Фэй Уэлдон - Подруги

И они возвращаются назад, и Элен, оторвав польского графа от созерцания хозяйкиных роз, увлекает его за собой, мимоходом целует на прощание Марджори, и Эдвин начисто забывает сказать Марджори, что ее отца взяли в плен, а Эстер потом дня два приходится очень солоно, потому что Эдвин придирается к ее внешности, ее стряпне, ее мотовству, обхождению с детьми — к самому факту ее существования — и наконец, окончательно выведенный из себя ее страдальческим, недоумевающим лицом, перекапывает ее клумбу, засаженную львиным зевом, и сеет на этом месте лук.

Хлоя и Грейс помогают ему.

Летом 1943 года Марджори на день едет в Лондон к матери. Воскресенье. Фрогнал-хаус, построенный в 1933 году одним из ведущих архитекторов в виде как бы бетонного корабля с иллюминаторами вместо окон, теперь больше напоминает обшарпанный ковчег, сидящий на мели в непролазных дебрях кустарника и ползучих сорняков. Всех молодых садовников призвали в армию, а старые предпочитают наниматься к менее прижимистым хозяйкам.

Элен, впрочем, не падает духом. Она по-прежнему устраивает приемы, и от гостей отбою нет. Польские офицеры всех мастей, проводящие в Лондоне отпуск, два-три знакомых по Союзу обета мира, отрекшихся за это время от былых заблуждений; художники, которые раньше едва перебивались картинами, а ныне уверенно подвизаются на ниве военного плаката; бывшие писатели-авангардисты, ныне военные корреспонденты с хорошим заработком — все ищут отдохновения и отрады у нее в доме. Торговцы, небезразличные к чарам Элен, щедрой рукой отпускают ей продукты сверх нормы, и приемы устраиваются на широкую ногу.

Элен не может бросить гостей, и Марджори никто не встречает, ей приходится самой добираться с Ливерпуль-стрит в Хампстед на автобусе, который везет ее по еще дымящимся развалинам Сити — из-за груды кирпичей высовывается предмет, который она, с высоты второго этажа, принимает в первую минуту за мешок, а потом догадывается, что это верхняя половина трупа. Решает сказать кондуктору, но передумывает. Вероятно, об этом знают и без нее. Она боится поставить себя в глупое положение.

Она пытается рассказать про мертвеца Элен, но Элен не слушает, ей не до того. Она занимает гостей, рассказывая, какой самостоятельной стала Марджори благодаря тому, что живет за городом и ходит в сельскую школу. Марджори, накрывая на стол к обеду, ловит обрывок разговора матери с одной из ее знакомых.

Вот какой.

Элен. Бедный милый Дик! Не знаю, чего ему будет сильнее недоставать в неволе. Секса или культуры. Вы можете вообразить себе Дика без Книжного клуба левых[9], «Нью стейтсмена»[10] или «Аполлона»[11]? А в лагеря доходит разве что «Тит-битс» какой-нибудь да «Эсквайр»[12]— через Красный Крест, если не ошибаюсь. Как бы у него там без привычной гимнастики не отсохли мозги за ненадобностью, и не только мозги! Он никогда не умел прибегать к внутренним ресурсам.

Марджори. Мам…

Элен. Иди, не мешай, Марджори.

Марджори. Значит, папа в плену?

Элен. Ну разумеется, милая. Ведь мистер Сонгфорд тебе говорил.

Марджори, перерыв маленький палисандровый материнский письменный стол, находит адрес лагеря военнопленных, в котором содержится ее отец. Каждую неделю она отправляет по этому адресу пространное письмо, переписывая целые страницы из «Аполлона» и «Нью стейтсмена», целые рассказы из «Нью рейтинга»[13] в издании «Пингвин»; Хлоя помогает, строча одну страницу за другой, хотя ей полагалось бы в это время делать уроки, а Грейс — «настоящая маленькая художница», по отзыву учительницы, — срисовывает на почтовую бумагу наброски Генри Мура и картины Пола Нэша, и они отбывают туда же. (У Грейс — редкий дар изобразительного подражания, возьмет карандаш и с полупрезрительной, полузаносчивой небрежностью несколькими штрихами скопирует чей-нибудь подлинник.) Доходят ли письма до адресата, никто из них не знает. Ответа, во всяком случае, нет. Что, кажется, не так уж для них и важно.

— Я думаю, он умер под пытками, — говорит однажды за чаем Грейс. — Ты же знаешь, что такое немцы.

— Перестань, Грейс. Он офицер и джентльмен, — говорит, обнадеживая, Эстер, — такое бывает только с рядовыми. Не огорчай, пожалуйста, Марджори.

Но Грейс норовит делать это при каждом удобном случае, и не удивительно. Школьный табель Марджори — это что-то неслыханное. Первый учебный год в классической школе она заканчивает первой по всем предметам; на втором месте — Хлоя. Грейс заканчивает с наградой по рисованию и «при желании могла бы учиться лучше» почти по всему остальному. И хотя у Грейс все нормально с родителями, и живет она тоже вполне нормально и в своем доме, с годами эти преимущества все более утрачивают свою привлекательность. Возможности Грейс ограничены тем, что наличествует, иначе говоря Эдвином — вспыльчивым, опрометчивым и рыхлокожим. Марджори, у которой отца нет в наличности, и Хлоя, у которой отца нет вообще, живут в мире возможностей, которые уже не сбылись и еще не сбылись.

Марджори посылает свой школьный табель матери и получает ответ, в котором о табеле нет ни слова, зато сказано, что Элен на год уезжает в Нью-Йорк работать в одном из комитетов содействия «Свободной Франции». О чем Марджори предлагается поставить в известность мистера и миссис Сонгфорд.

Марджори ставит. Никакой гинеи в неделю на ее содержание давным-давно не поступает.

— Ты занялась бы каким-нибудь делом для фронта, — находит нужным сказать по этому поводу Эдвин своей жене, — а то сидишь сиднем на мягком месте целыми днями.

Эстер редко удается присесть хотя бы на минутку. Такое время — день-деньской нужно латать, чинить, перешивать. Заготовлять впрок черную смородину, чтобы ни ягодки не пропало, добавлять вареную репу в джем, чтобы подольше растянуть, вбивать в крем сироп на патоке вместо яиц — яиц не достать даже здесь, в деревне — не успеет курица снести яйцо, как его тут же подхватит на лету чиновник какого-нибудь ведомства. Одной капусты вволю. Ну и, конечно, всяческой огородной овощи.

— Я буду петь на концерте для солдат, — объявляет Эстер, восстав наконец в ответ на мужнины несправедливые придирки. До замужества Эстер мечтала стать оперной певицей. Эдвин приходит в ужас.

— Ты сделаешь из себя посмешище, — говорит он. — И из меня тоже.

Но Эстер упирается, и Эдвин пытается уговорить устроителей концерта, чтобы ее выступление отменили. Устроители не согласны, и Эстер выходит петь. Стоит перед залом, битком набитым мужчинами, — немолодая, со своими красными, натруженными руками и утраченными чаяниями, и поет — что бы вы думали? — Брехтову балладу «А что получила жена солдата?»:

Голос у нее чистый, сильный, молодой, исполнение безошибочное и уверенное. Она кончает петь, и наступает тишина. Потом — рукоплесканья, им нет конца. Видно, что она довольна таким приемом, но не удивлена. Она отказывается петь на бис.

— Достаточно, — говорит она. — Мне и этого хватит на всю жизнь.

Должно хватить, выбора нет.

— Бывает, — говорит Хлое Гвинет, — что не блестит — а все же золото. Не часто, но бывает. — И на сей раз Хлое чудится в ее словах чистая правда.

Эдвин не слышит, как поет жена, не становится свидетелем ее триумфа. Часа за два до ее выступления он смещает себе позвонок, ложится в постель, а после так мучается от боли, что не слушает, когда ему хотят рассказать про то, как все это было.

— Я знаю, в чем беда, — говорит Марджори, когда они ждут кофе, — и твоя, и моя. Это все плакат «Оставайтесь на местах». Он врезался нам в сознание намертво.

Ах да. Плакат «Оставайтесь на местах» на доске объявлений — в церкви, в трактире, в школе, в «Женском институте»[15], на станции, рядом с рецептами морковных коржиков и картофельной запеканки с треской, рекомендованными Министерством питания.

ЧТО Я ДОЛЖЕН ДЕЛАТЬ,

если услышу, что на британских берегах высадились немцы? Оставаться на месте. Сказать себе: этим займутся наши парни. Где бы я ни был — на работе или дома, — я не скажу: «Надо удирать отсюда», я не тронусь с места.

— Я не трогаюсь с места на работе, ты — дома, — говорит Марджори. — Ай да пай-девочки мы с тобой.