Марджори тоже: целый день на работе, а после работы дай бог оклематься до утра. Со своими-то делами не справиться, где уж тут помогать другим. Марджори — со всяческой деликатностью, понятно, — использует Мидж в качестве материала для документальной ленты о женщинах с несостоявшейся судьбой. Мидж, как считает Марджори, только портит Патрику антураж.
— Все меняется, — говорит она. — С этим надо мириться. Если тебе когда-то улыбнулось счастье, это вовсе не значит, что ты вправе рассчитывать на него сегодня. Мидж ни в коем случае нельзя было заводить детей. Эгоизм и безумие.
А тем временем Кевин и Кестрел тянут Мидж за подол, пристают, ревут, пачкают. С глазами Кестрел не оберешься хлопот. Воспаляются, слезятся.
Мидж задолжала за квартиру. Ей присылают уведомление, что ее будут выселять. Она идет к автомату, звонит Грейс и спрашивает Патрика, но Грейс не торопится его позвать, и к тому времени, как он подходит, у Мидж кончаются монеты и в трубке слышны только частые гудки.
Мидж нечего подарить Кестрел на второй в ее жизни день рождения, правда, по почте пришли три пакетика с подарками: от Хлои, Марджори и Грейс. Уже кое-что.
— Если со мной что-нибудь случится, — сказала как-то Мидж Хлое, — вы позаботитесь о детях?
— Конечно, — машинально отозвалась Хлоя и спохватилась. — Но о чем вы? Почему что-то должно случиться?
— Мало ли, попаду под машину, — ответила Мидж.
Накануне дня рождения Кестрел Мидж глотает разом все снотворные таблетки, какие ей за последние годы прописывали врачи, — она их копила. Наутро она не просыпается, и дети теребят и зовут ее безуспешно.
Марджори, по пути на натурные съемки, заезжает к Мидж, застает эту картину, вызывает «скорую помощь», вызывает по телефону Хлою и едет на работу. А что? Вроде бы все необходимое сделано.
Что толку попусту сидеть и охать, время не ждет.
Рано или поздно, заявляет Грейс, такой конец был неизбежен — раз Мидж копила снотворное, значит, ею владела идея самоубийства, не хватало только удобного повода свалить на кого-то вину, это ясно, и она, Грейс, решительно отказывается признать себя козлом отпущения. И вообще, хороша мать, если могла учинить такое над детьми! Самоубийство, заявляет Грейс, есть проявление враждебности, самоубийца — не только жертва, но и палач и заслуживает осуждения, а не жалости.
При всем том Грейс с этого момента теряет интерес к Патрику.
Кевина и Кестрел Хлоя забрала к себе. Патрик не возражал. Но после, когда Оливер завел речь о том, чтобы им с Хлоей официально усыновить детей, Патрик покачал головой. В таком случае, говорит Оливер, у которого как раз туговато с деньгами, что, впрочем, не мешает ему заказать Патрику за две тысячи фунтов Хлоин портрет, ты мог бы взять на себя часть расходов по их содержанию. Этот же вопрос — разумеется, из верноподданнических чувств к Оливеру, ради себя она бы в жизни не решилась — поднимает во время последнего сеанса Хлоя, задрапированная лишь полотенцем, причем до сих пор Патрик если и тронул ее пальцем, то разве что усаживая в нужную позу. Не лестно ли жене, когда муж так на нее тратится! Две тысячи фунтов за ее портрет! Отметим, что Оливеровы зятья только что публично отвалили по тысяче на озеленение горы Синай.
Патрик. Да ты пойми, Хлоя. Я теряю способность писать, когда отдаю кому-нибудь свои кровные деньги.
Хлоя. Не кому-нибудь. Твоим кровным детям.
Патрик. Вот и Мидж пела ту же песню. А сама изменяла мне. С хозяином этих самых доберман-пинчеров. Потому я и хотел их отравить.
Хлоя. Что за чушь. Не смей так говорить про Мидж. Она тебя любила. Что за привычка непременно все представлять в черном свете?
Мидж проводили безобразно. Ее предали земле, не кремируя. Миссис Маклин подкатила к могиле мистера Маклина в инвалидном кресле. Мистер Маклин рванулся вперед, жаждая вцепиться Патрику в глотку, но добился только того, что выпал из кресла. Патрик, одурманенный то ли наркотиками, то ли алкоголем, то ли и тем и другим и совершенно невменяемый, явился на похороны с наркоманочкой лет пятнадцати, которую папаша-фабрикант торопился запечатлеть на полотне, пока она еще не утратила человеческий образ.
Грейс вообще не явилась. Пришли Оливер, Хлоя и Марджори.
Патрик пустился в пляс, откалывая на могиле Мидж что-то вроде матросского танца, но Оливер подставил ему подножку, и Патрик, потеряв равновесие, растянулся на земле за большим надгробным камнем, где и остался лежать. Девчонка попыталась его растормошить, подбивая на дальнейшие непристойности, но быстро отключилась сама.
По счастью, Маклины успели к этому времени погрузиться в наемный черный «роллс-ройс» и уехать; на месте происшествия оставались лишь представители более современного и терпимого поколения.
Патрик. А ты не проси денег. Если Оливер может позволить себе заказывать у меня портреты, значит, ему уж как-нибудь по карману прокормить двух детишек. Да и тебе, Хлоя, будет занятие.
Хлоя. Какой ты добрый. У меня их и без того хватает.
Патрик. Серьезно? Разве тебе не хотелось бы еще ребеночка?
Хлоя. Хотелось бы. Да все не донашиваю.
Патрик. А, узнаю Оливера. В жизни не встречал подобного пустоцвета. За что бы ни взялся, все гробит на корню. Киносценарий, шуры-муры, добрую попойку и — нате вам, оказывается, младенцев тоже.
Хлоя, приученная ежедневно жертвовать собой во имя Оливерова творческого гения, поражена до глубины души. Неужто выкидыши — его вина, а не ее? Даже в сознании не укладывается.
Патрик. Так что же, Хлоя, хочешь, подарю тебе ребеночка? Раз уж денежной помощи Кеву и Кес от меня не видать, давай хотя бы преподнесем им единокровного братца или сестричку.
Хлоя. Почему ты так уверен, а вдруг не получится?
Патрик. Глупости, обязательно получится.
Хлоя. Прошлый-то раз не получилось.
Патрик. Уж не была ли ты на меня в претензии?
Хлоя. Была.
Патрик. Ну, знаешь ли, на вас, женщин, не потрафишь.
Так после стольких лет Хлоя вновь попадает в объятия Патрика, и он дарит ей Имоджин. Ей в голову не приходит, что Патрик откроет Оливеру, кто отец ее ребенка, но как же Патрику удержаться, когда Оливер опять требует денег на Кевина и Кестрел, угрожая в противном случае не заплатить за Хлоин портрет. То, что у Хлои на этот раз нет выкидыша, само по себе служит подтверждением Патриковых слов.
Оливер прощает Хлое. Хлоя простить не может — ни себе, ни Патрику.
Хлоя задремывает у постели Элен. Она сегодня не выспалась. Но вот она вздрагивает и просыпается.
— Бедная маленькая Мидж, — доносится с койки, на которой, словно вторая больная, лежит Марджори. И плачет.
Хлоя. Ты бы о себе поплакала для разнообразия. Нашла кого оплакивать, через целых десять лет.
По векам Элен пробегает трепет, но они не поднимаются.
Марджори. О себе — стоит только начать, и не остановишься. Обо всем, что нужно было сделать и не сделано. Ну подумай сама, заехать-то заехала к Мидж в то утро, но, как нарочно, дотянула до той минуты, когда уже было поздно. Никогда со мной раньше такого не случалось. Да что теперь толковать, все равно горю не поможешь. Сперва зачем-то кружила и кружила без конца по кварталу, балда такая. Если бы только послушаться сразу первого побуждения, а не сопротивляться ему.
Хлоя. Мы всегда себя так корим, когда человек умирает. Если б только…
Марджори. Кевин, бедненький, впустил меня. Насилу дотянулся до замка. Что я могла поделать? Вызвала «скорую», дождалась тебя — вроде все. И со спокойной совестью покатила на работу, а теперь думаю — нет, не все, что-то еще полагалось бы сделать по закону.
Хлоя. Что же?
Марджори. Не знаю. Побыть там. Удостовериться хотя бы, выживет она или нет. Я ведь, если честно, не хотела это знать. Трусость какая. И нечего было пихать ее в этот документальный фильм. Кому от него польза. Ох, сколько в жизни делаешь такого, о чем потом жалеешь.
Хлоя. А что еще?
Марджори. Могла бы лампочку Бену подать по-человечески. Я разозлилась на него. Он собирался к своей матери, а я знала, что она меня не любит. Пускай, думаю, свалится со стула, оттого и не поднесла ее поближе. А самое гадкое — я ведь телеграмму-то маме не посылала, когда вернулся домой отец. По-моему, нет. Знаю, что пошла на почту, взяла бланк, написала, а потом, Хлоя, мне кажется, скомкала и выбросила.
Хлоя. Кажется?
Марджори. Ты же помнишь, как тогда каждый грош был на счету. Либо дай телеграмму, либо выкупи масло. А я терпеть не могла маргарин. Меня еще в школе все дразнили Маргаринчик, а больше всех ты, Хлоя.
