Шели и Хену. Поэтому, чтобы даром не терять времени, оба они сразу побежали в фойе к стойке их класса за выпускными книгами, пообещав Галь, что встретят ее там.
Последняя снова поднялась к матери, и застала ее совершенно заплаканной. Но то были слезы радости. Шимрит не прекращала лить их с того момента, как ее девочка взошла на сцену в качестве представителя класса. Класса, исторгшего ее, как инородное тело, но в итоге ставшего свидетелем ее полного триумфа. Но на просьбы дочери выйти с нею в фойе, она ответила отказом. Ей хотелось побыть здесь одной и поразмышлять…
О чем могла думать в этот особенный момент эта одинокая женщина? Наверно, о том, что весь пройденный ею путь, может быть, был не напрасен. Сидя в самых верхних рядах амфитеатра, она видела все происходящее внизу. Видела она также лицо парня, которого любила ее дочь, и из-за которого она так сильно пострадала. Но, как ни странно, облик Шахара больше не вызывал в матери злобы, поскольку даже при взгляде на него издалека было заметно, что это был уже не тот, а совершенно другой Шахар. И, хотя Шимрит решила не подходить к родителям парня, сидевшим неподалеку от нее, она была готова спокойно ответить на все их приветствия и пожелания, если они обратятся к ней сами.
Галь же, покинув до поры зрительный зал, прошла быстрым шагом через фойе к стойке их класса. Там столпились абсолютно все, и поочередно разбирали картонные пакеты, в которые были вложены большая фотография всего их многочисленного выпуска в красивой кожанной папке, множество мелких конвертов с личными записками от учителей, и, собственно, выпускная книга – толстое издание в мягком переплете. Девушка взяла себе пакет, но, как бы сильно ей ни хотелось немедля рассмотреть его содержимое, она решила пока отнести его матери. Кроме того, она взяла с собой для нее кое-какое угощение. Ей и так было неловко оставлять Шимрит одну в полупустом зрительном зале. Все другие родители чинно расхаживали вокруг, здоровались с учителями и друг с другом, образовывали кружки, фотографировали своих довольных отпрысков. Поэтому, в Галь всколыхнулось желание проявить заботу о маме. Кроме того, сейчас ей не очень хотелось пересекаться со всеми бывшими одноклассниками, которые упоенно листали у стойки свои выпускные книги.
Тем не менее, когда она уходила, с обеими занятыми руками, то случайно проскользнула возле Одеда. Молодой человек стоял, прислонившись спиной к одной из колонн зала, а возле него, на полу, лежало два пакета. По-видимому, Офира куда-то отлучилась, и он ждал ее с их выпускными книгами.
Когда Галь проходила мимо, он машинально обернулся ей вослед. Они не перемолвились ни словом, а только легко друг другу кивнули, как давно знакомые, но ничем не связанные друг с другом люди. Но, когда девушка, передав свою ношу маме, вновь шла по направлению к стойке, он все еще там стоял, один, с задумчивой улыбкой на губах.
И только тогда Галь почувствовала, что не может завершить этот памятный вечер, не замкнув и этот круг тоже. Одной приветливой улыбки на ходу, конечно, было слишком мало для прощания с этим юношей, сыгравшем столь важную роль в ее жизни. Она весело шагнула ему навстречу, и обратилась к нему, протягивая для пожатия руку:
– Еще раз привет, Одед! Прекрасно выглядишь!
– Спасибо! – бодро ответил тот, спокойно касаясь ее пальцев. – Ты тоже просто неотразима.
– Тебе нравится вечер?
– Очень, – лаконично подтвердил парень.
– А почему ты без Офиры? – лукаво спросила Галь.
– Офира в туалете. Наверное, ждет там в очереди. У вас ведь всегда выстраивается длинная очередь, – без обиняков отозвался Одед.
Он был настолько же краток в своих ответах, сколь искреннен, и настолько же кратка и искренна была Галь. Спросив об Офире, она огляделась, убедилась, что той все еще не было поблизости, а все другие вокруг были заняты разговорами, и покрепче сжала ладонь Одеда в своей.
– Одед… – она приблизилась к нему, приподнялась на носках и заставила склонить к ней ухо, чтоб прошептать ему вырвавшиеся у нее слова: – Забудь все плохое, что между нами было!
Молодого человека ошеломила эта фраза. Он растерялся. Улыбка исчезла с его лица.
Галь обвила руками его шею и ее бездонные синие глаза, казалось, смотрели прямо ему в душу.
– Ведь ты все-все забудешь, правда? – тихо и настойчиво твердила она ему. – Пообещай мне!
Ладони Одеда робко касались ее полуобнаженной спины, а охваченные оцепенением губы не знали, что сказать. Опять она была так близко, что, казалось, ничего не могло встать между ними, даже милашка Офира. Неужели в этот момент все к нему возвращалось? Ну уж нет! Это был просто момент расставания, без которого им тоже было никак нельзя.
– Хорошо, – произнес он с трудом, но довольно четко, – я все забуду.
И в следующую секунду оба припали одна к другому, как закадычные друзья, посреди суеты, в океане людей. Все, что оба хотели, и не могли сказать друг другу, изливали они в своем последнем объятии, жарком, как раздирающая одному из них душу любовь. Но только этому объятию, увы, не дано было продлиться долго. Вскоре парень и девушка разомкнули свои руки и вновь придали своим лицам беспечно-веселые выражения. Галь ободряюще кивнула Одеду и смешалась с толпой, радуясь тому, что, все-таки, успела так коротко и проникновенно объясниться с ним до появления Офиры. А он, подхватив пакеты, быстро двинулся к туалетам, навстречу той, что придала новый смысл его жизни.
…Этим вечером, должно быть, управлял сам дьявол. Это был ослепительно красочный и строгий бал, где возвращались все ключи, где все присутствующие вращались в круговороте самых разных противоречивейших эмоций и невысказанных страстей, где каждая мелочь в их общении друг с другом была прорисована до тончайших деталей: жестов, взглядов и улыбок. Подобно вспышкам света во мраке, в последний раз возникали они друг перед другом, чтоб обрести и тут же потерять, подвести мгновенный итог всему году и пожелать дальнейших успехов, испытать удовольствие от встречи и снова стать бесплотными тенями друг для друга. Вся эта пышно наряженная толпа словно дружно шла по тропе, вьющейся над огромной бездной, имя которой было – будущее. И нельзя было назвать это все игрой, равно как и реальностью. Нереальную картину представляло собой это событие при взгляде на него изнутри, и в то же время – почти классическую, четкую и подробную для постороннего наблюдателя. Самым сильным штрихом к этой картине было бы, если бы по кишмя кишащему фойе концертного зала вдруг прошел дождь…
Уже поднимаясь обратно в зал, стоя на лестнице и перекидываясь прощальными приветствиями с еще двумя знакомыми девчонками, Галь
