Пришла Алена. Все на ней от руды было красное — одежда, лицо, — ноги, точно ее измазали глиной, глаза светились тускло, и в них была усталость. Она села на табурет, несколько секунд просидела молча. Потом сняла с себя Леонов рабочий жакет и, взглянув на печку, вяло спросила:
— Ничего не готовил?
— Нет, с Ряшиным спорил, — ответил Леон. — Этот Ряшин, кажется, опять на старое поворачивает… Давай картошки нажарим.
Алена усмехнулась.
— Вот кухарку себе нашла! Уморит жареной картошкой… Принеси воды лучше, я супчику, что ли, сварю. Жидкого давно хочется.
— Ну, а картошки я все равно нажарю.
Леон сходил за водой, принес угля. Видел он: устает Алена, трудно ей с непривычки разгружать вагоны с рудой, с коксом, и ему было стыдно смотреть на нее. Он виновато сказал:
— Еще немного потрудишься — и все, я скоро пойду работать.
— Сиди, пожалуйста, со своей работой. У тебя и так, я смотрю, дел хватает этих, ваших… Поправишься немного, тогда пойдешь.
Леон обнял ее, ласково потрепал по плечу:
— Спасибо, женушка, родная! Но я все-таки попробую поступить на работу. В новопрокатный, говорят, принимают.
Накануне сходки к Леону пришел Кулагин и позвал к себе, сообщив, что приехал представитель губернского центра. Леон пошел с ним. Представителем оказался сам Поляков. Спросив у Леона, как проводятся беседы на сходках, он заявил:
— Губернский комитет считает ваши действия самоуправством и беседы на группах без наших представителей проводить не разрешает.
Леон потемнел и готов был встать и уйти. Неслыханное дело: губернский комитет запрещает проводить сходки по поводу… съезда партии!
— Вы… в своем уме? — заговорил он взволнованно. — Да если об этом сообщить Центральному Комитету… — Но он не договорил.
— Дорохов, я предупредил тебя, — строго сказал Поляков. — Будешь своевольничать — распустим комитет.
Леон резко поднялся со стула.
— Распустите? — переспросил он глухим голосом. — За то, что мы читаем «Искру», центральный орган партии?
— За то, что действуете анархистски и дискредитируете губернский центр перед низовыми организациями. Эти антипартийные, анархические действия будут являться предметом особого разговора, — ответил Поляков, вскидывая на нос пенсне.
Безумная ярость охватила Леона. Он шагнул к Полякову, схватил его за плечи и так неистово затряс, что пенсне упало на пол и разбилось, а лицо Полякова исказилось от испуга.
— Я решения партийного съезда защищаю, и вы называете это антипартийным поступком?! Да я душу выверну из вас за такие слова!
— Леон, ты с ума сошел! — крикнул Кулагин.
— Дорохов, ты будешь отвечать, — сдавленным голосом проговорил Поляков.
Леон оттолкнул его и отвернулся, стараясь овладеть собою. Помолчав немного, он решительно сказал:
— Хорошо. Мы сходки не проводим. Но я прошу, я требую немедленно созвать представителей искровских комитетов. Или мы соберемся одни.
Поляков поправил воротничок, черный галстук, досадливо поморщился.
— Хорошо, — согласился он. — Через три дня приезжайте.
Леон повернулся и шагнул к двери.
— Леон, обожди, горячая голова! — услышал он голос Полякова, но не остановился и, порывисто открыв дверь, быстро сбежал по ступенькам на улицу.
Была темная ночь. На противоположной стороне улицы горел фонарь, невдалеке от него маячила темная фигура человека в штатском.
Леон повернул за угол дома, и в тот же миг его схватили за руки.
— Именем закона!.. — раздался хриплый бас.
Леон крутнулся. Один городовой упал, но другой выхватил револьвер и наставил его на Леона.
— Именем закона…
Леон что было силы ударил городового ногой в живот и стремительными прыжками побежал прочь.
Позади него грузно шлепали по грязи и свистели полицейские.
Совещание было назначено вдали от губернского города, на даче.
Чургин и Леон, не доехав до места, сошли с дачного поезда и направились мимо садов в поселок. Выйдя к еле приметной дороге на косогоре, они постояли немного, всматриваясь в ночную темень, но кругом никого не было видно.
Из-за садов снизу доносился шум уходившего поезда.
Чургин шел и думал: из шести комитетов четыре сообщили о своем согласии с письмом Югоринского комитета, а два не ответили. Если даже Поляков сумел привлечь их на свою сторону, все равно на совещании искровцы будут в большинстве. Но Чургин понимал, что коль скоро Поляков угрожал распустить Югоринский комитет, он попытается поступить так после совещания, и не только с Югоринским комитетом. Как предупредить эти раскольнические действия, если в губернском комитете осталось всего два человека?
И Чургин негромко сказал Леону:
— Трудные времена наступают, брат. Мне кажется, что мы стоим на пороге очень серьезных событий, быть может, даже более серьезных, чем те, которые мы пережили, — борьбу с экономистами. Поляков явно ведет линию на захват искровских комитетов.
— А чего ему не вести? — так же тихо заговорил Леон. — Все его друзья — сторонники меньшинства, бывшие экономисты, которых он всегда втихомолку поддерживал. Экономизм похоронили мы, искровцы, и они это отлично помнят, так что ждать от них хорошего нечего… Жаль, что Луки Матвеича нет.
— Ничего, мы и сами справимся, — успокоил Чургин и добавил — Пора тебе перестать оглядываться на учителя.
Леон промолчал.
Поляков рассчитывал по-своему. От четырех искровских комитетов он пригласил на совещание пять человек, а от двух, которые поддерживали губернский комитет, — четверых и, кроме того, Ряшина. Против пяти искровцев у Полякова, вместе с членами губернского комитета, на совещании оказывалось шесть своих сторонников и колеблющийся Ряшин, от которого зависело уравновесить голоса или дать перевес Полякову.
Чургин не знал всех прибывших, но лишь только он переступил порог большой комнаты, в которой должно было происходить совещание, как почувствовал что-то неладное и сказал Леону:
— При голосовании будем настаивать на предоставлении права голоса лишь одному человеку от каждого комитета. Поляков, кажется, хочет нас провести.
— Если уже не провел.
— Ну, это мы еще посмотрим!
Ряшин слышал эти слова и усмехнулся..
Совещание открыл Поляков. Он выразил сожаление по поводу запоздалой встречи с местными руководителями, объяснив это арестом членов губернского комитета, и приступил к докладу о втором съезде. Говорил он свободно, словно только что прибыл со съезда, но изобразил дело так, будто Ленин отказался признать решение съезда, утвердившего редакцию первого параграфа устава в формулировке Мартова.
— Перед выборами центральных органов партии, — говорил он, — благодаря случайному стечению обстоятельств, а именно: уходу со съезда «Бунда», ленинцы получили большинство и провели своих кандидатов в центральные органы.
Голосование было явно незаконным. Кроме того, иметь большинство на съезде — это еще не значит иметь большинство в партии, — заключил Поляков и продолжал: — Что такое споры о первом параграфе? Это споры о том, кто может быть членом партии и кто им не может быть. Что означает предложение товарища Ленина? Оно означает, что двери партии надо закрыть наглухо от всех сочувствующих, что в партии надо установить строжайшую дисциплину, приказывать партийцу делать то-то и то-то, а не то, что он считает полезным. Это диктатура над партийной личностью. Бонапартизм, если хотите.
Поляков стоял за столом у двери в соседнюю комнату — длинный, тонкий, в сверкающих очках. Перед ним, под лампой, лежала общая тетрадь, и он часто подносил ее близко к глазам или наклонялся, читая свои записи. Продолговатое лицо его со светлым клинышком бороды было холодно и неподвижно, рассеянный взгляд скользил где-то поверх голов присутствующих, и говорил он монотонно, будто читал студентам давно заученную лекцию. Но речь его лилась без единой запинки, и, казалось, он сам наслаждался ею.
Ряшин нервничал: «Размазня интеллигентская. По такому жгучему вопросу говорить таким ледяным языком!» — мысленно говорил он, обдумывая свое выступление.
Вот Поляков посмотрел в тетрадь и прочитал:
— Принимая во внимание все сказанное, я рекомендую утвердить следующую резолюцию. Первое: одобрить решения съезда в части уставных вопросов; второе: считать незаконным избрание в центральные органы партии представителей только большинства; третье: относительно программы-максимум сделать поправку, что механическое перенесение выражения Карла Маркса «диктатура пролетариата» в определение будущих общественных взаимоотношений России — неправильно.
