Перешли в горницу. На самой середине ее стоял покрытый узорчатой скатертью и уставленный закусками стол, у стены — диван с высокой спинкой и шифоньер.
Сели за стол, и Виссарион Маркович наполнил стопки и рюмки со словами:
— Нам, мужчинам, своя доза, вам, женщинам, своя. Обмоем Светкино платье, чтобы дольше носилось.
Трофим Матвеевич поднял Светланку на руки и раз-другой подкинул к потолку.
— Тебе пить еще рано — на конфету.
— Непарно. Одноглазым будешь, — засмеялась Светланка.
— Гляди-ка, какая сообразительная! Тогда на еще.
— А я знаю, как она зовется-называется: Мишка, — и, получив конфету, убежала на улицу к поджидавшим ее подружкам.
Вместе со всеми опрокинув свою «дозу», Трофим Матвеевич закусил солеными помидорами и принялся за индейку, зажаренную с луком, чесноком и перцем.
Нина — большая мастерица готовить. II стол она накроет так, что поглядишь на него — и сразу слюнки потекут. Посреди стола — копченая селедка, вся в кольцах лука и с красным свекольным цветком во рту. А вокруг нее — тарелки с холодцом, винегретом, домашней колбасой, солеными помидорами.
— А я, кажется, про грибы забыла? — Нина оглядела стол и спросила гостей: — Каких подать: соленых или маринованных?
— Я бы от солененьких не отказался, — отозвался Трофим Матвеевич. — Под водочку-то уж больно они хорошо идут.
Виссарион Маркович вновь наполнил стопки. Нина вместе с грибами принесла яичницу.
По второй выпил только один хозяин, женщины лишь пригубили, Трофим Матвеевич тоже отхлебнул совсем немного.
— Каким бы богатым ни было застолье — работа требует: пей в меру и меня не забывай.
На селе знают, что Трофим Матвеевич не любитель по гостям ходить. И никто никогда его не то что пьяным — просто хмельным не видел. Знает председатель свою «дозу», свою меру!
Нина заметила, что Трофим Матвеевич отставил свой стакан, вышла на кухню и тут же вернулась.
— Наш, он и угощать не умеет. Себя-то не забыл… Выпей-ка, кум, пивка. Смотри, как шипит и пенится. Специально из ячневого солода готовила. Для вас. Отменная корчама получилась. Знаю, что водку не пьете.
— Эй, кума! Тебе не в колхозе, а в Чебоксарах в ресторане «Волга» работать, — засмеялся Трофим Матвеевич. — Как тут откажешься!.. Ты уж прости, устал я нынче. Собачья наша должность председательская: и сам на кого только не лаешь, и на тебя все тявкают. — Он опорожнил стакан пенистого и густого — аж на стенках беловатый налет остался — пива и попросил еще: — Налей-ка, кума. Ей-богу, лучше «Столичной».
С улицы прибежала Светланка и опять подсела на колени к крестному. Увидев дочь, пьяный Виссарион Маркович вдруг спросил:
— А вы, кум и кума, когда порадуете сыном или дочкой? А?
Он не заметил, как разом помрачнел Трофим Матвеевич, как он бросил злой взгляд на Марью. Он только тогда сообразил, что сказал что-то неладное, когда увидел, как председатель встал из-за стола и сам попросил зюл-курки[12].
— Вы еще посидите. А мне рано вставать.
Светланка повисла у него на шее:
— Не отпущу!.. Фу, от тебя водкой пахнет.
— В том-то и дело, что я пьян. А пьяный я сердитым становлюсь.
Как хозяева ни уговаривали Трофима Матвеевича остаться, он твердил свое: «Мне завтра рано вставать». Марья молчала. Она-то знала, почему так резко испортилось настроение Трофима Матвеевича; Виссар наступил ему на больное место. Хочет, очень хочет Трофим, чтобы у них были дети, а детей нет.
И как только он ушел, Марья сама налила в стакан мужа водки, залпом выпила его и заставила то же самое сделать Нину.
— Это чтобы у тебя голос прорезался. Спой что-нибудь.
Трофим Матвеевич ушел — надо хоть жену его ублажить. К тому же Нина знала, что если в председательском доме Трофим — голова, то Марья — шея, а это значит, что куда она захочет, туда голову и повернет.
И Нина завела старинную чувашскую песню. Обычно ее поют двумя голосами: старым и молодым, а Нина умела делать это одна. Да еще как умела!
Доченька, что тебе надо?
Есть два табуна коней —
Выбирай себе любого, —
это Нина выводила глуховатым старческим голосом. Затем делала небольшую паузу и звонким, девичьим:
Ай, анне, ай, атте[13],
Пусть тот конь подохнет.
Захмелевший Виссарион Маркович начал поддерживать жену простуженным баритоном:
Доченька, что тебе надо?
Дом — дворец, амбарам счета нет —
Возьми амбар в подарок.
Но хоть и пьян был Виссар, но знал, что за дочь должна петь только одна Нина:
Ай, анне, ай, атте,
Пусть он сгорит ясным огнем.
Марья слушала, подперев голову ладонью. Не себя ли она видела в той песенной доченьке?! Она, самая младшая в семье, тоже росла в достатке и не знала ни в чем отказа.
А хозяева продолжали:
Доченька, что тебе надо?
В Сявалкасах два чернявых парня —
Выбери любого.
Ай, анне, ай атте,
Пусть оба на войне погибнут
Дальше родители предлагают любимой доченьке полные сундуки добра, но та отвечает, что и добра ей не надо, пусть его воры украдут.
И вот конец песни:
Доченька, что тебе надо?
В Сявалкасах два русоволосых молодца —
Выбирай любого.
Маленькое личико Нины преобразилось, засияло в улыбке, задорно засверкали черными бусинами глаза и, широко раскинув руки над столом, она удало закончила:
Ай, анне, ай, атте,
Так бы давно и сказали!
Не первый раз слышит Марья эту песню, но сегодня она почему-то особенно тронула ее. Тронула до слез.
А Нина уже заводила новую. Что за голос у этой маленькой худенькой женщины! Так бы сидел и слушал хоть всю ночь. И даже когда застолье уже подходило к концу, когда был налит зюл-курки и Марья засобиралась домой, Нина все еще продолжала петь;
Хозяин говорит: «Иди, иди».
Ведро говорит: «Подожди,
Нацеженное пиво не кончилось».
Хозяин говорит: «Иди, иди».
Бутылка говорит: «Подожди,
Непочатая четверть водки есть».
Хозяин говорит: «Иди, иди».
Тарелка говорит: «Подожди,
Еще цельный шыртан есть»…
Так с шутками-прибаутками Нина и проводила свою уже изрядно захмелевшую кумушку. II хотя еще в избе был выпит зюл-курки, Нина вынесла рюмку во двор и заставила выпить еще. А на прощанье еще и дважды наказала, чтобы завтрак Марья не готовила, а приходила наутро вместе с мужем опохмеляться.
Разомлевшей Марье поначалу показалось, что на воле так же тепло, как и в избе. Ветра нет, пахнет сырым тающим снегом. Село спит. В своем доме тоже света нет, значит, и Трофим лег спать. Наверное, уже поздно. А домой идти не хочется.
Марья захватила горсть снега и приложила к разгоряченному лбу. Голова вроде бы просвежела, мысли потекли ровнее.
Она стояла под старыми ветлами на берегу речки. Они, эти ветлы, видели Марью в пору любви. Здесь, под ними, ее впервые поцеловал Сергей… Она и по сей день не знает, почему так робела перед ним. Сколько сявалкасинских парней на нее заглядывалось, по она ни одного из них и близко к себе не подпустила. А этот пришел и сразу же завладел ее сердцем. И тогда тоже была ранняя весна…
Расцвела яблоня — быть яблокам. Бывает, что и заморозки ударят, и град побьет цветы, но придет осень — хоть немного, хоть сколько-то яблок висят на ветках.
Не так ли бывает и с человеком: побьет-помнет его жизнь, сердце морозцем прихватит, а он все равно продолжает надеяться на лучшее, все равно надежда не покидает его…
Когда Марья узнала, что инженер леспромхоза Сергей был женатым, она три дня не выходила из дому, не открывала свой магазин. И тогда была тоже ранняя весна, разве что снег был уже совсем на исходе. И это сколько же лет с тех пор прошло? Шесть? Семь? Нет, уже восемь…
Она уже знала, что забеременела, когда ее посватал Прыгунов. Пришлось согласиться. Через полтора месяца после замужества она сделала аборт, и с тех пор детей больше не было…
Марья вздрогнула, услышав, как кто-то, насвистывая, идет с верхней улицы. Она тоже медленно пошла к своему дому. Получилось так, что дороги с идущим сверху человеком у них пересеклись.
— Ого! — раздался незнакомый Марье басовитый голос. — В Сявалкасах, оказывается, не только девушки ходят по улахам.
«Кто это? Фигурой на Сергея похож. Такой же высокий, статный…»
— А разве у женщин не равные права с мужчинами? — в тон незнакомцу ответила Марья.
— Ну, уж если так, тогда здравствуй, Мария Сергеевна!
«Ну и силища! Руку сжал, как железными клещами».
