Тут откуда-то снизу донесся голос человека, взывавшего: «Бимиш! Эй, Бимиш!» То был голос Сигсби X. Уоддингтона.
Ничто не вызывает такой досады у читателя, как персонаж хроники, который выныривает ни с того ни с сего, а летописец даже не удосуживается объяснять, откуда же он, собственно, взялся. Добросовестному рассказчику полагается объяснять появления и уходы даже таких малозначительных представителей рода человеческого, как Сигсби X. Уоддингтон. А потому мы сделаем сейчас перерыв и объясним.
Сигсби, если припоминаете, пустился на розыски полисмена по имени Галлахер, и Нью-Йорк предоставил ему широкий выбор. Перед взглядом его в изобилии прошли Галлахеры, всякие-разные, но так как на самом деле требовался ему Гарроуэй, то даже такой бурный наплыв не произвел на него впечатления. Каких только Галлахеров он ни навидался! Высоких и низеньких, худых и толстых, косых и прыщавых, рыжих и со сломанными носами, совсем кошмарных (их было двое), а под занавес – экземпляр Галлахера, уж вообще ни на что не похожий! Однако субъекта, которому он продал пакет акций, среди них не отыскалось.
Очень многие в подобной ситуации сдались бы без боя. Сдался и наш герой. Последний из Галлахеров патрулировал в районе Бликер-стрит, и Уоддингтон, свернув на Вашингтон-сквер, доковылял до скамейки и мешком рухнул на нее.
На несколько минут спустя несказанное облегчение вытеснило все другие чувства: на него снизошло озарение! Явись оно раньше, это сберегло бы ему массу энергии. Ему вдруг припомнилось, что сгинувшего полисмена встретил у Хамилтона Бимиша, и, следовательно, логический вывод – именно он может сообщить ему, где находится полисмен.
Ни один тоник, даже самый популярный и широко разрекламированный, не смог бы оказать столь мгновенного эффекта. Разница между Уоддингтоном до посетившего его озарения и после была почти магической. За миг до того он сидел, привалившись к спинке скамейки в изможденной позе. У любого стороннего наблюдателя и сомнений не возникло бы, что надо поскорее уведомить городские власти, чтобы останки подобрали и сунули в мусоросжигатель. Но теперь, сбросив обескураженность как плащ, Уоддингтон, резво вскочив, припустил через площадь к «Шеридану», да так быстро, что упомянутый наблюдатель не успел бы воскликнуть «ого-го!».
Даже неработающий лифт не сумел сдержать его. Бодрой рысцой он проскакал по лестнице к квартире Хамилтона Бимиша.
– Бимиш! – заорал он у двери. – Эй! Эй! Бимиш!
На крыше офицер Гарроуэй встрепенулся точно боевой конь при звуках горна. Он узнал голос. Если вас удивит, что узнал он его через несколько дней после одной-единственной беседы, мы готовы объяснить: голосу Уоддингтона были присущи определенные свойства. За скрежет напильника его, пожалуй, еще можно было принять, но спутать с чьим-то еще – немыслимо.
– Ах, черт! – Гарроуэй задрожал как осиновый лист на ветру.
Подействовал голос и на миссис Уоддингтон. Она спрыгнула с кровати, будто та вдруг раскалилась.
– Сядьте! – прикрикнул Гарроуэй.
Миссис Уоддингтон плюхнулась на кровать снова.
– Мой дорогой констебль… – начал было лорд Ханстэнтон.
– Ти-хо! Лорд умолк.
– Ах, черт! – снова выругался Гарроуэй.
В муках нерешительности он оглядел пленников, разрываясь от желания находиться в двух местах одновременно. Что говорить, ситуация замысловатая!.. Ринуться к входу и переговорить с типом, всучившим ему акции? Но как же оставить без надзора двух арестованных? Они же, несомненно, дадут деру, чего Гарроуэю хотелось бы меньше всего. Ведь это самый значительный арест с начала службы в полиции! Женщина – взломщица, застигнутая на месте преступления, да к тому же напавшая на полисмена. А когда он приведет мужчину в управление да проверит по картотеке, то, конечно же, выяснится, что это и есть Пижон Уилли, разыскиваемый в Сиракузах за сбыт фальшивых монет. Упрятать таких за решетку означает верное продвижение по службе.
С другой стороны, если спуститься и вцепиться в горло типу внизу, тогда он вернет свои кровные триста долларов… Как же поступить?
– О черт! – терзался Гарроуэй. – О ч-черт!
Послышались размеренные, неторопливые шаги, и в поле его зрения возник человек с посольской внешностью. Правда, жилет у него топорщился, а на носу красовалось чернильное пятно. Увидев его, полисмен издал ликующий вопль.
– Эй! – окрикнул он.
– Сэр? – отозвался пришедший.
– Вы меня замените! Станете ну как бы заместителем…
– Нет, сэр, я дворецкий.
– Э-эй! Би-и-и-миш! – все надрывался голос внизу.
Крик подстегнул полисмена на стремительные и решительные действия. В минуту более спокойную он, пожалуй что, оробел бы под взглядом зеленовато-серых глаз, взиравших на него сурово и невозмутимо, но сейчас остался непробиваем.
– Да, заместителем! – повторил он. – То есть понимаете? Я, полицейский офицер, назначаю вас своим заместителем.
– Простите, но я на эту должность не претендую. – Голос прибывшего подзвякнул ледяным колокольчиком. Именно из-за таких вот подзвякиваний младший сын маркиза прервал свое членство во всех клубах и удрал в Уганду.
Но на офицера Гарроуэя, одержимого яростью, никакие колокольчики не произвели ни малейшего впечатления.
– Не важно! – заорал он. – Я назначаю вас заместителем, и вы им станете! Не то угодите за решетку за сопротивление офицеру полиции при исполнении. А вдобавок получите по башке этой вот дубинкой! Так как?
– В ситуации, как вы ее обрисовали, – с достоинством откликнулся дворецкий, – у меня нет иной альтернативы, как только повиноваться вашему желанию.
– Как зовут?
– Руперт Энтони Феррис.
– Где живете?
– Я служу у миссис Сигсби X. Уоддингтон, проживающей в настоящее время в Хэмстеде на Лонг-Айленде.
– У меня тут двое арестованных, ясно? Их разыскивает полиция. Я их запираю. – Офицер захлопнул дверь и повернул ключ. – Вы стоите вот тут и караулите, пока я не вернусь. Не так уж велика услуга, а?
– Вполне в пределах моих сил, и я добросовестно все выполню.
– Так приступайте! – гаркнул Гарроуэй.
Феррис встал спиной к веранде, с легкой тоской уставившись на луну Лунными вечерами в нем пробуждалась ностальгия по дому, потому что Брэнгмарли-Холл был особенно хорош при луне. Как часто он, беззаботный, легкомысленный лакей, любовался лунными лучами, играющими в водах рва, и под легкие шорохи английской деревни праздно строил догадки: а кто же победит в двухчасовом заезде? Блаженные деньки! Да, блаженные деньки!
Голос, бормочущий его имя, вернул его улетевшие мысли в будничный мир. Он заинтригованно огляделся, и интерес его возрос, когда он обнаружил, что на крыше никого нет.
– Феррис…
Удивляться дворецкий себе никогда не позволял, но теперь поймал себя на том, что испытывает чувство, весьма близкое к удивлению. Никогда прежде не доводилось ему слышать бестелесные голоса, нашептывающие его имя. Вряд ли это кто из арестованных: они находились за бетонной стеной и толстой дверью, – чтобы их стало слышно, им надо было кричать, а не шептать.
– Феррис!
«А может – ангел?» – подумал дворецкий и обратился мыслями к другому миру, но тут заметил, что в стене, у которой он стоит, имеется маленькое оконце, довольно высоко над ним. Значит, все-таки один из арестантов… Едва он заметил оконце, как голос заговорил снова, и так отчетливо, что Феррис узнал свою хозяйку, миссис Сигсби X. Уоддингтон.
– Феррис!
– Мадам?
– Это я, миссис Уоддингтон.
– Очень хорошо, мадам.
– Что вы сказали? Подойдите ближе! Мне не слышно.
Дворецкий, хотя и был не из тех, кто потакает хозяевам, на этот раз сделал исключение и встал на цыпочки. Приблизив рот к оконцу, он повторил ответ.
– Я сказал – очень хорошо, – повторил современный Пирам.
– Да? Тогда действуйте поскорее.
– Поскорее, мадам?
– Выпустите нас отсюда быстрее!
– Вы желаете, чтоб я освободил вас, мадам?
– Да.
– Хм!
– Что?
Дворецкий, посчитавший было, что для ступней тяжеловато напрягаться, приподнялся опять.
– Я сказал: «Хм!», мадам.
– Что он сказал? – послышался голос лорда Ханстэнтона.
– «Хм!», – ответила миссис Уоддингтон.
– И что это означает?
– Откуда мне знать? По-моему, он пьян.
– Дайте я с ним поговорю! – предложил лорд. Наступила пауза. У стены заняла место Тисба мужского рода.
– Эй!
– Сэр? – отозвался Феррис.
– Вы, как вас там зовут…
– Феррис. Так меня зовут и всегда звали, сэр.
– Значит, так, Феррис. Слушайте меня и сразу же примите к сведению – я не из тех, кто терпит всякую чепуху. Так вот, эта добрая леди велела вам выпустить нас, а вы ответили «хм!». Это означает – да или нет?
Дворецкий снова привстал на цыпочки.
– Восклицание это я издал, выражая сомнение, милорд.
– Сомнение? Насчет чего?
– Насчет того, что не вижу способа выпустить вас, милорд.
