– Вам здорово досталось… – не как вопрос, а как констатацию произнес крепыш.
Его голос звучал на удивление ровно, несмотря на то, что они бежали без передышки уже добрых пять минут. Выносливый. Сила в этом малом чувствовалась внушительная. Отто вспомнил, как тот на спор, бахвалясь, в одиночку достаточно легко поднимал деревянное бревно, которое должны были нести двое.
– Меня зовут Отто… – представился Хаген.
– Я тебя помню… – подтверждающим тоном, словно удостоверил личность, произнес крепыш. – Помню, что ты не отлынивал от работы. Не все ваши отличались трудолюбием. С тобой еще все время был такой чернявый молчун, судя по произношению – южанин, баварец…
– Это Фромм… Его звали Фромм… – глухо произнес Отто. – Он погиб… и остальные… почти все…
Крепыш помолчал, но недолго.
– Я – Клаус. Клаус Гросс…[9] – назвался он и тут же с вызовом спросил: – Чего ты смеешься?
– С чего ты взял? – равнодушно ответил Хаген. – Я не смеюсь…
– Вот и правильно… – с напускной основательностью произнес крепыш. – Ничего смешного тут нет…
Выдвинувшийся вперед Хекельберг, повернув голову, на бегу шикнул на Гросса.
– А ну тише… может, ты перестанешь трепать языком, а, Великан?
Клаус промолчал, но от Хагена не скрылось, как он весь побагровел от обиды. Впрочем, пар немой ярости копился в нем недолго, тут же найдя лазейку.
– Расквохтался наш унтер, ничего не скажешь… – злым шепотом произнес он в сторону Отто. – А что толку теперь квохтать? По его милости мы оказались в этом чертовом лесу. Бежали как трусы. Покинули поле боя!.. А ведь я предлагал перебраться через канал вплавь… Черта с два!.. Что толку теперь в его «тише… тише…»?
Шепот Гросса становился все тише и все злее. Казалось, ядовитая змея шипела возле самого плеча Хагена, собираясь его ужалить.
Унтерфельдфебель вдруг остановился и передернул затвор своего МП.
– Если ты не заткнешься, Гросс, я продырявлю твою короткозадую тушку…
– Но герр унтерфельдфебель… – совершенно подчиненным голосом залепетал Гросс.
– Молчать!.. – шепот Хекельберга был пропитан не менее гремучим ядом, чем обиженное бормотание крепыша. – Рядовой Гросс…
– Да, герр командир… – вытянувшись во фрунт, отозвался тот.
– В дозор группы – живо!.. – убийственно-ледяным тоном прошипел унтер, одновременно стволом автомата показывая, куда двигаться солдату. – Употребите свою бесхозную энергию во благо товарищей.
Дорога еще несколько десятков метров сопровождала их в лесной чаще, а потом резко свернула почти под прямым углом на юго-восток. Хекельберг, у которого был компас, принял решение свернуть с дороги. Они углубились в лесную чащу, держась заданного унтерфельдфебелем курса на юго-запад.
С каждым шагом лес становился все непролазнее. Впереди в качестве дозорного путь в зарослях прокладывал Клаус Гросс. Он, сдержанно рыча и чертыхаясь, направо и налево размахивал своей саперной лопаткой, прорубая себе и идущим следом дорогу в непролазном сплетении ветвей и сучьев. Группа двигалась гуськом в две шеренги, одна – за Клаусом, вторая – за неразговорчивым высоким сапером, которого Хаген увидел первым на грунтовке возле осиновой рощи.
Гул орудийной канонады проникал сквозь чащу, то усиливаясь, то делаясь глуше. Вдруг где-то совсем близко загромыхали взрывы и раздался пулеметный стук. Они точно оглушили идущих, заставив всех на какой-то миг замереть в оцепенении и вслушиваться в эти звуки, тщетно пытаясь угадать, что там происходит.
Из ухающих взрывов выделился ружейно-автоматный треск. Потом он умолк, сменившись ледяным лязгающим «та-та-та» пулемета. Как будто огромный молот с бешеной скоростью вбивал металлическую сваю в землю.
Группа сделала еще несколько шагов вперед, и заросли вдруг поредели. Лиственную чащу, с густой порослью кустарников вокруг стволов деревьев сменила полоса сосновой посадки, с гладким ковром хвойных иголок и занозистым, настоявшимся запахом йода в воздухе.
Движение впереди по левую сторону первым заметил Гросс. Он отчаянными жестами принялся сигналить шедшим следом, заставив всех тут же залечь, укрывшись за стволами высоченных сосен, такими же гладкими и ровными, как 75-миллиметровые стволы противотанковых «Паков»[10].
Наискось, широкой цепью через лес шли солдаты. Что-то странное до жути сразу бросалось в глаза в этом движении. Это были немцы. Они возникли вдруг и повалили лавиной, заполняя все прорехи в ровно расштрихованном соснами пространстве леса. Но, несмотря на то что шли они скопом и в одном направлении, двигались они каждый сам по себе. В сосредоточенном, абсолютном молчании, которое лишь усиливалось от шуршания десятков подошв по мягкой подстилке сосновых иголок.
Это наводило жуть. И еще их внешний вид… Расхристанные, кто в обгорелой распахнутой шинели, кто вообще без шинели и куртки, в одном кителе, хромая, припадая на обе ноги, с отрешенными, точно загипнотизированными лицами.
– Это наши… это наши… – сначала шепотом, потом радостно, чуть громче, произнес унтерфельдфебель Хекельберг и первым поднялся и вышел из своего укрытия.
Следом за ним показались из-за деревьев и остальные. На идущих в лавине это не произвело ровно никакого эффекта. Их не видели в упор, как будто ни Отто, ни его спутников не было вовсе!
– Эй… эй, откуда вы? – подходя вплотную, он пытался окликнуть или остановить кого-то из проходящих мимо.
Но никаких результатов это не дало. Люди, перепачканные землей и глиной, гарью и копотью, своей и чужой кровью, в рваной одежде, почти без амуниции, с единственным автоматом или винтовкой через плечо или в руке, или используя винтовку или плечо товарища как костыль, ковыляя, молча бежали прочь. Их всех будто напрочь контузило что-то невыносимо оглушительное, и теперь они приняли обет хранить молчание до самой смерти.
На их лицах – терпящих боль, безучастных, бормочущих что-то себе под нос, – застыло одно и то же выражение – панического ужаса. Это что-то, от чего они спасались, как от чумы, как от грязевого селя, преследовало их по пятам, громыхало и ухало уже совсем близко.
Отто понял все без всяких слов. Это были вырвавшиеся из окружения. Страх и ужас, предсмертные хрипы и бульканья клокочущих кровью глоток их товарищей гнали их прочь через лес, из леса, прочь, прочь…
Прямо на саперов, с правого края потока спасавшихся бегством, широким шагом шагал здоровила-унтер, внушительного роста, подтянутый, несмотря на то что лицо выдавало возраст старше среднего. Он шагал так быстро и так широко, как только мог, видимо, с трудом сдерживаясь, чтобы не перейти на бег. Унтер все время оборачивался назад и влево, словно пытался контролировать общий ход отступления.
Когда он подошел ближе, Хаген разглядел у него галунную нашивку по воротнику и две галунные полоски на рукавах добротной куртки. «Похоже, это шписс»[11], – мелькнуло в голове Хагена.
Великовозрастный громила с ходу направился к унтерфельдфебелю Хекельбергу. В его приближавшихся шагах сквозила такая обреченная решимость, что Хекельберг невольно подобрался и, когда тот подошел вплотную, вытянувшись «смирно», отчеканил:
– Унтерфельдфебель Хекельберг, герр гаупт-фельдфебель…
– Отставить… – устало, в крайней степени раздражения рявкнул тот. – Какого черта вы и ваши люди тут стоите, унтерфельдфебель?..
Хекельберг растерянно оглянулся на своих подчиненных, словно они должны были ему подсказать правильный ответ на раздраженный вопрос громилы.
– Черт вас дери… – разразился ругательствами верзила, нависая над немаленьким Хекельбергом. – Бросайте все лишнее и уносите ноги!.. Русские будут тут через минуту… Эта горстка обозников и гренадеров – все, что осталось от нашего артиллерийского полка.
Гримаса страдания передернула его испещренное глубокими морщинами лицо. Как будто он с трудом перенес прямо у них на глазах приступ сильнейшей боли. Глаза его застыли, как будто остекленели, и он вдруг заговорил, быстро-быстро:
– Нам некуда было деваться… Наш полк почти добрался до Ланке. Несколько домов, которые должны были стать нашими воротами к спасению. А стали воротами в ад… Русские танки обошли нас с флангов. Они оказались в Ланке раньше… С ними пехота, пулеметчики, артиллерия… Остался коридор в несколько сот метров. Кроме нашего полка прорывался полк гренадеров, несколько «самоходок»… Триста метров… Это все равно что пролезть в бутылочное горлышко… Русские устроили настоящее побоище. Мы бежали по трупам товарищей… Мне кажется, что мои сапоги до сих пор в крови… Мой обоз погиб почти полностью. Выжили лишь единицы…
Верзила умолк, и в этот миг лицо его постарело лет на десять.
– Меня зовут Пфлюгер, Герман Пфлюгер… – устало произнес он. – Мало ли что… Гауптвахмистр Пфлюгер. Я командовал обозом нашего артполка. А теперь нет ни моего обоза, ни моего полка…
