многое сегодня. Лимит исчерпан.
Осталось только кусай кулак, чтобы сдержаться и не прошептать его имени, вынужденно-молчаливо дожидаясь, пока Нэйтен не закроет за собой дверь.
Николь стаскивает куртку Нэйтена с ног и подтаскивает ближе к лицу, чтобы уткнутся в неё носом, вдыхая запах его тела, насквозь пропитанного в ткань. Летучая возможность на эту слабость, ведь с первыми лучами солнца всё вернётся, а пока она будет обнимать куртку, как дитя, обнимающее на ночь любимую игрушку.
Нэйтен стоял на пороге, собирая мысли в единое целое, выдерживая натиск взглядов родителей Николь. Сдерживается, чтобы демонстративно не потереть переносицу, и молясь, что его короткой фразы хватить выдержать напряжение:
— Простите меня, — выдыхает он. — Ваша дочь ни в чём не виновата, вина только на мне, что не уследил за ней. Не давите на неё утром, ей нужен отдых.
Он виноват, но отпустите его.
Это всё, что он произнёс, перед тем как покинуть дом. Сам нуждается в отдыхе, ощутив весь груз за вечер, стоило только оставить Николь, словно она единственная, ради которой силы ещё были, а сейчас они резко покинули его тело, так что ломило все конечности, а руки и вовсе готовы отвалиться.
Он тормозит возле собственного дома и, вцепившись в руль, закрывает глаза, прежде чем войти в дом.
Грета, всегда ожидавшая хозяина, неважно, когда и во сколько он вернётся, лежала на пороге и виляла хвостом, почувствовав его сидящего в машине, а когда Нэйтен хлопнул дверцей, встрепенулась, поднимая морду. Стоило щёлкнуть в двери ключом, собака подскакивает на лапы и подходит к хозяину. Она не лает, зная, что может разбудить домочадцев, давно спавших в своих кроватях, а просто облизала пальцы, чтобы потрепал по макушке и почесал за ушком.
Нэйтен посмотрел в глаза верного друга, пытаясь улыбнуться, но сил даже на это не хватает. Сейчас он следует не в свою комнату, а в душ, желая смыть с себя всё, всю грязь, напряжение и усталость. Грета сопровождала его цокотом когтей о паркет, а проводив в ванную, теперь может спокойно отправляться в комнату, дожидаясь его на кровати, чтобы, наконец, потом уснуть.
Скидывая одежду на пол ванной комнаты, которую потом даже не постарается отстирать, просто выкинет её безжалостно в помойку, Нэйтен включает чуть горячее нормы воду и встаёт под струи влаги, склонив голову. Он шипит, чувствуя, как одно место припекает особенно болезненно, и притрагивается к правому боку, ощущая часть острого осколка стекла, вонзившегося в ткани кожи. И как он его раньше не почувствовал, но ведь было не до этого, а сейчас он может подумать о себе. Со стоном он достаёт осколок, и кровь смешалась с водой, стекала по боку и совсем терялась на дне ванны, ускользая в каналы канализации. Николь бы сейчас его здорово пожурила за такую безалаберность к себе, но всё равно бы обработала антисептиком и заклеила бы ранку, отчитав ещё за то, что он ведёт себя как ребёнок.
Ха, подумал он о себе, а как же…
Она! Она! Она одна в голове!
Куда бы не пошёл, где бы не был, с кем бы не был, чтобы не делал, она всегда в его голове.
Устал, так устал, и от этого скупая слеза скатывается из глаза, и он даже рад, что душ скрывает его накопившуюся слабость, о которой никто не узнает, но она была, она существовала.
***
Николь открывает глаза, понимая, что за всю ночь не сменила позы, и левая сторона затекла и ныла. Она не знает, сколько времени, да и ей как-то всё равно, но по лучам солнца, что лениво блуждали по комнате, догадывается, что сейчас не раннее утро, когда пора собираться на пары. Даже хочется усмехнуться данному факту — с каких это пор Николь Тёрнер пропускает занятия? Определённо, этот день преподаватели отметят у себя в календарях. При этом она не чувствует ничего. Просто тупое пофиг.
Тёрнер присаживается на край кровати и смотрит на чёрную кожаную куртку, покоившуюся на подушке. Её хозяину пришлось изрядно поморозиться, решив оставить её согревать чужое тело. Нэйтен, всегда думаешь о ней, в первую очередь, только она не научилась принимать это. Даже укол совести стал саднить в грудной клетке.
Сняв с себя испачканное платье и всё лишнее, Николь хорошенько отмылась в душе, просушила мокрые волосы феном и заклеила пластырем содранные коленки. Натянув тёмно-синие джинсы и белую водолазку, встала перед зеркалом по привычке стала расчёсывать чёрные пряди, чтобы собрать их в хвост, но что-то в ней медленно ломалось, настолько, что стало тошно — снова этот хвост и натянутая улыбка хорошей девочки. Тошно! Она отбрасывает резинку, запуская пальцы в волосы, и помассировала кожу головы, а потом облегчённо выдохнула — так, определённо, легче.
Что с тобой сегодня не так, Николь Тёрнер?
На оставшиеся пары планов нет идти, поэтому не спеша спускается вниз на кухню. На дверце холодильника красовалась записка от мамы.
«Я приготовила тебе завтрак, подогрей и обязательно покушай.
Люблю, мама»
Не знает, намеренно, или просто мама догадывалась, что дочка решит сегодня пропустить занятия, но такая забота очень грела душу, особенно понимая, что маме пришлось встать для этого раньше обычного. Учитывая, как желудку не хочется пищи, она из-за уважения съела пару кусочков маминого омлета и выпила горячего чая с ароматом вишни.
Совершая последние глотки чая, Николь и сама не понимала, почему она чувствует себя сегодня как-то по-другому, даже как-то по-особенному. И… думает о нём.
Неожиданная мысль простреливает настолько, словно маленький заряд электрического тока пробегает по телу. Возможно, это дурная затея. Возможно, даже пожалеет об этом и не один раз, но эта мысль стала навязчива и придавала уверенности.
Быстро вернувшись в комнату, она теребила пальцы, грозя выкрутить их. Пыталась ещё раз взвесить все «за» и «против». Может, не стоит? Вдруг это странно? Вдруг навязчиво? Но порой стоит поменьше думать. Поэтому Николь хватает куртку Нэйтена и быстро накидывает собственную на плечи, надев утеплённые кроссовки, вылетает из дома, крепко сжимая его вещь в руке. Ники едва ли не бежит на остановку общественного транспорта.
Пускай это будет глупо, и она не сдержит слова, данного себе однажды.
Будет дурой, но губы помнят его поцелуй и сладко-горький привкус.
«Зачем я это сделала?»
Дура… дура… дура…
Одна и та же мысль, сверлившая голову до щекочущего чувства по нервам.
Николь Тёрнер стояла возле двери дома, не способная даже поскрестись в неё, просто мялась
