Однако признания признаниями, но Оливер на всякий случай просит Хлою убрать из-под его кровати свои тапочки — вдруг заметят. Хлоя, как-никак, шикса[29], и время от времени он вспоминает об этом.
Хлоя падает в обморок. Истощение или беременность? Скоро ее начинает тошнить по утрам. Значит, беременность. До сих пор Хлоя внушала себе, что не может забеременеть — что она не взрослая, а все еще девочка, и сумела внушить это Оливеру. Были два месяца, когда она могла бы забеременеть, но все обошлось, и они утвердились в этой уверенности. На третий месяц она беременеет — вот так неожиданность!
Ведь такое случается только с другими! Оливер и Хлоя ничего не предпринимают, стараясь переварить трудноусвояемую и ошеломляющую новость.
Хлоя набухает, как почка по весне, и ее положение не укрывается от зоркого глаза университетской казначейши, когда она приходит осведомиться, все ли у Хлои благополучно по части нравственности. «Мы здесь in loco parentis, знаете ли, вместо родителей». Вслед за тем Хлое приходит вежливое письмо из ректората с просьбой покинуть стены университета, поскольку предлагаемый курс обучения не приносит ей пользы, а списки жаждущих поступить достаточно длинны. Возражать не имеет смысла, так как назавтра же приходит письмо из местного отдела народного образования с уведомлением, что ее лишили стипендии. Явно нешуточное осложнение для матери-одиночки, хотя, сказать по правде, образование отступает для нее теперь на второй план. Если не ходить на лекции, останется больше времени на то, чтобы ухаживать за Оливером.
Две недели Оливер с Хлоей ломают голову, сочиняя тактичное письмо Гвинет, и тем не менее Гвинет потрясена этой новостью. Она заболевает гриппом и целую неделю лежит в постели. За все годы, что Гвинет служит в «Розе и короне», она не болела ни разу. Миссис Ликок удерживает у нее половину жалованья.
Плодитесь и размножайтесь. Для Марджори, Грейс и меня — задачка посложней, чем может показаться. А подумать, с какой легкостью ее решает корова, пчела, рыбка-колюшка, жаба, паучиха! Каждая, естественно, на свой лад, и, уж конечно, манера ухаживать у той же, скажем, паучихи черной вдовы куда своеобразней, нежели те приемы, к каким прибегает любая из нас. А впрочем, у них нет выбора. Они реагируют на раздражители, и только.
Покажите рыбке-колюшке красноперую спинку, и — бултых! — устремились прочь икринки искать себе долю, на собственный страх и риск. Рыбку никто и не спрашивает. Так получается, и точка. И никому не приходит в голову укорять ее. Никто не скажет, не могла, дескать, выметать икру в теплый день — поди, иззябнут малыши, — да и заводь догадалась на всей реке выбрать такую, где полным-полно щук, а под боком — быстрина, о чем ты только думала! Согласись, лучше бы тебе их вовсе не рожать, чем обрекать на такие мытарства, никудышная, безмозглая мамаша!.. Ничего похожего! Бултых — и пошли-поехали икринки, и никаких комментариев.
Бултых! — разрешилась Грейс, и в какой укромной, незамутненной, спокойной заводи! Персональные сиделки, частная больница, личный гинеколог, няня наготове, чтобы с рук на руки принимать младенца от молочной сестры.
И сын — сын, как и загадывал Кристи. И сколько денег, чтобы смягчить удар, сколько цветов!
Ибо первый ребенок — всегда удар, и не вздумайте обольщаться на этот счет. Пригнитесь ниже, почуяв его приближение. Девочка-жена становится матерью. На месте престижной красавицы — неопрятное, затюканное, беспомощное существо. Прислушайтесь к неумолчному речитативу. Помогай мне, заботься обо мне, пестуй меня, причитает она. Меня и ребенка. Мы драгоценные, мы хрупкие, да — потолок нужен голубой, на него ребенку смотреть, бревно ты этакое. А ты крась, когда приходишь с работы, и неужели нельзя приходить пораньше? ЗАБОТЬСЯ ОБО МНЕ, бессовестный! Ну как мы пойдем в гости, когда мне кормить. Нет, один ты тоже не пойдешь.
Ну а он — он невозможен, хуже всякого младенца, он привередничает за столом, кидается на людей от недосыпания, он напивается, скандалит, простужается, подкидывает, играя, ребенка к потолку и не успевает поймать. Где ты, где, любящий муж и отец? А ведь мы мечтали, что будем счастливы, неделимы, непохожи на других! Она, огромная, как гора, взрывоопасная, тяжело шлепает по дому, выпятив живот и грудь, в смятении и отчаянии спрашивая себя, что за чудовище досталось ей в мужья. То ли с ребенком нянчиться, то ли с этим бесноватым!
Tout casse, tout lasse, все ломается, все меняется.
Посмотрите, что выкинул Дик, когда Элен рожала Марджори. И видите, каких натворил бед!
Tout passe, tout casse, все течет, все приедается.
Когда Пьеру минуло две недели, Кристи, разрабатывая проект павильона мод на выставке 1951 года, допустил серьезные ошибки в расчетах конструкции и, обнаружив их, не потрудился забрать чертежи назад на доработку.
Что ж, неудивительно, Кристи целую неделю не спал, а прелестные соски Грейс воспалились и растрескались, тронешь — криком кричит, и он прогнал молочную сестру за явную и преступную небрежность, дав сестре пять минут на сборы и жалованье за пять месяцев вперед, — ну а потом, само собой, целых три дня искали другую и не могли найти, и Грейс рыдала, взывая к покойнице матери, а друзья, толпясь подле ее постели, косились на Кристи как на злодея.
Неописуемый кошмар!
Когда Иниго минуло три недели, Оливер уехал удить рыбу. Невозможно работать, когда в доме ребенок, а Оливеру нужно было срочно дописывать сценарий. Ему всегда лучше работается у воды.
Через две недели после того, как родилась Петра, Кристи, бросив ребенка дома, умчал Грейс на Багамские острова. Сказал, что ему необходимо отдохнуть от детей. Пока он был в отъезде, у недостроенного павильона рухнула крыша, придавив насмерть троих — двух строительных рабочих, это не в счет, но третий был у Кристи главным инженером. Непридавленных на месте происшествия не оказалось, так что заикнуться о преступной небрежности было некому; до ушей Грейс, например, вообще не дошел слух об этом несчастье — Грейс лежала в Багамской больнице с грудницей. Операцию сделали неумело, у Грейс по сей день на груди виден шрам. Кристи подал в суд, но добился лишь возмещения убытков в две с половиной тысячи фунтов и широкой огласки. Поскольку грудь — предмет сенсационный, а смертью никого не удивишь.
Ох эти дети! При рождении первенца удар обрушивается с сокрушительной силой, с каждым последующим немного мягчает, однако многодетные переносят его тяжелей, начиная переживать заранее. Боль, пожалуй, притупляется — саднит, но не режет.
Пока Эстер лежала в больнице в ожидании Стивена, Эдвин выкапывал картошку и сажал вместо нее луковицы нарцисса, готовя Эстер к весне приятный сюрприз. Она — как, впрочем, и он — так и не увидела цветы, не узнала, что может торжествовать победу.
Ну а Патрик? А что Патрик? Когда тихоня Мидж ждала Кевина, Патрик запечатлел на полотне каждую ступень ее беременности и помышлял запечатлеть сами роды, да только отец Мидж вовремя успел схватить дочь в охапку и увезти на «скорой помощи» — то есть, строго говоря, не очень-то вовремя: Кевин родился на больничных ступенях, и, таким образом, при большем количестве свидетелей, чем если бы родился дома, — а Патрик пришел в такую ярость, что заявил, пускай тогда отец ее и навещает, а не я. С какой стати? Больницы приносят несчастье, а я суеверен. Так и не навестил ни разу. А когда Мидж рожала Кестрел в больнице святого Георгия, Патрик сидел в родилке рядом, у постели Грейс, и держал ее за руку, пока она рожала Стэнопа. И слава богу, что хоть кто-то сидел — дело было в канун рождества, сестры распевали в палатах рождественские гимны, а молодые врачи-интерны уже успели хлебнуть.
Никогда не беременейте в марте, не раз повторяла потом Грейс, если собираетесь донашивать. Никогда не рожайте детей в канун рождества.
На пятом месяце у Хлои случается выкидыш, и она теряет ребенка. Хлоя оплакивает его, Оливер тоже. Что-то утрачено, и оба чувствуют это. Силы извне напали на них и отняли невосполнимое. А все же до чего приятно горевать сообща, знать, что твоя утрата — общая утрата, и утешать друг друга!
В суеверной поспешности Хлоя и Оливер регистрируют свой брак в Бристоле, не дожидаясь, пока стрясется несчастье пострашней. Ребенка, конечно, не вернешь, как и Хлоин диплом, но еще не поздно сохранить друг друга. Ну и потом, на женатом положении Оливер вправе получать вдвое большую стипендию, и они с Хлоей могут позволить себе жить относительно безбедно: он учится, она готовит ему и согревает его постель, и оба согласны, что в выигрыше при этом главным образом она.
Хорошее время. Холостые студенты валом валят к ним в мансарду поглядеть на семейную жизнь.
Хлоя пишет Гвинет, но не о том, что выходит замуж, а лишь о том, что потеряла ребенка. Почему? Возможно, из опасения, как бы Гвинет, которой выпало в жизни так мало счастья, не вздумалось омрачить счастье дочери неодобрением или слезами или, что еще хуже, стоять при бракосочетании, храбро улыбаясь и осуждая в душе несерьезность гражданского обряда, а возможно, в смутной надежде избавить мать от тяжких воспоминаний о собственном замужестве, о вдовстве и от сознания, что отныне ее жизнь кончена и начинается Хлоина.
