дцать пять лет, «на нем покойный царь еще езжал», Федор чув¬
ствует себя виноватым и, как в доброй сказке, дарует бедному
коню сытую старость. Опять повод для игры.
Появляется Ирина, и наступает время игры-притворства: сла¬
бый Федор хочет казаться сильным и излагает свою версию слу¬
чившегося: конь пытался его сшибить, он его утишил! Зритель
легко разгадывает игру, но наивность тут такая подкупающая,
что нельзя не поддаться ее обаянию. И еще одна перемена. Ску¬
пой на ремарки А. К. Толстой по поводу слов Федора о красавице
Мстиславской заметил— «лукаво»; Орленев подхватывает эту ре¬
марку — его Федор ласково поддразнивает Ирину и так увлека¬
ется игрой, что, женщина умная и уверенная в его чувстве, она
в какую-то минуту настораживается. Игра заходит слишком да¬
леко. Федор спохватывается и по прямой ассоциации, хорошо
предусмотренной автором — Мстиславская просватана за Шахов¬
ского, сторонника Шуйских,— переходит к неприятным и обреме¬
нительным для него государственным делам, к теме распри Году¬
нова и Шуйских. И здесь в силу живости фантазии он тоже
находит мотив игры и загорается мыслью, что уже завтра сведет
воедино враждующие стороны и добьется согласия между ними
(в контраст этой сплошной игре звучит только последняя лири¬
ческая реплика Федора, такая трогательно-нежная, что ее особо
упоминали в рецензиях). С первым актом уходило затянувшееся
до лет зрелости детство Федора и кончалась недолгая беззаботно-
частная жизнь-игра, в процессе которой как бы построилась мо¬
дель его характера.
Второй акт шел с цензурными сокращениями, пострадала
сцена, где участвуют духовные лица — митрополит Дионисий,
архиепископы Иов и Варлаам2. Театр от этих вымарок понес по¬
тери, но не слишком ощутимые. Федор в присущей ему мягкой
манере, хотя с некоторым сознанием важности момента, излагал
свой план примирения Шуйских и Годунова. Позиция Бориса
не вызывала сомнений, его поддержкой он заручился, и процедура
встречи была рассчитана только на то, чтобы склонить крутого
и гордого Ивана Петровича Шуйского к согласию. Все тайны
этого щекотливого характера открыты Федору: он знает, как
найти путь к сердцу Шуйского, как много может для него зна¬
чить приветливое слово Ирины, какая роль в мирном сговоре
должна принадлежать духовенству. План Федора — Орленева
рождался на сцене внезапно, по вдохновению, и зритель мог убе¬
диться в зоркости героя трагедии, в его, я сказал бы, режиссер¬
ском таланте, в том, как уверенно он разбирается в сложностях
психологии людей с ясно выраженным нравственным началом,
людей «главного ума».
Потом, когда меящу Шуйским и Годуновым завязывался спор,
Федор уходил в тень, теперь он был только молчаливым свиде¬
телем поединка. Это молчание полно значения, и критика, в том
числе провинциальная, не раз отмечала богатство мимической
игры Орленева, причем средства его мимики были очень скром¬
ные: улыбка сочувствия и улыбка усталости. Если какие-то слова
почему-то задевают Федора (например, реплика Шуйского о по¬
койном царе, «грозном для окольных» и не опасном для тех, кто
«был далеко»), его обычно рассеянное внимание обостряется и
лицо оживляет светлая улыбка, если же спор ему неинтересен,
глаза его тускнеют и устремляются куда-то в пустоту. Поначалу
Федор-паблюдатель не принимает чьей-либо стороны, его симпа¬
тии колеблются, они, скорее, склоняются к Шуйскому, ведь ста¬
рый князь упрекает Годунова не только в интриганстве и само¬
властии, но и в том, что его политика нарушает покой на святой
Руси и ведет к опустошительным переменам. Этот дух пере¬
устройства плохо согласуется с консерватизмом натуры Федора,
с его философией благостного миротворчества. Но в каких-то от¬
ношениях он не может не признать основательности государст¬
венной доктрины Бориса, хотя лично ему она не очень приятна.
Формально как будто правильно, но не слишком ли болез¬
ненно то целенье, которое предлагает Борис, и где граница между
необходимостью жертв и возможностью произвола? Ситуация
складывается неожиданная: Федор затеял эту встречу в интере¬
сах всеобщего согласия, а вышло так, что ему самому приходится
делать выбор между Шуйским и Годуновым. Необходимость вы¬
бора — так бы я определил тему орленевской игры во втором
акте.
Расхождение во взглядах враждующих сторон слишком оче¬
видно, чтобы можно было их примирить, и все-таки Шуйский и
Годунов соглашаются на сотрудничество. Они целуют крест
в знак святости своей клятвы, и наступает мгновение триумфа
Федора. Очень короткое мгновение, потому что сразу же, без
паузы, в царские палаты врываются крики с площади. Москов¬
ская толпа — сторонники Шуйских — требует разъяснений, она
хочеть знать, в чем смысл сделки с Годуновым. Федор не любит
толпы и избегает общения с ней, но он так в эту минуту вооду¬
шевлен успехом своей мирной миссии, что соглашается выслу¬
шать выборных, несмотря на то, что Годунов готов взять на себя
эту докучливую обязанность. В пьесе у Федора нет времени от¬
ветить на реплику Годунова, сразу вслед за ней входит Клешнин
и вместе с ним выборные. Орленев урвал у действия несколько
секунд для паузы — нет-нет, на этот раз он не уступит своего
права Борису. Ничего хорошего от этого не произойдет.
Разговор Федора с выборными поражает бестолковостью:
мысль его скачет, ни на чем не может остановиться, он отвлека¬
ется, вспоминает какие-то пустяки, дает ненужные советы, и все
под аккомпанемент журчащей речи столетнего Богдана Курю-
кова. Сцена с выборными была поставлена в суворинском театре
в духе нарочитой картинности «Князя Серебряного», которую
Щедрин в «Современнике» называл византийской. Федор спа¬
сался от неприятного ему разговора юмором, но юмора хватило
ненадолго. От шума и пестроты впечатлений он чувствует себя
растерянным и хочет куда-нибудь поскорей убраться. Этот калей¬
доскоп утомляет его, а монотонно повторяющиеся реплики старца
Курюкова вызывают у него раздражение. Зачем эти кровавые
призраки отцовского царствования? «Да что ты, дедушка, одно
наладил!.. С секирами! С секирами!..» И как итог этого разви¬
тия — неожиданный и в психологическом отношении парадок¬
сальный финал: Шуйский, как мы уже знаем, ближе Федору и,
главное, понятней, а опору он находит в Годунове, и, уходя со
сцены (по ремарке автора — заткнув пальцами уши), так и не
разобравшись, чего ждут от него выборные, он говорит им:
Что ж — это слабость Федора, его капитуляция, и Орленев
не пытался ее скрасить, но его царю-интеллигенту для чувства
масштаба, для трагического размаха роли нужен был Годунов
пушкинского письма. Он обратился к Тинскому, игравшему эту
роль у Суворина, и умолял пойти ему навстречу, «изменить не¬
которые мизансцены» и сделать нужные для него детали3. Тин-
ский откликнулся на эту просьбу.
И еще одна существенная подробность. Очень большое впе¬
чатление на Орленева произвели слова Ключевского о том, что
Борис был первым в России «бескнижным государем», то есть не
знавшим грамоты (в третьем томе его курса русской истории
приводится такая запись современника: «грамотичного учения не
сведый до мала от юности, яко ни простым буквам навычен бе»4).
У Пушкина в «Борисе Годунове» есть намек на эту бескниж-
ность: в сцепе у карты Борис спрашивает царевича: «А это что
такое узором здесь виется?» — и царевич отвечает: «Это Волга»,
после чего Борис произносит знаменитый монолог — гимн науке,
сокращающей нам «опыты быстротекущей жизни». Здесь гово¬
