— Ах, вот в чем дело! — так же быстро успокоился Готлиб. — Ну, так давай устроим пир. А если чего нет в наших кладовых — отобрать у дикарей. Пусть они подыхают с голоду, а я своих воинов ни в чем ущемлять не буду.
Харальд улыбнулся и сказал:
— Так и сделаем. Только не ругай их за шубы. Здесь так холодно.
Когда Девятко привели в гридницкую, и он увидел конунга и воеводу Харальда, он окончательно уверился, что даны решили принять его в свою дружину.
Сопровождающие воины остались за спиной Девятко и, положив руки на рукоятки мечей, настороженно наблюдали за ним.
Девятко внутренне усмехнулся, — у него не было оружия, — но злить данов было ему не с руки. Он расстегнул богатую шубу, снял шапку и низко поклонился.
«Как раб кланяюсь! — злобно подумал Девятко, и осек себя, — Чем ниже сгибаешься, тем голова целее!»
— Здрав будь, конунг... и ты, воевода, — проговорил он медовым голосом.
Бронзовая кожа на копченых окунях от жара треснула и обнажила ослепительно белое мясо. От рыбы распространялся такой соблазнительный запах, что Девятко невольно облизнулся.
Но конунг не словенский князь, — за свой стол чужого боярина не посадит.
Минут пять Девятко ждал, пока конунг разделает окуня, затем оближет пальцы и выпьет большой стакан вина.
Воины за спиной Девятко молчали, но он спиной чувствовал их презрительный взгляд.
Наконец конунг икнул и обратил внимание на словенского боярина.
— Это Девятка, — сказал Харальд.
— Собачье имя, — сказал, усмехнувшись, конунг.
Девятко понял, о чем они говорили, но, хотя оскорбление и задело его, промолчал.
Готлиб спросил:
— Харальд, он знает наш язык?
Харальд пожал плечами.
— А как же мы будем с ним разговаривать? — спросил конунг.
— Надо позвать Олава, — ответил Харальд. — Он по-ихнему тараторит, как на родном.
— Я знаю ваш язык, — злорадно сообщил Девятко.
Но даны ни в малейшей степени не смутились.
— Ну, раз знаешь, так отвечай на наши вопросы, — сказал Готлиб.
— Задавайте — отвечу, — сказал Девятко.
— Ты воевал с нами? — спросил Харальд.
Девятко на секунду задумался, — если скажет, что не воевал, то даны ему не поверят, к тому же это будет означать, что он плохой воин.
— Воевал. Я дружинник князя Буревого, — честно ответил Девятко.
— А почему изменил своему князю Бурвольду? — спросил Готлиб.
— Я не изменял ему, — сказал Девятко и заметил, как в глазах дана мелькнуло удивление.
— Ты шпион? — быстро спросил Харальд.
— Ну что вы, — князь Буревой был ранен отравленной стрелой во время вашего нападения на Корелу и умер. А молодому князю я не захотел служить. От него ушла почти вся старая дружина, — поторопился объяснить Девятко.
— Князь Бурвольд умер? Князем стал его малолетний сын? — воскликнул пораженный известием конунг и бросил возмущенный взгляд на Харальда. — Харальд, почему мы до сих пор этого не знали?
Харальд зло уставился на Девятко.
— Почему ты не сказал этого при первой встрече?
Девятко опустил глаза и проговорил:
— Я хотел сказать тебе воевода, но только ты не захотел со мной говорить.
Харальд зло засопел.
— Ладно, — сказал Готлиб, — и сколько сил осталось у молодого князя?
— Гостомысл его кличут, — подсказал Девятко.
— Неважно, как его зовут, — перебил его конунг. — Сколько у него сил?
— А сил у него немного — сотня молодой дружины, да полсотни старых воинов. Но молодая дружина это не сила, там одни сопляки неопытные, — сказал Девятко.
Готлиб и Харальд многозначительно переглянулись.
— Жаль, что мы этого не знали раньше, — сказал Готлиб.
— Жаль. У нас только опытных воинов под три сотни, — сказал Харальд. — Но у нас нет шпионов в Кореле.
— Надо было завести, — укоризненно сказал Готлиб.
Харальд ничего не ответил. Он обратился к Девятко:
— Ты знаешь планы молодого князя?
— Молодой князь мне не доверял, — сказал Девятко, и на лицах данов появилось разочарование.
Но Девятко продолжил:
— Слышал я, что он собирал князей окрестных племен и просил у них помощи, чтобы воевать с вами. Из-за этого ему пришлось даже жениться на дочери карельского князя.
Конунг встревожился.
— И когда они собираются идти на нас? — спросил он.
Девятко поморщил лоб и сказал:
— Я этого не знаю... но я так полагаю: карелы сейчас на охоте, вернутся не раньше, чем снег сойдет. А без карелов у Гостомысл а нет сил идти на вас.
— А южные племена? — спросил Харальд.
— А южным племенам не до вас, весной на них пойдут хазары: они, наверно, уже знают, что князь Буревой умер, и потому не упустят удобный момент, — сказал Девятко.
— Это все, что ты знаешь? — спросил Готлиб.
— Все, — сказал Девятко. По его расчетам сейчас должны были перейти к обсуждению главному — к предложению вступить в войско данов.
— Тогда можешь идти домой! — сказал Готлиб и занялся рыбой.
— Она уже начала остывать, — сказал Готлиб.
— А?.. — начал было Девятко.
— Что — «а»? — недовольно спросил Харальд.
— Я думал, что вы предложите вступить мне в вашу дружину, — сказал Девятко.
Готлиб быстро метнул недоеденный кусок рыбы в Девятко, — тот едва увернулся, и рыба размазалась по бревенчатой стене, оставив жирное пятно, — и захохотал.
— Варвар, проваливай-ка скорее домой и сиди тихо! — вполголоса посоветовал Харальд.
Девятко был разочарован, — теперь он понял, что данам он нужен был только как источник информации и они и в мыслях не держали предложить ему вступить в дружину.
Раздосадованный Девятко попятился к двери.
Готлиб поперхнулся и прорычал:
— Проклятый дикарь, думает, что мы в свою дружину берем все отбросы...
Что дальше сказал конунг, Девятко не слышал, так как выскочил за дверь. Однако догадаться о смысле его слов было несложно.
День закончился. В спальне князя на столе тускло горела свеча. На столе рядом со свечой лежала открытая книга. Шевеля губами, Гоетомысл пытался вникнуть в смысл написанного.
Ратиша развалился на покрытой мохнатой шкурой лавке у стены и лениво следил глазами за князем. По беспокойным огонькам в глазах было заметно, что ему хочется заговорить, но он опасается мешать князю.
Наконец Гоетомысл оторвался от текста и осторожно перевернул страницу. Ратиша счел это за сигнал к действию.
— Князь, — заговорил он, — что за чудную книгу ты читаешь? Я думал, что это греческая книга, да не видел я таких книг раньше.
Гоетомысл повернул голову и сказал:
— Ратиша, это не греческая книга.
— А какая же? — приподнялся на руке Ратиша.
— Понимаешь, это очень древняя книга, — с задумчивой грустью в глазах начал пояснять Гоетомысл, — настолько древняя, что ее написали еще до рождения прадеда моего Волхова. Она рассказывает о начале времен, когда наше племя только пришло в эти места.
— Я читал об этом в греческих книгах, — они пишут, что наше племя пришло в эти места с юга, — обрадовался разговору Ратиша.
Гоетомысл покачал головой и проговорил:
— Греки ничего не знают об этом, они даже толком не знают о временах до великого потопа. Тогда в этих местах лежал толстый слой вечного льда. Греки диким племенем скитались по горным местам. А наш народ уже тогда жил в городах на благодатных равнинах вокруг Южного озера. Наш народ достиг высочайшей культуры, обладал великими знаниями. Но пришла беда: случилось землетрясение, и перемычка, охранявшая озеро от вод большого океана, рухнула, озеро переполнилось, и наши города погибли. Оставшимся в живых пришлось уходить на север. Но здесь они столкнулись с дикими племенами кочевых германцев, которые шли из Азии со стадами в поисках новых пастбищ. Германцев нашему народу удалось прогнать, но в стычках с ними мы снова потеряли много людей. Пришлось идти еще дальше на север в пустынные места. Вокруг озера Ильмень нам удалось осесть, построить новые города и долго жить мирно. Когда народ восстановил численность, часть людей пошло на юг, на запад, на восток. Поляне, древляне и другие нынешние племена — это часть нашего народа. Поэтому мы говорим на похожем языке, у нас единый облик и у нас похожие обычаи.
Ратиша сел и спросил:
— Кстати, князь, о льде. Медвежья лапа говорил, что лед с Нево-озера сойдет через три недели. Но вот что мне рассказывал кормчий Сом, — лед с Нево-озера сходит не одновременно, сначала он отходит от берегов южного берега, там солнце жарче, к тому же Волхов, несущий более теплые воды из Ильменя, отгоняет лед. Поэтому, когда у нас лед только отойдет от берега, южная часть Нево-озера будет уже очищена ото льда, и там можно будет ходить на судах...
Гостомысл вскочил.
