— Убери-ка мушкет и топор, Сведьебонд! На барщине тебе оружия не надобно.
— За каким делом явились вы ко мне в дом?
— Крестьяне господина Клевена должны идти на барщину.
— Я не крестьянин Клевена.
— Отныне ты под его властью.
— Нет надо мной ничьей власти!
— Ты пойдешь с нами!
— Проваливайте отсюда! — закричал Сведье. — Нечего вам тут делать!
Ларс Борре стоял в нерешительности перед строптивым крестьянином, не успев переступить порог. Это тот самый крестьянин, что корил его когда-то неверной мерой. С ним надо обойтись построже, добром с ним не сладить. Похоже, что нрав у него буйный и необузданный. Он, видно, затевает какую-то хитрость. Само собой, пустить в ход оружие он не осмелится, но все-таки не стоит приближаться к этому головорезу, покуда его не обезоружили.
Оба рейтара стояли сзади и с любопытством наблюдали за всем из-за спины фохта.
— Стыда у тебя нет, холоп! — заревел Борре. — Подавай сюда оружие!
— На что тебе мое добро? Или твой господин послал тебя грабить?
— Это было уж чересчур.
— Ну, берегись!
— Сам берегись, если учинишь насилие в моем доме! Мушкет-то у меня заряжен!
Сведье поднял топор и вскинул мушкет.
Тут Борре понял, что дал маху. Ему надо было сперва послать в дом слуг с пистолями. Он отступил назад и, прислонясь к косяку, сделал знак своим людям, чтобы они прошли в дом. Этого гордеца надо проучить. Затевает свару, так пусть на себя и пеняет.
Стоя у очага, мать Сведье следила за этой немой сценой.
Сведьебонд вскинул топор:
— Проваливайте отсюда, насильники!
— Взять его! — приказал фохт.
Нильс Лампе стоял впереди и первым кинулся в дом. Не успел он сделать и двух шагов от порога, как топор Сведье просвистел в воздухе и с хрустом вонзился рейтару в плечо. Тот, как подкошенный, свалился в угол, где стояла метла. Сёрен Галле хотел было ринуться вслед за ним, но споткнулся о его тело и упал. Фохт, стоявший за ними, взвел курок пистоля. Но не успел он нажать его, как прогремел выстрел из мушкета Сведье. Пуля застряла в косяке всего лишь в нескольких вершках над головой фохта. Когда Сведье целился, фохт пригнулся и тем спас свою жизнь.
Сведье бросился к топору, но фохт уже был за дверью. Уцелевший рейтар поднялся и, увидев, что он стоит один под угрожающе занесенным топором, опрометью ринулся вон из дома. Нильс Лампе не смог подняться и с руганью и проклятиями уполз на четвереньках вслед за другими.
Матушка Сигга и Сведье опять остались в горнице одни. Мать Рагнара, молча наблюдавшая за этой стычкой, обернулась к очагу и увидела, что огонь под котлом вот-вот погаснет.
Она снова опустилась на корточки и стала дуть на тлеющие угли. Сведье вытащил шомпол и медленно и старательно забил заряд в мушкет.
— Убрались! — сказал он.
— Видела, — ответила мать. — Ты дрался с ними. Бог послал тебе удачу.
— Фохт убежал первый.
— Трусость и громкие слова уживаются рядом, как рожь и плевелы.
Сведье вышел за порог. Коней на привязи у дома не было. На соседнем дворе собралась кучка женщин и детей, привлеченных выстрелами из мушкета и криками покалеченного рейтара, который лежал под кустом крыжовника и кричал, что у него раздроблено плечо. На дороге слышался цокот копыт.
Сведье вернулся в дом.
— Поскакали в поместье за подмогой.
Он взял свой поделочный нож, вырезал пулю, застрявшую в дверном косяке и положил ее обратно в кису, — нечего тратить заряд попусту, а этот не сослужил ему службу, потому что угодил в дерево.
— Я метил в фохта, — сказал Сведье. — Жаль, промахнулся.
— Но уж слуге-то от тебя досталось.
— Они хотели учинить насилие. Мое право было обороняться.
— Ты оборонял наш дом. Стыдно будет тому, кто станет осуждать тебя. — В голосе ее звучала гордость. Сын, который вышел когда-то из ее лона, теперь уже увядшего и мертвого, не посрамил ее плоти. — Никто не станет хулить того, кто обороняет свой дом.
— С этим беднягой рейтаром мне делить нечего. Мне бы с самим помещиком переведаться.
— Помещики проливают кровь наемников, а свою берегут.
— А мне и наемников не жаль. Пускай расплачиваются за свои дела.
— Лампе — лучший слуга у Клевена. Он не согласится взять за него пеню.
Рагнар Сведье хотел бы вызвать помещика на честный бой, где на удар отвечают ударом, где кровью платят за кровь. Что ему еще делать, чтобы отстоять свое право? Куда же ему идти, чтобы защитить свой мирный очаг? И он спрашивает мать, стоит ли затевать тяжбу и искать защиты в суде, где тот прав, чей кошель тяжелее. Судьи на тинге[19] никогда не посмеют осудить помещика. Сведье теперь не будет мира в его собственном доме. Куда же ему идти, если в деревне он не нашел правды? Где ему искать приюта?
— Тебе теперь одна дорога, — сказала мать. — Сам знаешь какая.
Она поняла его. Она поняла его затаенную думу. Он берет точило и садится точить топор.
У него осталось одно убежище. Если власть не охраняет больше крестьянина, то его укроет лес. Если человеку нет мира в собственной деревне, он отправляется в лесную чащу, где будет жить вольной жизнью. Нет ему больше мира в своем доме, раз закон не оберегает его от обидчиков. Но никогда не будет над ним никакого хозяина. Скотину гоняют стадом, а он сам хозяин своей плоти. Он может стать вольным лесным жителем, но не господским холуем. Живым он им не дастся.
Сведье натачивает топоры, поплевывая на точило. В очаге снова горит яркий огонь, и вода в котле закипает. Матери и сыну нет нужды совещаться дольше: у него осталось лишь одно прибежище.
— Поторопись, — говорит мать. — Борре мешкать не станет.
— Да, надо спешить, — отвечает Сведье.
Он пойдет к своей невесте в Стонгегорд и расскажет ей о случившемся. Хорошо, что ему не придется повстречаться там с ее отцом, — он первым пошел на барщину.
— Ежели они заберут усадьбу, я тоже уйду, — говорит матушка Сигга.
Все ведь вышло нежданно-негаданно; то, что она не успеет сделать по дому, придется оставить на волю божью. За скотину опасаться нечего, она вместе с деревенским стадом пасется на дальнем пастбище. Сама матушка Сигга пойдет к сестре своей в Хумлебек и поселится у нее. А все, что можно умести из усадьбы, она возьмет с собой к сестре. То, что нужно сыну, она спрячет в старых тайниках, он знает где. Пускай пошарит в них, коли ему что понадобится.
— Вам самой нужно будет съестное.
— В деревне всегда можно прокормиться, — отвечает матушка Сигга.
Ее не так-то легко запугать. Вот только незадача с подсвинком. Он еще не годен на убой — больно уж тощий. Но если Сведье согласится варить эти свиные кости, он может заколоть поросенка, прежде чем уйти в лес.
— Там и колоть-то нечего, — говорит Сведье. — Пускай себе бегает. А вам останется припрятанная баранья нога.
— Ее я отдам господину Петрусу Магни, — говорит матушка Сигга.
— Вы хотите пойти к пастору? — с удивлением спрашивает сын.
— У меня до него дело. Он поможет нам добиться правды.
— Не станет он нам помогать. Мы задолжали ему мясную десятину[20].
— Вот я и отнесу ему мясо, что припрятала. Господни Петрус заступится за нас.
Лицо Сведье выражает недоверие, но матушка Сигга сказала, что господни Петрус Магни — человек справедливый и беднякам друг. Она слышала в церкви, как он говорил в своих проповедях о жестокосердии господ. Помещик Клевен поносил пастора и грозил ему, но господни Петрус Магни не робкого десятка. Она пойдет к нему и попросит изложить их дело перед королевой. Если помещики чинят обиды крестьянам, то правды можно добиться только у королевы. Перед ее престолом должны они принести жалобу, и в том им поможет пастор Альгутсбуды. С божьей помощью уповает она на господина Петруса. А баранью ногу она возьмет с собой.
Велика была вера матушки Сигги. Сведье выслушал ее и сказал:
— Ступайте к пастору, и дай вам бог счастья!
Сведье знает, что наступит день, когда ему вернут его права. Он знает это так же твердо, как видит сейчас перед собою ясное солнце; придет день, когда несправедливость обернется справедливостью, кривда уступит место правде. А до того дня он найдет себе мирное убежище.
Точит Сведье топоры и пробует острия пальцем. Наконец-то они заточены в самый раз.
И в этот день солнце шло путем праведным по небу, но с восходом солнца одиннадцать крестьян Брендеболя отправились на барщину в господское поместье.
А двенадцатый избрал путь праведный, путь солнца, и ушел в лес.
Господин Петрус Магни лишается церковной десятины
В субботу, в канун святой троицы, высокоученый пастор Альгутсбуды сидел за пюпитром в своей усадьбе и писал. Господин Петрус Магни[21] сочинял послание досточтимому соборному капитулу в Векше с просьбой о помощи. Его капеллана[22] Бенгта Микрандера боднул бык из пасторской усадьбы, и капеллан слег в постель.
