во внутреннем дворике, и приготовила для Чэнь Синя постель, а младший брат занял для него очередь в умывальную комнату… Когда он, сытый и слегка захмелевший, помывшись в горячей воде, растянулся на широкой кровати, где ему предстояло отныне спать вместе с младшим братом, его прямо-таки опьянило ощущение уюта. От чистого теплого одеяла приятно пахло, у изголовья, на письменном столе, горела лампа, ее оранжевый свет мягко освещал невзрачную комнатенку, а возле подушки лежала стопка журналов — их положил кто-то из домашних, они знали, что Чэнь Синь любил почитать перед сном и при этом всегда помнил прочитанное. Да, дом — это дом. После десяти лет скитаний он все-таки вернулся. Его охватило чувство покоя, какого он никогда не испытывал прежде. Он не стал читать, а сразу сомкнул глаза и заснул. Когда он проснулся, уже смеркалось; кто-то вошел в комнату и выключил лампу. В наступившей темноте он широко раскрыл глаза и еще раз подумал: «Вернулся!» А затем снова закрыл глаза и заснул глубоким, спокойным сном.
2
На другой день с утра Чэнь Синь отправился оформляться в бюро по трудоустройству. Его сопровождал младший брат. Треугольная площадка возле автобусной остановки, прежде пустая, теперь вся была заставлена лотками закройщиков и швейными машинами. К ним тут же подскочил какой-то парень с клеенчатым сантиметром на шее и спросил:
— Скроить чего-нибудь?
Оба отрицательно мотнули головой, и парень отошел. Чэнь Синь, обернувшись, с любопытством на него посмотрел: малый был прекрасно одет — модная теплая куртка, брюки-клеш, — ни дать ни взять живой манекен, зазывающий клиентов. Брат потянул его за рукав:
— Автобус подходит. А это все молодежь, ожидающая работы, — в Шанхае теперь таких до черта.
Чэнь Синь оторопело взглянул на брата, но тот уже вклинился в толпу, осаждавшую едва остановившийся автобус, втиснулся в двери и, обернувшись, крикнул оттуда:
— Асинь, скорей!
— Может, дождемся следующего? — нерешительно спросил Чэнь Синь, глядя на переполненный автобус и на теснившуюся на остановке толпу.
— Дальше хуже будет. Лезь! — словно откуда-то издалека донесся голос брата.
Ну что ж, попробуем протиснуться — силенок у Чэнь Синя хватало. Расталкивая народ, он влез в самую гущу, с трудом ухватился за поручень у входа и вскочил на подножку. Встряхнувшись, с новыми силами стал пробираться в глубину салона и наконец, сквозь галдеж и выкрики, протиснулся к месту возле окна и схватился за поручень. Но стоять было крайне неудобно, и как ни пытался он приспособиться — все получалось не так: то заденет чью-то голову, то толкнет кого-то в спину. Как ни старался, не мог отыскать удобного положения. Наконец у окружающих лопнуло терпение.
— Угомонишься ты когда-нибудь?!
— Только и знает, что толкаться!
— Эти приезжие такие увальни — вечно толкаются.
— Это кто здесь приезжий?! — Брат протолкнулся поближе к Чэнь Синю. Задетый за живое, он готов был ввязаться в перебранку. Чэнь Синь поспешно схватил его за руку.
— Ну, будет, будет. В такой давке нам еще только свары не хватало!
— Асинь, — шепнул ему брат, — давай-ка нагнись в эту сторону. Вот так, правильно. А левой рукой ухватись за поручень, так тебе будет удобней. Ну что?
И правда, стало намного лучше. Чэнь Синь перевел дух. И хотя было все так же тесно: грудь к груди, спина к спине, можно было хоть как-то держаться на ногах. Повернув голову, он увидел: все, точно сговорившись, качнулись влево, впритирку прильнув друг к другу. Такой способ размещения и в самом деле позволял увеличить вместимость автобуса до предела. Он вспомнил, какая страшная давка была всегда в автобусах в том захолустном городке, где он жил: тамошние жители действовали без научного расчета — в результате теснота и давка становились нестерпимыми, хотя людей в автобусе было не так уж и много. А вот шанхайцы здорово научились жить на ограниченном пространстве!
— Следующая остановка — Средняя Тибетская улица, прошу всех, кто выходит, приготовиться! — раздался в репродукторе голос кондукторши. Она сказала это дважды — на путунхуа [11] и на шанхайском диалекте. Эти кондукторши, надменные и холодные, манерой держаться напоминали цариц — однако работали при этом четко, что, объективно говоря, было на пользу пассажирам. И Чэнь Синь невольно вспомнил автобусы и кондукторов городка, где он жил. Автобусы были словно из-под бомбежки — сплошь обшарпанные и пыльные, то и дело отправлялись, не дожидаясь, пока закроются двери. У кондукторов не было ни желания служить народу, как это принято говорить, ни элементарной трудовой дисциплины: остановок они не объявляли, и пассажиры вечно застревали в дверях автобуса. А здесь, в Шанхае, все было четко отлажено — в такой обстановке, хочешь не хочешь, сам станешь подтянутым.
Когда они сошли, брат повел его через улицу, где вовсю шумел и бурлил свободный рынок: там торговали овощами и рыбой, курами и утками, шерстяными рубашками и домашними тапочками, кожаными сумками и заколками для волос; предлагали свой товар торговцы пельменями и жареными пампушками; а еще торговали бумажными фонарями и глиняными куклами — над ними красовалась вывеска с надписью «Народные промыслы». Чэнь Синь невольно усмехнулся: вот уж никак он не думал, что в таком огромном городе, как Шанхай, могут быть подобные толкучки. А эта явно готова была поспорить с самой Наньцзинлу [12], со всем ее современным великолепием!
— Теперь в Шанхае полно таких мест, — пояснил брат. — Власти даже призывают молодежь, которая ждет работы, чтобы сама искала выход из положения!
Услыхав о молодежи, ожидающей работы, Чэнь Синь нахмурился. И, чуть помедлив, спросил:
— Асань, а как твои дела? Ведь ты опять срезался на экзаменах.
Брат опустил голову.
— Сам не знаю, как быть. Видать, не способен я к учебе.
— А в будущем году собираешься сдавать?
— Опять, наверное, провалюсь, — промямлил брат после долгого молчания.
— И ты так спокойно к этому относишься? — сказал Чэнь Синь, закипая.
Брат рассмеялся:
— Ну не дается мне учение, не гожусь я для этого!
— Я и Афан хотели учиться, — но не было возможности. У тебя есть возможность, — но ты не учишься. Ведь ты у нас единственный в семье, кто мог бы поступить в вуз, только настойчивости тебе не хватает.
Брат промолчал.
— Что же ты теперь собираешься делать?
Асань усмехнулся и ничего не сказал. Тут Чэнь Синя кто-то окликнул. Обернувшись, он увидел женщину лет тридцати с небольшим, она держала за руку миловидного белолицего мальчика. Модное платье, завивка, — он никак не мог припомнить, кто бы это мог быть.
— Не узнал? Неужели я так постарела?
— Юань Сяосинь? Ты? А ведь и вправду не
