Простак пролил свет на загадку:
– Она, бедняжка, неважно себя чувствовала.
– Что?
– Так она мне сказала.
– А когда вы ее видели?
– В ее гримерке, после первого акта. Я давал ей кое-какие указания.
– Что?
– Указания. Подсказывал, что в той длинной сцене надо бы поддать жару.
Леман раздулся и стал похож на малого пророка, готовящегося проклясть людей за их грехи.
– Нет, из всех…
Фразу оборвал стук в дверь. Простаку повезло, как боксеру, которого спасает удар гонга.
– Войдите! – прокричал Леман.
– Может, Берни, – заметил Джек.
Это и вправду пришел Берни, но не один, а с дамой.
Берни Сэмсон, молодой человек с землистым цветом лица и видом суровой умудренности, которая приобретается лишь долгими трудами на Бродвее, был, как говорят в театральных кругах, правщиком. Несколько лет назад он нашел удачный ход для комедии, корчившейся в предсмертных муках. Режиссер что-то напутал, но и в ошибочном толковании его предложение спасло пьесу.
С тех пор Берни Сэмсон стал признанным правщиком драм. Своего рода стервятник, парящий над театральной сценой, он видел, как ставились и тут же умирали спектакли, и при гибели каждого принимал участие в таком вот консилиуме.
Молодую девушку, которую он привел с собой, звали Пэгги Марлоу, была она довольно известной хористкой с Бродвея. За ней водилась привычка поиграть с месяц в какой-нибудь музыкальной комедии, а потом вдруг сорваться и укатить во Флориду. Была она эффектно одета и на редкость хороша собой.
– Привет, – поздоровался Берни, кинув шляпу на кровать. – Эй, Джо! Как поживаешь, Маки? Со мной молодая дама, – махнул он рукой в сторону Пэгги. – Это мисс Марлоу, ребята.
– Здрасте. – Мисс Марлоу выпустила облачко дыма, ее красиво очерченные губки неизменно украшала сигарета в длинном мундштуке, как шляпа-дерби голову Лемана.
Джек МакКлюр познакомил всех.
– Миссис Леман… Мистер Бенхэм… мистер Фиппс.
– Рад познакомиться с вами, миссис Леман. Алло, мистер Бенхэм. Приветик, мистер Фиппс. А, шипучечка, – заметил Берни, увидев шампанское.
Мистер Леман упорно придерживался главной линии. Он нахмурился на шампанское, привносящее, по его мнению, фривольную нотку, не соответствующую важности момента.
– Так, Берни. Я хочу, чтобы ты сказал нам, что ты думаешь насчет спектакля. Мистер Сэмсон, – объяснил Леман, адресуясь к Бенхэму, – специально приехал из Нью-Йорка, чтобы посмотреть его и внести поправки. Если потребуется.
– Если? – фыркнула Фанни. – Что значит – если?
– Вот как? – Сесил Бенхэм, нисколько не обрадовавшись, окинул правщика настороженным взглядом. В былые дни он навидался таких Берни, и они не вызывали у него ни малейшей симпатии.
– Давайте выскажемся откровенно, – призвал мистер Леман. – Скажем все, что думаем о спектакле.
Фанни тут же с готовностью вскочила, не совсем устойчиво держась на ногах.
– Так вот, – приступила она. – Во-первых!
– И на этом хватит! – быстро перебил жену Леман. – Давай, Берни.
Напыщенность опытного правщика плащом окутывала Берни, и свою вступительную речь он начал с уверенностью человека, пребывающего на твердой почве.
– Разумеется, нет сомнений, что спектакль требует некоторой доработки.
– Переделать надо все! – вставила Фанни, увлеченная шампанским. – А может, попросту прикончить.
– Да замолчи ты! – бросил мистер Леман.
– Когда я бываю в театре, – глубокомысленно продолжал Берни, – то смотрю не столько на сцену, сколько на публику. Зрители говорят вам все. Итак, пролог получился шикарный. Отличная идея – герой читает пьесу. Это интригует зрителей. Но потом они начинают ускользать от вас.
– Мне бы хотелось высказаться как раз насчет этого, – со всем рвением вступил Простак. – В частности, насчет сцены в саду.
– А это кто? – осведомился Берни. – Вы сказали, Фиппс?..
– Верно, – подтвердил Простак. – Я…
– С вашего позволения, мистер Фиппс…
– Ничего-ничего. Я только хотел заметить, что сцена в саду… – Он остановился на полуслове, встревоженный и напуганный взглядом Лемана.
Тот смотрел на него еще секунд десять, а потом повернулся к Берни:
– Итак, вы говорили…
Мистер Сэмсон возобновил свою речь:
– В общем, как я уже сказал, пьеса нуждается в доработке. Некоторые сцены не бьют наповал. Вот у меня есть эпизод, который я придумал для шоу под названием…
Блуждающий взгляд мисс Марлоу наткнулся на Простака.
– Приветик, – ласково окликнула она.
– Здравствуйте, – отозвался Простак.
– Вы англичанин, верно?
– Да.
– То есть «ага». Какие у вас красивые волосы!
– Спасибо.
– Точь-в-точь цвета сливочного масла!
– В общем, да.
– На меня это действует, – все также ласково сообщила мисс Марлоу.
Берни упустил нить рассуждений.
– Послушайте-ка, – подозрительно спросил он, – что это там у вас происходит?
– А ты говори себе, – откликнулась Пэгги.
Леман воздел руки к небесам. К мисс Марлоу он сразу проникся жгучей антипатией.
– Берни, вы что, не можете избавиться от этой мамзели? – заорал он.
– Пусть только попробует, – ровно произнесла мисс Марлоу. – Что я с ним тогда сде-елаю…
– Мы будем обсуждать спектакль или нет? – полюбопытствовал Леман.
– Я против, – вступила Фанни.
– А я за то, – заметила Пэгги, – чтобы кто-нибудь плеснул мне в бокальчик шипучки. Прямо удивляюсь, как это ты сам мне не предложил, котик, – укоризненно повернулась она к Простаку. – Ты меня за кого принимаешь, за трезвенницу? Я тебе что, «сухой закон»?
– Налейте ей, – властно распорядился Леман, подбородком указуя на Простака, а большим пальцем тыча в шампанское, и Простак кинулся исполнять приказ с живостью человека, уверенного, что уж в этом-то он мастер. У него начало складываться впечатление, что участники конференции, особенно Леман, не умеют слушать. Ладно, пусть ему не удается завладеть их вниманием, но уж шампанского-то он сумеет налить. Он наполнил бокал мисс Марлоу, и мисс Марлоу, осушив его, выдохнула:
– Уф-ф!
– Так как же? – Леман поймал наконец взгляд Берни, норовящий ускользнуть в направлении молодой дамы. – Вы говорили, что придумали эпизод…
– Да. Вам надо чем-то заменить сцену в кабаре. Это ведь прямо поцелуй смерти, – содрогнулся Берни. – Хотя, конечно, у вас, – продолжал он тоном критика, анализирующего проблему со всех точек зрения, – возможно, вся закавыка в режиссуре. Не знаю, кто ставил спектакль, но из всех паршивых постановок…
Сесил Бенхэм выпрямился во весь рост.
– Прошу прощения, мистер Джексон…
– Берни Сэмсон.
– В самом деле? А я Сесил Бенхэм.
– Вот как?
– Возможно, вы не знаете, кто я.
– Не в том вопрос…
– Я десять лет проработал с Дэвидом Беласко. Я ставил для Назимова. Я был режиссером у Эдмунда Бриза. Я был режиссером у Лоуэлла Шермана, Сирила Скотта и Джинн Иглз.
– И где они все теперь? – спросила Фанни, размахивая бокалом.
– И я не привык, чтобы мои постановки характеризовали словом, какое употребили вы!
– Послушайте! – возмущенно взорвался Берни. – Я приехал сюда из Нью-Йорка, оказывая любезность Джо…
– Тем не менее я настаиваю…
– Слушайте, прекратите стычку! – взмолился Леман.
– Если ему позволить…
– Что толку заводиться…
– Да, но…
– Он ничего такого не хотел сказать. Шутил просто, понимаешь? – уговаривал мистер Леман, пока уязвленный режиссер медленно усаживался на место.
– Как, и на этом конец? – вознегодовала мисс Марлоу. – Ладно, кликните меня на следующий раунд. – И вольготно растянулась на кровати, нарочно не заметив взгляд, каким Неман одарил ее. До сих пор он приберегал такие только для Простака или подруги своих радостей и печалей.
– Продолжай, Берни, – попросил мистер Леман, медленно считая до десяти, как и рекомендовал ему доктор в случаях, когда подскакивает давление. – Так какая была сцена?
– А вот какая. Она точнехонько попадает на место, где у вас кабаре. Сцена – шик-блеск, но шоу в Нью-Йорке так и не пошло, так что эпизод никто не видел. Курильня опиума в Гонконге, представляешь?
– Нет, ну что это такое? – возмутился Бенхэм с превеликим достоинством.
Даже мистер Леман засомневался:
– Берни, мы ведь должны придерживаться сюжета! Не можем же мы перекроить всю пьесу.
– А что такого-то? – поинтересовалась Фанни.
– Ладно, давайте начнем с самого начала… Кто это? – спросил мистер Леман, услышав стук в дверь.
– Полиция, если в Сиракузах есть хоть какой-то закон и порядок, – высказалась Фанни. – Ныряй в окно. Я бы на твоем месте прыгнула. Не давайся им в руки живым.
– Откройте дверь, – велел мистер Леман.
– Я? – уточнил Простак.
– Да.
– Хорошо.
У Простака возникло впечатление, что ему недостает одного, чтобы превратиться в швейцара, – фуражки с козырьком и формы пуританского адмирала. Но нрав у него был мягкий и услужливый, а дядя Теодор помыкал им в юности слишком долго и он привык не обижаться на мелкие поручения.
