Ольга кивнула головой.
— Но он работает, будто переменился. И не узнаешь, что был экономистом.
— Не верю. Такие не меняются.
— Но тогда и Ивану Павлычу верить нельзя?
Леон не сразу ответил. Ряшин сидел вместе с ним, вместе они делили тяжесть заключения, и у них не осталось ничего такого, о чем бы они не переговорили.
— Иван Павлыч — другое дело, — возразил Леон. — Тот, кажется, понял свои заблуждения. А этот, в синих очках… Впрочем, увидим… Ты знаешь, что происходил второй съезд?
— Знаю.
— А больше ничего не знаешь?
Ольга почувствовала: Леону известно что-то большее, и насторожилась.
— Нет. А что?
Позади них послышался топот конских копыт, шум брички. Леон дернул Ольгу за руку, и они свернули в сторону от дороги.
— Но-р, рыжий! — услышали они голос Зайца и с недоумением переглянулись.
— Зайца я не приглашала, — сказала Ольга.
Леон немного запоздал и пришел, когда все уже были в сборе. Александров впустил его и Ольгу в дом, выслал из комнаты сына, чтобы предупредил в случае чего, и, вернувшись, взял Леона за плечи:
— Ну, коренной вальцовщик, какая она на казенных харчах была житуха? Вижу: плохая, очень плохая. Придется больше не пускать тебя действовать в открытую. Еще раз заремизят, и все.
Леон улыбнулся.
— Ничего, Александрыч. Мы народ живучий. Душа цела — и хорошо, а кости мясом обрастут, как говорится… Да и ты, я гляжу, постарел немного.
Рюмин крепко пожал руку Леона, а Кулагин так приветливо заулыбался, что Леон подумал: «Может быть, в губернском центре лучше знают людей?»
Александров налил каждому по стакану чаю, принес варенье в вазочке, пустую водочную бутылку поставил и, бросив на стол карты, сел под иконами.
Леон взял карты, медленно перетасовал их и отложил в сторону.
Все смотрели на его худое, бледное лицо и невольно вспоминали, каким он был до тюрьмы. Особенно внимательно наблюдал за ним Александров. Как-никак, он считал себя учителем и покровителем Леона и живо помнил молодого, любопытного шахтерского парня, быстрого, диковатого, в сморщенных, изрезанных углем сапогах. И вот перед ним сидел возмужавший, серьезный и спокойный человек в черной сатиновой косоворотке под распахнутым пиджаком и в таких же, как прежде, высоких сапогах.
— Товарищи, много времени мы не виделись, и многого я не знаю, — неторопливо начал Леон, как бы собираясь, с мыслями, и неожиданно предложил: — Расскажите каждый коротко, кто что делает в своих кружках… Начинайте, Леонид Константиныч.
Рюмин пожал плечами: к чему это? Но Леон кивнул ему головой, и он рассказал, что в организации затишье и нет никаких споров, что сходки происходят хоть и редко, но регулярно, и на них читается литература и проводятся беседы, что организация состоит из пяти групп по пять человек в каждой, что типография цела, но в ней больше печатаются листовки губернского комитета, — словом, повторил все то, что говорил Леону наедине.
Леон не задавал вопросов и, едва Рюмин смолк, попросил Кулагина тоже рассказать о своей работе, а когда Кулагин закончил свое сообщение, обратился к нему с вопросом:
— Кто состоит в вашей пятерке?
— Как — «кто»? Кружковцы. И их у меня не пятерка, а десятка уже.
— Новых вербовали?
— Пять человек: мой помощник, два других конторщика и двое рабочих. Предполагаю еще троих завербовать.
— Сами вербуете?
— Сам, разумеется.
Леон косо взглянул на Рюмина, как бы спрашивая: «Как же это? А комитет где?» — и продолжал:
— Как ваши кружковцы относятся ко второму съезду?
Кулагин пожал плечами.
— Все ждут итогов второго съезда.
— Каких итогов вы ждете?
— То есть как это? — удивился Кулагин и, сняв свои синие очки, стал протирать стекла. — Итогов, так сказать, принципиальной оценки положения дел в партии и той линии, которую проповедовала «Искра».
«„Той линии“… Так… Бывшие экономисты ждут оценки линии разгрома экономистов! Интересно», — подумал Леон, но не стал больше задавать Кулагину вопросов.
— Теперь я скажу, товарищи, — заговорил он негромко, — только вам пока, не для разглашения в группах… В тюрьме мы узнали, что второй съезд закончился… расколом, — произнес он совсем тихо и обвел взглядом каждого. — Большинство съезда пошло за товарищем Лениным, меньшинство — за Мартовым.
Рюмин, Ольга и Александров наклонили головы, а Кулагин смотрел на Леона, и лицо у него то расплывалось в улыбку, то делалось серьезным.
— Позвольте… как это — «расколом»? — спросил он и улыбнулся. — Вы изволите шутить, Леон? Или… — опять сделал он серьезное лицо.
— Я не комедию представляю, а веду заседание комитета, товарищ Кулагин, — хмуро ответил Леон и встал.
— Да, но я не понимаю, о чем речь! — пожал плечами Кулагин.
— О партии речь, товарищ Кулагин, о судьбе Российской социал-демократической партии.
Кулагин вытер очки, надел их и, подвинув к себе стакан чаю, положил в него варенья и торопливо зазвенел ложечкой.
В комнату вошел сын Александрова и сообщил:
— Заяц приехал.
На этом заседание комитета и кончилось. Рюмин, Кулагин, и Ольга спрятались в коридоре. Александров убрал лишние стаканы, стулья. Выйдя на улицу, он вернулся в комнату вместе с Зайцем, а члены комитета ушли из коридора в сад.
— А-а, кого вижу! — воскликнул Заяц, идя навстречу Леону. — А я еду с земляком на рыбалку и решил твоего учителя прихватить… Может, и ты поедешь?.. Фу, как ты накурил…
— Насиделся в тюрьме без папирос, так одну за другой палю, — ответил Леон и подумал: «Неужели провокатор?»
В этом году на заводе Суханова была пущена тридцатитонная мартеновская печь, на завалочной площадке появилась первая завалочная машина, а для вновь построенной электростанции из Германии прибыла турбина мощностью в четыре с половиной тысячи лошадиных сил, и на станции работа закипела в две смены.
Но особенно спешно строился рельсобалочный стан. Ходили слухи, что Суханов получил крупный заказ на поставки для Маньчжурии но рельсы или что другое будут катать на новом стане, этого никто не знал, да это никого и не интересовало. Интересно было то, что на завод принимались все новые и новые люди и о снижении расценок не было больше и речи.
Рюмин начинал подозревать, что начавшееся оживление связано с политикой царизма на Дальнем Востоке, с планом создания «Желтороссии» в Маньчжурии, и однажды заговорил об этом с Леоном.
Леон насмешливо спросил его:
— Ты министром иностранных дел, что ли, собираешься быть, что тебя это так интересует? А я вот о чем думаю: Кулагин уехал в губернский комитет на совещание, а мы ничего не знаем.
— На какое совещание? — удивился Рюмин.
— Очевидно, по поводу второго съезда. Придется тебе поехать к Полякову и узнать, что там за совещание. Меня это наводит на нехорошие мысли: на совещание приглашают бывших экономистов, а мы, искровцы, оказываемся в стороне.
Рюмин устроил себе командировку от завода и уехал из Югоринска.
Леон стал ждать его. Ждал два дня, три, но Рюмин как в воду канул.
На четвертый день Леон послал Чургину телеграмму с просьбой сообщить о новостях. Вернувшись из города, он вспомнил, что на обед нет ничего, а Алена вот-вот должна прийти с работы, и принялся чистить картошку.
Когда он поставил на плиту сковородку, дверь отворилась и вошел Ермолаич.
— О, вот кого уж не ожидал! — воскликнул Леон. — Ну, здравствуйте, дядя Ермолаич! Где это вы пропадали с Вихряем?
— Отсюда не видать; шибко далеко, насилу доехали, — устало ответил Ермолаич.
— Совсем?
— Совсем… Рассчитали и там. Ну, Вихряй устроился, да ему нельзя трогаться, — в комитете он там, в Батуме, на заводе Ротшильда. А я — вольный орел, снялся и полетел.
— Ну и орел! — усмехнулся Леон. — Хотя носом ты на орла немного похож. Заострился он у тебя здорово… Садись к столу, сейчас картошка будет готова.
Леон весело разговаривал и жарил картошку, а Ермолаич наблюдал за ним и думал: «Ничего не знает…» Наконец он спросил:
— Ты что, не знаешь, какие дела творятся в комитетах?
— Нет.
Ермолаич достал из сумки и отдал Леону письмо Луки Матвеича, написанное бесцветной химической жидкостью. Леон поднес письмо к огню — и на белом листке бумаги обозначились легкие строки, адресованные Рюмину:
«Дорогой Леонид! Дела начались нехорошие. Меньшинство, во главе с Мартовым и Троцким, начало атаковать решения съезда. Не исключено, что дойдет это и до нашей губернии.
Не ждите материалов, а сообщите рабочим-партийцам. Я буду в ближайшее время. Как Леон? Дома или еще гостит?..»
Теперь Леону стали понятны и поездка Кулагина, и задержка Рюмина. «Но что же это такое: „меньшинство начало атаковать решения съезда“»? — задумался он.
