Излечился я, Фиппс? Миновали? Как бы не так! Правда, у меня и времени пока не так много было, – рассудительно добавил Мэрвин.
Простак искал слова, чтобы утешить друга.
– Мне ужасно жаль…
– Спасибо тебе, Фиппс. – Мэрвин явно хотел пожать руку Простаку, но промахнулся на два фута шесть дюймов и, потеряв равновесие, грохнулся на пол, потом поднялся, подбодрив себя возгласом «опля!», и начал снова: – Твое сочувствие трогает меня. Я не скажу, что оно залечило мое разбитое сердце, но трогает. Спасибо тебе, дружище. Вот оно как. Я очень прошу тебя, Фиппс, когда ты будешь рассказывать об этом злосчастном случае, говори обо мне, каков я есть. Не приукрашивай, но и не опускайся до злобы. Говори про человека, который любил неразумно, слишком сильно… У тебя не сохранилось где капелька виски, а?
– Боюсь, что нет.
– А скотча? Или бурбона? Я малый непривередливый.
– Да вроде ничего нет.
– И ладно. Такова жизнь, верно я говорю?
– Как же все случилось?
Мэрвин на минутку окунулся в размышления.
– Долгая и печальная история. Ярко иллюстрирует женское коварство, да и коварство вообще. Ты представляешь, что сделала эта девушка, Фиппс? Нет, молчи, я расскажу сам. Вспомни тот вечер, когда мы заскочили к Бримблам и ты там зачем-то лазал по деревьям. Ты припоминаешь, что я сказал тебе? Она приказала мне тогда завязать.
– Еще бы забыть! И ты ведь завязал?
Мэрвин подтвердил это с тяжким вздохом.
– Да, я бросил пить. И держал слово твердо и крепко. Понимаешь, Гермиона завела манеру появляться нежданно-негаданно, так что по-другому не получалось. Три долгие унылые недели ничто не смачивало моих губ, кроме ячменного отвара да лимонада. И что же случилось? С отцом, С. Хамилтоном Бримблом из Кинг-Пойнта, на Лонг-Айленде, и матерью, миссис С. Хамилтон Бримбл, как ни странно, тоже из Кинг-Пойнта, Гермиона отправилась в Нассау ради перемены климата, бросив меня одного… Одного в Нью-Йорке.
Мэрвин вздохнул опять, тяжелее прежнего. История, которую он намеревался рассказать, потрясла его до основания души. Простаку стало его до боли жалко, а по спине, когда он украдкой взглянул на часы, прокатилась холодная дрожь. Уже давным-давно убитой горем звезде полагалось бы сидеть в своей гримерке и накладывать грим.
– Расставание, – возобновил свое повествование Мэрвин, – было мучительным. Чувствовал я себя, как тип из этой поэмы, который мечется по свету, теряя своих газелей. Однако в любой, самой черной туче опытный глаз сумеет, если вглядится повнимательнее, рассмотреть золотой проблеск. Кошмар разлуки несколько умеряло одно соображение – теперь, когда Гермиона в отъезде и некому нежданно-негаданно являться ко мне, я смогу и выпить. Человек чести, – сообщил Мэрвин, емко и коротко обобщая свои взгляды, – держит слово, данное женщине, пока та рядом. Но когда ее поблизости нет, положение меняется. Короче, Фиппс, едва Гермиона успела ступить на борт парохода, как я устремился в клуб «Ягнята» с рвением верблюда, который после долгих дней перехода по знойным пескам пустыни узрел наконец оазис. А потом подпитал организм еще в паре-тройке ресторанов и в ночном клубе. Пришлось немало наверстывать, и я уж расстарался.
– Гермиона об этом узнала?
Мэрвин испустил третий вздох – вздох человека, до дна испившего горькую чашу жизни, человека, чья вера в женщин умерла навек.
– Оказывается, иначе и быть не могло. С трудом верится, что такая чистая, наивная девушка, воспитанная мисс Финч, оказалась способна на такое! Представь, перед отъездом в Нассау она обратилась в детективное агентство «День и ночь», и за каждым моим шагом, хотя я и знать не знал об этом, неотступно следили частные сыщики, снабженные блокнотом и карандашом. Ходили за мной по пятам, Фиппс, скрупулезно записывая все, и передавали свои доклады единственной дочери С. Хамилтона Бримбла (ну и, конечно, миссис С. Хамилтон Бримбл) из Кинг-Пойнта, Лонг-Айленд. Результат ты видишь перед собой. Вот тебе и вся моя история. Что ж, прощай, Фиппс, старый дружище. Мне не следует больше посягать на твое время. Несомненно, у тебя еще сотня дел.
– А ты теперь бежишь в театр?
– В театр? – Поттер взглянул на него бессмысленным взором.
– Ведь уже совсем поздно!
– В театр? – повторил изумленный Мэрвин. – Бегу в театр? Нет, я не бегу ни в какой театр. Им придется заменить меня дублером. Господи, ты же не думаешь всерьез, будто я сумею играть трудную роль с кровавой раной в груди, с моим разбитым сердцем? Нет. Я отправлюсь опрокинуть еще пару рюмашек, а потом пойду и запишусь в Иностранный легион, этот отряд обреченных. До свидания, Фиппс, – попрощался Мэрвин.
И, благожелательно посоветовав на прощание не брать фальшивых никелей, тяжело вышел из комнаты, волоча ноги и порой подскакивая, будто грудь ему клевали стервятники.
Если бы горничная-литовка, которая пришла в полдесятого вечера застилать постель Простака, была хоть немного экстрасенсом, что редко случается среди горничных-литовок, она ощутила бы в номере 726 странную, почти зловещую атмосферу, будто в доме с привидениями, где ждут: сейчас Призраки отметятся, что явились на работу. Подобная атмосфера всегда царит в отелях Нью-Хейвена, Сиракуз и других городов, где сыграли предпремьерный спектакль и приходит момент провести посмертный его разбор. Так и чудилось, что комната затаила дыхание в предчувствии грядущих событий.
С 9.30 до двенадцатого часа комната напряженно ждала, и наконец в скважине щелкнул ключ. Вошел Простак, весело насвистывая. Оставив дверь незапертой, он включил свет. Весь вид его говорил, что он ухватил синюю птицу. Призрак, присутствуй он тут, с первого взгляда признал бы в молодом человеке лицо, финансово заинтересованное в театральной постановке: он только что видел, что спектакль наповал сразил зрителей, уложив их штабелями. Пожалуй, и Призрак решил бы покопаться в своей эктоплазме, разыскивая денежку на билет. Но через несколько минут Призрак спохватился бы и решил приберечь деньги в саване. А причина в том, что появился Джозеф Леман, и было что-то в его манерах, отчего стыл позвоночник даже у самых отважных призраков. За Леманом на почтительном расстоянии тянулся скорбный Джек Мак-Клюр. Джо Леман вошел с видом человека, пришедшего возложить венок на могилу старого друга: спина сгорблена, глаза опущены, и даже его неизменная шляпа утратила лихой залом. Со вздохом, начинавшимся от самых пяток, Леман тяжело опустился на кровать. Джек с таким же вздохом плюхнулся в кресло.
Простак недоуменно рассматривал скорбящих. Сегодня ему особенно хотелось видеть вокруг улыбающиеся лица, а судя по Леману и МакКлюру, они, подобно одному из английских королей, зареклись улыбаться[9]. Что удивило Простака. Зритель он был благодарный, и ему казалось, что их спектакль прошел с блеском. Теперь в душу ему заползли сомнения – после успешной премьеры такой мрачности не бывает.
– Послушайте, – начал он, – что-то не так?
Ответа Простак не дождался. Леман пощипывал покрывало, МакКлюр барабанил по подлокотнику. Простак попытался снова.
– Мне показалось, все прошло недурно, – заметил он, но Леман вздрогнул, а голова МакКлюра откинулась назад, словно кто-то ударил его между глаз. Простак чуть подправил свое замечание: – Ну, кроме отдельных мест, я хочу сказать. Там, знаете ли, сям…
Оба партнера опять промолчали, словно приняли обет траппистов. Беспокойство Простака усугубилось. Как уже не раз отмечалось, умом он не блистал, но все же понял, что, пожалуй, не все к лучшему в этом лучшем из миров. Он старался стряхнуть тревогу как кусок бланманже, когда услышал сухое, неприятное покашливание и увидел, что в комнату стремглав ворвалась миссис Леман, точно военный корабль, заряжающий пушки.
– Привет! – воскликнул Простак. – Эге-ге-гей!
Фанни, твердо глядя на мужа, пропустила приветствие мимо ушей. Простак ей нравился, и обычно она любила поболтать с ним, но теперь была слишком занята, приводя в порядок мысли. Ее победа была настолько сокрушительной, что и слов не требовалось. Но все-таки она намеревалась кое-что сказать. Фанни встала в самом центре и изготовилась.
– Во-первых! – приступила она.
В оцепеневшие конечности Лемана вернулась жизнь. Он подпрыгнул.
– Только твоих шуточек не хватало! – прогремел он. – Кончай!
Фанни рассмеялась легко и заливисто.
– Ты бы лучше эту свою шараду подперчил парой шуточек! Да-с, мой милый. Или хоть диапозитивы использовал. Еще можно бы вставить номер – акробатов там, собачек…
– Слушай…
– А не то дрессированных тюленей, – издевалась Фанни.
Шляпа мистера Лемана затрепетала.
– Ты когда-нибудь закрываешь рот? – с напряженной вежливостью спросил он.
– Время от времени.
– Вот сейчас самое то время, – угрожающе сообщил мистер Леман. – Не желаю ничего слышать! У нас грандиозное… да… хм… Вот слегка подправим и… Ладно, пускай этому сброду спектакль не понравился. Ну так что с того? Паршивее городишки в Америке и не сыщешь. Знатоки, тоже мне!
