Теперь Леону стали понятны и поездка Кулагина, и задержка Рюмина. «Но что же это такое: „меньшинство начало атаковать решения съезда“»? — задумался он.
— Картошка горит, повар! — Ермолаич поднялся и, взяв нож, помешал на сковородке. Потом снял короткий жакет, оправил бородку и стал рассказывать, что знал о положении в партии со слов Луки Матвеича и Вихряя.
На другой день вернулся из поездки инженер Рюмин и сообщил, что в губернском комитете еще месяц назад происходило совещание представителей местных организаций РСДРП, на котором обсуждались решения съезда, но литература, полученная из-за границы, якобы пропала.
— Думаю, что Поляков ведет действительно нехорошую линию, — заключил Рюмин свое сообщение.
Леон отдал ему письмо Луки Матвеича и задумчиво прошелся по комнате. Стало ясно, что в губернском комитете взяли верх бывшие экономисты.
Долго они советовались, что делать, и решили потребовать объяснений у Полякова. Рюмину трудно было получить вторую командировку. Леон поехал к Чургину в Александровен, а оттуда вдвоем — они выехали в губернский центр.
На явочной квартире они встретили Ряшина.
— А, какими судьбами? — удивленно воскликнул Леон.
— Освободились с Ткаченко и решили узнать о съезде подробнее. Ты видел Сергея? Он здесь.
Все обрадовались: наконец-то и эти двое были теперь на свободе, а когда пришел Ткаченко, Леон и совсем повеселел. «Ну, теперь-то мы поговорим с Поляковым!» — подумал он.
Поляков расспрашивал о суде, о том, как выступали адвокаты, и ни слова не говорил о съезде, а тем более о расколе. Чургин слушал, слушал его и наконец прервал:
— Ну, это всем приятно, что товарищи наши вышли. Давайте поговорим о вещах неприятных… Мы приехали поставить перед вами два вопроса: почему вы скрываете литературу о съезде и почему пригласили на совещание бывших экономистов — Кулагина из Югоринска, Загородного из Александровска, а не меня, Дорохова и Александрова — руководителей комитетов?
Поляков был явно смущен и, подумав немного, ответил:
— Мы созывали, так сказать, низовиков, а не руководителей. Руководителям мы просто дадим литературу, и они все поймут сами — люди грамотные. Ну, немного не по форме вышло — эта наша оплошность. Стоило ли из-за этого приезжать, ей-богу?
Но Чургина было не легко провести, и он тоном, не терпящим возражений, потребовал:
— Немедленно созовите представителей всех организаций и расскажите нам о том, что произошло на втором съезде. Если вы этого не сделаете, я, Дорохов и Александров от имени трех комитетов обратимся в Центральный Комитет с жалобой на вас и попросим прислать сюда Луку Матвеича или другого агента ЦК для выяснения вашего поведения: Вы будете отвечать за то, что скрываете от организаций решения съезда.
— Да с чего ты взял, Илья Гаврилович? — воскликнул Поляков.
Но Чургин продолжал:
— За то, что вы скрываете литературу и «Искру», ЦК может вас распустить. Разумеется, мы поддержим такое решение.
Столь решительного заявления Поляков не ожидал и растерялся. Он знал, с кем имеет дело, — Чургин не бросал слов на ветер. Но Полякову надо было выиграть время для того, чтобы заручиться поддержкой со стороны других организаций, и он с сожалением развел руками:
— Самое большее, что мы можем сделать, это созвать вас, руководителей, недели через две. Нас провалили, арестовано три члена комитета из пяти, а за мной шпики ходят по пятам.
— Тогда мы сами соберемся, — ответил Чургин и встал. — Где литература и последние номера «Искры»? Потрудитесь выдать их нам.
Поляков дал якобы собственные номера газеты, и Чургин с Леоном уехали в Югоринск. Чургин составил текст обращения-протеста ко всем организациям по поводу действий губернского комитета, Ткаченко с Ольгой отпечатали его, послали всем комитетам и роздали рабочим-партийцам на сходках.
И только теперь рядовые партийцы узнали о втором съезде РСДРП и о действиях меньшинства.
Леон пока на сходках не появлялся.
Ряшин первую беседу о втором съезде провел в «десятке», которым руководил Кулагин. Он прочитал «Искру» и от себя почти ничего не добавил. Тогда выступил Кулагин и заявил, что он не согласен с решением съезда, и пространно стал говорить о «диктатуре ленинцев», о том, что Ленин захватил всю «партийную власть» в свои руки, единолично распоряжается в редакции центрального органа партии.
— Я предлагаю, — закончил он, — опротестовать решения съезда и потребовать от Центрального Комитета предоставить места мартовцам.
Ряшин только и возразил ему:
— Не надо так резко выражаться: «опротестовать», «потребовать». На съезде были живые люди, и они могли ошибиться. Наше дело, низовиков-рабочих, поправить своих руководителей.
— Что верно, то верно, — поддержал его Заяц. — Это Дорохов привык к таким резким словам, а нам они ни к чему. — Потом шепотом сказал Ряшину: — Вот за это я тебя и люблю, Иван Павлыч. Ты образованный человек, а Леон… Что-то я не вижу его. Он как с тобой, ничего?
— Ничего.
— А почему его нигде не видно? И Леонида Константиныча не видно.
Ряшин шутливо ответил:
— Они бросили политику.
— Совсем?
Ряшин пристально взглянул в его конопатое лицо и ответил серьезным тоном:
— Совсем.
— Гм… Интересно, — покрутил красные усы Заяц.
На другой день Ряшин сказал Леону:
— Кажется, и у нас будет свое «меньшинство». В группе Кулагина есть товарищи, не согласные с решениями съезда. Я не стал, для первого раза, нападать на них, а так сказал, в мягких тонах. Некоторые тобой и Рюминым очень интересуются, Заяц например. Я сказал, что вы отошли от политики. Как тебе это нравится? Надо бы проверить Зайца.
— За это спасибо, мы проверим его… А то, что ты мягкие тона полюбил, мне не нравится. Кулагин ведет дело к расколу организации, и мы обязаны призвать его к порядку.
— Фу-у, какие вы горячие с Кулагиным… Нельзя так, Леон. Нас много, партийцев, и мы можем иногда расходиться в мнениях. Так зачем ссориться из-за этого?
— С теми, кто идет против Ленина, мы совсем разойдемся, Иван Павлыч, — отрезал Леон.
Ряшин снисходительно усмехнулся.
— Когда моя жена ругается, я согласен лучше уступить ей, чем срамиться перед соседями. В конце концов мы с тобой и Кулагиным — члены одной партии. Почему мы не можем уступить друг другу, чтобы сохранить единодушие в организации?
Леон удивленно посмотрел на Ряшина.
— Я тебя не узнаю, Иван Павлыч. В тюрьме ты был более принципиален в политических вопросах.
— Леон, я рядовой партиец, — серьезно заговорил Ряшин. — Я не знаю ни товарища Ленина, ни товарища Мартова, но считаю, что для революционной работы будет лучше, если между этими двумя виднейшими фигурами русской социал-демократии будет полное единогласие. Поэтому я против разжигания страстей, против того, чтобы смотреть на требования части партии в увеличительное стекло и подымать шум по поводу того, что кто-то думает расколоть партию.
Леон задумчиво покачал головой. Нет, не все сказал ему этот человек в тюрьме. Называть принципиальные расхождения одной части партии с другой — семейным делом Ленина и Мартова! Хотеть единогласия в партии — и потакать наскокам на решения съезда со стороны меньшинства! «Нет, Иван Павлыч, мы слишком по-разному понимаем положение в партии, чтобы найти общий язык. И ты, должно быть, ближе к Кулагину», — подумал он и сказал:
— Да, Иван Павлыч, поверил я тебе в тюрьме, а, выходит, рановато… Ничему тебя жизнь не научила.
— А именно?
Леон безнадежно махнул рукой:
— Нечего спрашивать, ты лучше меня знаешь, что у тебя на душе.
— Да что особенного у меня на душе? — спросил с обидой в голосе Ряшин. — Что я против раздувания разногласий? Или что я не хочу предрешать исход обсуждения решения съезда рабочими-партийцами? Не понимаю, кого ты хотел бы видеть во мне, Леон.
— Я хочу, Иван Павлыч, чтобы ты ясно сказал: с кем ты? — прямо поставил вопрос Леон. — С большинством партии или с меньшинством? Хитрить нечего, мы люди взрослые.
Ряшин побагровел от охватившего его возмущения, но он умел владеть собой и спокойно ответил:
— Я с партией, Леон. Ты неправильно ставишь вопрос.
— Нет, я ставлю его так, как надо. Или — или. Иного ответа быть не может. Говори.
Ряшин надел картуз и высокомерно сказал:
— Я не считаю себя обязанным отвечать, когда со мной разговаривают таким тоном. — И вышел.
— А отвечать и не надо, товарищ Ряшин. Мне все ясно, — сказал Леон минуту спустя, шагая по комнате и дымя папиросой.
Решение напрашивалось само собою: выступить самому на группах с докладом о съезде. Волновало одно: за кем пойдут рабочие-партийцы — за большинством или меньшинством?
