заметил, что Шахар плохо выглядит, и все время держит голову низко, словно он был охвачен еще неизвестным ему стыдом.
Одеда обеспокоил его вид. Он понял, что раз уж Шахар попросил его о личной встрече, и при этом был в таком ужасном состоянии, то речь шла об очень, очень серьезных вещах. Он заботливо поинтересовался, что случилось.
– Не знаю даже, как тебе сказать, – вздохнул тот. – Признаюсь: мне очень стыдно говорить об этом именно с тобой, но больше не с кем. И, если тебе с самого начала наш разговор будет неприятен, скажи мне об этом прямо.
– Я тебя слушаю, – тихо сказал Одед, заранее ощущая в сердце трепет.
Шахар вздрогнул. Ему уже довелось услышать сегодня эту фразу. Только в устах этого юноши она прозвучала совершенно по-другому. Поломавшись еще немного, он приступил:
– Одед, я глубоко несчастен. Я просто схожу с ума. У меня не осталось в жизни никого и ничего. Даже уважения к себе. И, что самое жуткое: я все это заслужил. Наверное, я плохо поступаю, что пеняю тебе на свою судьбу, поскольку мы с тобой никогда не были особенно близки…
– Да ладно тебе, – запротестовал Одед, перебивая его.
– …И поскольку – было дело – я сам говорил с тобой не лучшим образом, когда ты приходил ко мне зимой. Но, надеюсь, ты не держишь на меня за это зла?
– Прекрати, – вновь пресек его Одед, уже решительнее. – Объясни же, наконец, в чем дело?
Шахар потянулся к своему уже третьему по счету пиву, и уткнулся носом в бутылку. Сидевший напротив него член их бывшей шестерки, сам прошедший из-за любви к Галь все круги ада, был единственным человеком, который сейчас связывал его с Галь.
– Дело в том, дружище Одед, что после экзамена я объяснился с Галь. Я хотел примириться с ней и возобновить наши отношения.
– Ну, и?.. – настороженно спросил Одед, слегка отдалившись от него.
– У меня нет ни малейшего шанса. Я одумался слишком поздно. Теперь я недостоин даже ее плевка.
Наступила короткая пауза. Одед застенчиво потупил взгляд. Шахару показалось, что его губы тронула едва заметная ухмылка, которая сразу же исчезла.
Пытаясь побороть в себе неловкость от своего признания, он приложился к «Хайнекену». Его друг даже не дотронулся до разделявшей их упаковки с момента начала их разговора. В самом деле, с чего бы ему принимать что-либо из его рук? И с чего бы ему проявлять к нему сочувствие из-за его истории с Галь? Ведь у него самого романтические дела шли весьма хорошо.
– Это – то, что она тебе сказала? – послышался, наконец, вопрос Одеда.
– Этим можно подвести итог, – хрипло ответил Шахар. Он рывком обернулся к товарищу и прибавил, глядя прямо ему в глаза: – Для меня все кончено, Одед. Я не знаю, как дальше жить. Научи меня, если можешь!
– Ты оказываешь мне большую честь, прося научить тебя жить, – улыбнулся своей скромной улыбкой тот. – Банальное "жизнь продолжается", наверно, не утешит тебя. Ну, что ж… ведь так-то оно и есть, – она, действительно, продолжается!
– Разве же это жизнь? – возразил Шахар. – Это – не жизнь, а сплошные угрызения совести за мое поведение с ней, и не только!
– Ты сам раньше вспомнил о том нашем разговоре в отношении Галь, – заговорил Одед Гоэль, наклоняясь к нему через стол. – А помнишь, что ты мне ответил на то, что Бог с тебя, когда-нибудь, за нее спросит? Я хорошо запомнил твой ответ! Ты сказал, что тебе всего лишь семнадцать лет. Что Бог для тебя – в других вещах. Что нам с тобой не понять друг друга, поскольку я слишком наивен для такого, как ты. И еще многое другое, чего и вспоминать не хочется. Вот и скажи теперь сам, существует ли Бог на свете, и справедлив ли он?
– Ты был прав, – понуро согласился с ним Шахар, произнеся эти слова почти шепотом.
Одед пристально смотрел на него какое-то время, словно пытаясь разглядеть в этом сломленном юноше того всегда уверенного в себе «супермена», давшего ему когда-то громкую отповедь, и не увидел в нем ничего от его прежнего облика. Более того: ему показалось, что именно сейчас перед ним сидел настоящий Шахар – не тот, кто обложил себя непробиваемым панцирем из сплошных успехов, честолюбия и обладания самой красивой девушкой во всей школе. Он увидел то, что его нежное сердце всегда чуяло в его «железном» друге-сопернике: его изнанку. Но, видя как Шахар мучается, он не злорадствовал. К его удивлению, его вовсе не задевал, хоть и смущал, разговор о той, кого ему тоже довелось глубоко любить.
– Я не собираюсь тебя укорять, – сказал он после долгого молчания. – Полагаю, ты выучил свой урок сам. Что же мне тебе сказать?.. Знаешь, я ведь тоже думал, что моя жизнь кончена, когда Галь меня отвергла, – продолжил он, глядя на него взглядом человека, который сам много выстрадал. – Ты сам видел, каким я был слабым и несчастным, как бился в истерике, болел, изливал свое сердце каждому, кто оказывался рядом. Чаще всего Хену. Я даже какое-то время читал псалтирь, ища в нем ответы на вопросы. Открою тебе сокровенную тайну: когда Галь была на лечении, я тоже консультировался у психолога. Денег было не жалко, хоть их ушло много. Очень много. И, должен, признаться, мне это помогло. Может быть, я прошел свой трудный период не геройски, но все осталось позади. Тут уж не будешь героем, – при этом утверждении из груди его послышался вздох. – Это просто надо пережить и идти дальше.
Шахар, наполовину опьяневший, изумленно глядел на него.
– Ты полагаешь, что можно быть слабым, больным, истеричным, излишне откровенным, даже набожным, и считать, что благодаря этому легче преодолеешь свою боль? – спросил он с таким выражением, будто сама мысль о том, что проявление слабости в данной ситуации не являлось позором, причиняла ему боль.
– Боль остается, – ответил Одед, – только в меньших количествах.
– Извини за нескромный вопрос: а ты ее все еще испытываешь?
– Не знаю. Навряд ли, – сознался Одед, призадумавшись. – Много времени прошло с тех пор, многое изменилось. Я сам тоже изменился. Не могу еще сказать, в какую сторону, но только я уже не прежний.
– Вижу, – заметил Шахар. – Но тебе было проще. На тебя никогда не смотрели, как на меня. Тебе не пришлось стыдиться за проявления слабости. Ты не «супермен», не отличник, не тот, кому все завидовали и втайне ненавидели за былую успешность. Ты – не я. Тебя всем было легче принять таким, какой ты есть, и поддержать. У тебя не было врагов.
Одед Гоэль не возражал, потому, что в этом Шахар оказался абсолютно прав. А тот продолжал, жалобно и надрывно:
– Ты помнишь, какой был
