
Так прямо и было написано: «Зато очень бойко и весело прошла
«Школьная пара», в ней кроме известного уже москвичам г. Яков¬
лева 2-го, исполнявшего роль старика генерала, выступали два
дебютанта — г-жа Домашева и г. Орленев»4. Второпях, бестол¬
ково изложив сюжет (впрочем, толково изложить его было трудно
из-за намеренной и совершенно нелепой путаницы и множества
несущественных подробностей), «Московские ведомости» с похва¬
лой писали о «превосходной непринужденной игре дебютантов,
полной истинного комизма». Сказав несколько сочувственных
слов о Домашевой — ученице Федотовой, газета отозвалась об
Орленеве как о многообещающем актере, с первого появления
завоевавшем расположение аудитории. А через пять дней моло¬
дой Н. Е. Эфрос, впоследствии известный критик, историк Худо¬
жественного театра, друг Станиславского, напечатал в «Новостях
дня» заметку о дебютантах в театре Корша. Имя Орленева было
здесь среди первых. «Актер совсем еще молодой, несомненно та¬
лантливый, с искренним комизмом, наблюдательный». Эфрос уп¬
рекнул Орленева только в том, что он «не прочь пошаржировать,
покарикатурить», и тут же объяснил, что это резкость вынужден¬
ная: «Правда, сама дебютная его роль в «Школьной паре» г. Ба-
бецкого построена на затасканных, старых как мир водевильных
«qui pro quo», слишком уж грубо карикатурна и аляповата»5.
Актер погрешил против чувства художественной меры, поставим
ему это в вину, но не забудем, что благодаря его участию в жал¬
ком анекдоте неожиданно и весело отразился «нервный век» и
«нервный характер». С того времени Эфрос уже не упускал из
виду Орленева и не раз писал о его ролях в эти коршевские
сезоны.
Афиша у Корша строилась в два яруса — открывала вечер
большая пьеса, чаще всего бытовая комедия, претендующая на
нравоописание, заканчивал программу скромный водевиль. Как
гвоздь вечера шла, например, «Женитьба Малашкина» Рассо¬
хина — картины дачной жизни в трех действиях, а на закуску
ставили водевиль «Бабушкины грешки». В рекламе соблюдалась
дистанция: большие буквы для многоактной «Погони за призра¬
ками» немецкого автора Фульда, буквы поменьше для шутки не¬
известного автора «Крейцеровой сонаты» — пародии на появив¬
шуюся несколько лет назад повесть Толстого. Для Орленева, уже
в первые дни сезона ставшего популярным в Москве актером, на-
шлось дело и в основном репертуаре и в развлекательном дивер¬
тисменте. Как человек дисциплинированный, он не отказывался
от ролей, какими бы бессмысленными они ему ни казались, по
играл их по своему умению и разумению. Здесь от него можно
было ждать подвохов, Корш это знал и почему-то относился к его
фантазиям снисходительно.
В «Женитьбе Малашкина» Орленев играл пемца-аптекаря
Штрайка и, несмотря па его баварское или саксонское происхож¬
дение, окал как природный костромич, видимо, полагая, что
только явная несуразность вывезет эту несуразную роль. Прием
был грубый, по эффект неожиданный; публика смеялась, все
были довольны, кроме автора и рецензентов. Конечно, такие воль¬
ности проходили не всегда, ладо было считаться с маркой театра.
Но, где можно было, Орленев озорничал, чтобы хоть так внести
живую человеческую ноту в эти пьесы, порожденные безвре¬
меньем. Его угнетала не столько очевидная вздорность их сюже¬
тов, сколько пристегнутый к ним моральный хвостик: четыре
акта изысканно светские люди в подмосковном имении пьют чай
с малиновым вареньем и играют в крокет, а кончается действие
драмы монологом о том, что не следует бросать соблазненных
девушек и подписывать фальшивые векселя. Было что-то постыд¬
ное в этих прописях, скрывавших пустоту и праздность реперту¬
арной драматургии конца восьмидесятых — начала девяностых го¬
дов. Из двух ярусов коршевской афиши Орленев выбрал второй —
водевильный. Здесь можно было смеяться не лицемеря.
В следующем сезоне Корш для начинавшей тогда карьеру
