— Не нужно было трогать ее с места, — говорит Марджори. — Почему ты им не помешала, Хлоя? Бедная мамочка.
Марджори плачет, о себе.
Хлоя с Марджори и Грейс сидят под навесом на автобусной остановке у больницы. Моросит дождь. Такси не видно. Автобус не едет. Хлоины замшевые голубые туфли промокли и сделались у носков темно-синими. У нее зябнут ноги. Она поеживается. Некоторое время они сидят молча. Грейс поминутно трогает себя за макушку.
— А я, по-моему, опять беременна, — нарушает молчание Грейс. — Какое-то чудное ощущение. И эта чувствительная точка на макушке, когда надавишь. Помните, как мы увидели, что у мамы в животе зашевелился ребенок? Вот был ужас. Жалко, что оказалась не девочка. Девочка бы ее не убила. Я вообще предпочитаю девочек. К Пьеру, в сущности, была равнодушна, к Петре — другое дело.
— Мальчик будет, — говорит Хлоя, — если ты не ошиблась. Уж очень ты этого сильно хочешь.
Но в душе она не сомневается, что так и есть. Марджори держит на коленях материнскую сумочку.
— Что мне с ней делать? — спрашивает она. — Не в силах я разбирать ее содержимое.
— Положи в урну, — говорит Хлоя.
— Прямо как есть?
— Ну да. Кому-нибудь пригодится, подберут.
Марджори опускает сумочку в урну. Потом, что примечательно, ее находит какой-то честный человек, сдает в полицию, оттуда звонят Марджори, просят приехать, забрать — Марджори едет, и заново переживает свое горе, и ругает Хлою, но сейчас ей импонирует такой жест.
— Вот и все, — говорит Марджори. — Кончено. Хоть бы уж автобус приехал скорей. Я замерзла. До чего же паршивая страна. Ну, теперь-то меня здесь ничего не держит.
— Если б ты только верила в переселение душ, — говорит Грейс, — как всеми силами стараюсь верить я, ты не смотрела бы так мрачно на вещи. Такой, как Элен, необходимо для полного счастья красивое тело. Если я правда беременна, ее душа, скорее всего, переселится в моего ребенка. Оттого-то все так и сошлось.
— Господи, помилуй нас, грешных, — вставляет Хлоя.
— Она ничего не сказала напоследок? — спрашивает Марджори. — Зачем только я тебя послушалась, Хлоя. Не надо мне было уходить.
— Она не просыпалась, — говорит Хлоя. Правильно ли она делает, что лжет? Это так и останется неизвестным.
— Если тебе нужен Фрогнал-хаус, — говорит Марджори, — он к твоим услугам, распоряжайся.
— Зачем? — с удивлением спрашивает Хлоя.
— Жить, — говорит Марджори. — С детьми, но без Оливера. Сдашь верхний этаж, и живи на эти деньги.
— Куда ей, — говорит Грейс. — Отдай его лучше Патрику.
— Нет уж, дудки, — говорит Марджори.
Подходит автобус. Они садятся и занимают три свободных места у дверей. Марджори и Грейс сходят в Эрлз-Корт. Хлоя доезжает до площади Пиккадилли-Серкус и пересаживается на тринадцатый номер до Ливерпуль-стрит. Почти до самого утра ей не удается заснуть. Хотя ни Оливер, ни Франсуаза ей не мешают. В эту ночь все в доме спят в своих постелях.
Странно. Кто бы мог подумать?
Марджори, Грейс и я. Что можем мы, три сестры, три израненных ветерана, сказать вам, чем помочь? Что вам поведать о жизни и смерти, началах и концах, о тщетных усилиях и необдуманных потерях — о пути, предначертанном для нас в этой жизни не без своеобразной логики, только ее не всегда удается распознать.
Мы трое можем поделиться лишь теми крохами, какие дал нам личный опыт. Способен ли чужой опыт послужить кому-то уроком? Рада была бы поверить этому, но сомнительно. Кого и чему он научил? Когда ловушка захлопнулась, кто уцелеет и предостережет? То-то, и все мы это знаем.
Поле битвы усеяно женскими телами, да-да, их исхудалые, безжизненные руки воздеты к небесам. Не думайте, то было славное побоище. Ярко светило солнце в разгар сражения, сверкали доспехи, снопами взметались искры. И с благодарностью приемлет пролитую кровь земля. И опять вершится обновление.
А ты, хорошенькая сестричка, покойся на пуховой подушке, расчесывай свои шелковые кудри и не отмахивайся от того, что говорит тебе старшая сестра. И уж тем более — бабушка. Слушай внимательно — тогда, быть может, ты не придешь к финишу такой усталой, опустошенной, печальной, как она. Скажи спасибо, что так мягка твоя подушка, нежься на ней, покуда не прошло твое время, и пусть тебя не осудит та, чьи руки шили и набивали ее. Этот труд принес ей много страданий и мало чем вознаградил за них. И лишь одно, говорит бабушка, остается неизменным и для нее, и для тебя, и для всех нас. Хорошие дни приходят, и не успеешь оглянуться, как уходят. Уходят и приходят снова.
Умей же ценить красоту, пока она твоя, миг истины, ночь любви. У тебя нет другого богатства.
Делай семейные фотографии, не стесняйся щелкать аппаратом. Наряжайся на свадьбы, любые свадьбы. Радуйся рождению ребенка, любого. Ибо счастье дано нам на день, не на жизнь. Лови момент, другого не будет. Лишь этот день, эта ночь, эта короткая минута.
Теперь — о моих друзьях, моих подругах. Грейс лавирует, скользя на носочках меж телами поверженных, и до поры до времени не дается на растерзание стервятникам. На этот раз она оставляет ребенка, рожает девочку, нарекает ее, назло всему свету, Гипатией, живет какое-то время с Патриком и возвращается к Себастьяну, которого, то ли по праву, то ли нет, объявляет отцом Гипатии. Себастьян бросает кино и под покровительством Стивена, сына Эстер, начинает заниматься рекламой — Стивен, рекламируя продукты для тех, кто страдает ожирением, в рекламных целях проверяет их действие на себе и действительно спускает фунтов семьдесят. Как замечает Грейс, стремление к совершенству всегда дает свои плоды. Сама она умудряется большей частью быть Гипатии хорошей матерью и постепенно вносит в свою семейную жизнь с Себастьяном долю того же томного и картинного лоска, каким была первоначально отмечена ее жизнь с Кристи. Раз в месяц к ней приходит в гости Стэноп. Она угощает его огуречными сандвичами, а во всем прочем почитает за благо не трогать. Раз в неделю Грейс ездит в Борнмут проведать старика отца и исправно поливает помидоры, которые он выращивает в ящике за окном.
Вот так. Кто бы мог подумать?
Гипатия, слава богу, уродилась смирной, покладистой девочкой, никогда зря не ревет и ни капли не похожа на Элен, а скорей уж напоминает Хлою, какой та была в детстве.
Марджори, когда слегка затягиваются раны, устраняется от участия в сече и находит для себя иное, более достойное поле битвы — в Израиле. «Взыграла отцовская кровь», — говорит она. Вместе со своей съемочной группой она ежедневно играет в прятки со смертью, поспешая к месту событий, когда возникают инциденты в зоне прекращения огня. Без матери, без надежды самой сделаться матерью она, сколько можно судить, не унывает. Загорелая, обветренная, наконец-то красивая, в краю, где лишиться жизненных соков — не диво, а диво, будь ты мужчина или женщина, не лишиться жизни.
Ну а я, Хлоя, больше не живу в ожидании смерти. Я привожу в порядок свой дом, дом Марджори, и очень вовремя. Дети мне помогают. «Но ты же не можешь бросить меня на Франсуазу», — говорит Оливер. Могу, говорю я, говорю и подтверждаю это делом.
К половине восьмого сборы заканчивались. Марта загружала все вещи в машину, проверяла, как оделись дети, и усаживала всех троих на заднем сиденье, снабдив учебными играми и сухим бисквитным печеньем. Когда все было готово к отъезду, Мартин выключал телевизор, спускался вниз, закрывал дом на все замки и садился за руль.
Уикенд! В пятницу вечером до коттеджа всего два часа езды, правда, обратная дорога в воскресенье занимает целых три часа. Радости общения с природой и гостями. Да они счастливчики, настоящие счастливчики!
По пятницам Марта возвращалась домой автобусом в 18.12 и готовила семейству бутерброды и чай; потом снимала белье с четырех кроватей и закладывала простыни и пикейные покрывала в стиральную машину — вот и стирка на понедельник; потом извлекала из сушилки постельное белье, которое потребуется за городом; потом упаковывала игры и книги для детей, еще провизию на три дня — она закупала продукты на неделе, понемногу, чтобы не носить тяжелые сумки, — еще папку со своими бумагами и эскизы Мартина (Марта работала в рекламном агентстве, следила за спросом, а Мартин был свободным художником-оформителем), щетки для волос, джинсы, запасные футболки, антибиотики для Джолиона (у него часто болело горло), проигрыватель Дженни, кассетный магнитофон Джаспера и еще уйму разных вещей — жуть сколько набирается! — потом ловко и быстро укладывала все в багажник. В коттедже почти ничего не оставляли (Мартин: «Только воров приманивать»). Пока муж и дети пили чай, Марта сновала по дому, наводила порядок, вытирала пыль, попутно делая еще что-то по хозяйству, забирала кошку у одних соседей, пристраивала ее у других и бывала довольна, что успевала управиться до того, как заканчивалось чаепитие. Потом Марта убирала со стола, Мартин смотрел выпуск новостей по второму каналу Би-би-си, а дети тянули жребий, кто займет лучшие места в машине.
