— Ты когда-нибудь будешь стареть? — спросил Чургин.
— С ума ты сошел? Да мне еще нет и двадцати пяти, — рассмеялась Оксана.
— А-а… Можно подумать, что тебе нет и семнадцати.
Оксана не поняла его мысли и сочла это за комплимент.
Вскоре горничная принесла чай, варенье, торт. Оксана положила Чургину на тарелочку торта, налила чаю в маленькую фарфоровую чашечку и тогда лишь спросила, будто только сейчас поняла его слова:
— Ты хотел сказать, что во мне еще много девического?
— Детского.
— Я положу тебе малины, хочешь? Это от простуды помогает. Я очень озябла и хочу пить с малиной.
— Я, когда озябну, предпочитаю другое питье. Впрочем, положи.
— Тогда я дам тебе вина. Хочешь? — спросила Оксана и позвала горничную, но потом вскочила с места и убежала из комнаты. Через минуту она вернулась с бутылкой мадеры в руках.
Некоторое время пили чай молча. Оксане не терпелось узнать мнение Чургина о предложении Рюмина, и она ждала его вопросов.
— Я хотел бы серьезно поговорить с тобой… — начал Чургин.
— Давай поговорим, — с готовностью подхватила Оксана, но Чургин неожиданно для нее сказал:
— …Об этом новоиспеченном помещике. Нельзя ведь любить двоих.
— Ах, ты вон о чем, — разочарованно проговорила Оксана, стараясь уклониться от неприятного разговора. — В другой раз об этом…
Чургин поставил свою чашечку на стол, пригладил небольшие усы и, поднявшись с кресла, сказал:
— В другой раз, милая, я, кажется, к тебе не зайду. Не хотел бы быть обязанным твоему новочеркасскому окружению, генералам или помещикам всяким, — жестко добавил он.
— Илья, ну что это за речи такие? И причем здесь Яков?
— А при том, что мне кажется, это его рук дело — вся эта роскошь. Только выполнено все это руками Ульяны Владимировны.
— Не может этого быть! Мама не позволит, — неуверенно возразила Оксана.
Чургин медленно прошелся по ковру. Он мог бы уничтожить Оксану одной-двумя фразами, но что изменится от этого? «Ничего. Бросится в объятия Яшки демонстративно», — подумал он. Подойдя к ней, он обнял ее за плечи и медленно повел в глубину гостиной.
Они сели на тахту и долго сидели молча.
— Побеседуем откровенно, милая, — сказал наконец Чургин. — Говори все, что у тебя есть на душе.
Оксана опустила голову. Что ему ответить, Чургину, зятю, замечательному человеку и другу? Сказать, что она несчастна, — он высмеет ее. Сказать, что она не в силах заставить себя забыть Якова, — он этому не поверит. Поделиться с ним всем, всем и ничего не утаивать, — о, это слишком тяжкий разговор, и она не хотела, чтобы такой человек, как Чургин, знал о ее горе, о ее душевной опустошенности… И Оксана решила не говорить ничего.
— Я прошу тебя, Илюша, оставим этот разговор, — повторила она. — Я сама не знаю, что у меня за отношения с Яковом.
Чургин строго, испытующе посмотрел на нее.
— Не знаешь? Тогда вот что, сестра: немедленно — слышишь? — немедленно рви все отношения с этим… прохвостом. Иначе ты погибла.
Оксана вскочила на ноги, точно ужаленная, сверкнула глазами, и у нее непроизвольно вырвалось:
— Погибла?.. То, чего ты боишься, уже случилось!
Слезы выступили у нее на Глазах, нервно дернулись губы, и все поплыло, как в тумане. Она пошатнулась, схватилась рукой за угол книжного шкафа.
— Ну, вот… теперь ты все знаешь, Илья, — сказала она расслабленным голосом и пошла прочь.
— Сестра, — позвал ее Чургин.
Оксана остановилась и так осталась стоять, не оборачиваясь, ожидая его слов. Чургин тяжело, как старик, поднялся с тахты, подошел к ней и за спиной ее сказал:
— Ты права. Теперь об этом поздно говорить. Но Леонид Константинович любит тебя, и я думаю, что он поймет…
Оксана обернулась, посмотрела в хмурое лицо Чургина злым взглядом и медленно, запинаясь, проговорила:
— Чтобы Леонид Константинович… Чтобы я сказала ему?.. Нет, нет… Ни за что!
Чургин взял ее за руку и твердо сказал:
— Подлец потому и называется подлецом, что он не способен на честный поступок… Ты должна… ты обязана немедленно порвать с Загорулькиным. Неужели и теперь в тебе не найдется силы для этого? Ведь ты любишь Рюмина, честно любишь, а с тем…
— Нет и нет, Илья! — взволнованно перебила Оксана. — Поздно теперь говорить об этом. Яков пойдет на все, он опутал меня со всех сторон… Быть может, он и маму опутал, — совсем тихо добавила она, опустив голову.
— Да, жаль. Ну… дело твое. Прощай! — Чургин отпустил ее руку, резко повернулся и вышел.
Дома Чургина поджидала Ольга. Чургин обрадовался ее приезду, стал расспрашивать, как прошла демонстрация в Югоринске. Ольга рассказала, что Ряшин и Кулагин всячески противодействовали Леону, но демонстрация все же состоялась и прошла очень удачно, потому что казаков не было в городе.
Чургин написал Леону письмо и посоветовал немедленно вывести из комитета Ряшина и Кулагина. Потом достал из потайного ящика стола составленное от имени губернского комитета обращение ко всем организациям тога России. В нем содержалось предложение добиваться от ЦК РСДРП созыва третьего съезда.
— Обращение напечатайте, мне — триста экземпляров. Губернский центр временно я перенес сюда… Возьми, — сказал Чургин, подавая Ольге текст обращения и письмо для Леона.
Ольга переглянулась с Варей, потупила взгляд и не знала, что ответить.
— Я отвезу, — сказала Варя. — Она совсем приехала сюда. Хватит ей там томиться…
— То Оксана, та ты… Вы с ума меня сведете с этими вашими… романами, — недовольно проговорил Чургин, — Сколько рабочих приняло участие в демонстрации?
— Тысячи три. Ткаченко арестовали за час до моего отъезда, Леон скрывается, ему я оставила записку у Ермолаича, — глухо ответила Ольга и отошла к окну.
Чургин задумчиво прошелся по комнате. Потом сел писать письмо Леону.
— Зря ты уехала из Югоринска. Трудно будет Леону без Ткаченко и тебя, — сказал он.
Ольга грустно смотрела в окно и молчала.
Югоринские власти были бессильны помешать демонстрации, но ночью полиция произвела облавы в рабочих поселках, арестовала более сорока человек, а на мельнице ей удалось захватить типографию комитета.
На другой день Овсянников со своими товарищами пришел к полицмейстеру на квартиру и выстрелом из револьвера убил его наповал.
В тот же день в Югоринск вернулась казачья сотня, и хождение по городу позже восьми часов вечера было воспрещено.
Леон предусмотрительно не ночевал дома. В субботу вечером он пошел к инженеру Рюмину и по дороге был задержан казачьим патрулем. Один из казаков обратился к нему:
— Да ты не земляк будешь, не Левка Дорохов?
Это был Пахом из Кундрючевки.
Леон не решался назвать себя, но Пахом спрыгнул с коня и протянул ему руку.
— Ну, здорово дневали. На цыгарку не будет, Леон?
Пахом был любимцем атамана Калины, хорошего от него ждать было нечего. Леон дал ему папиросу и, настороженно поглядывая на казаков, спросил:
— А я не узнал тебя… Как там наши, не слышал?
— Отец твой вроде ничего. Уважаю старика, хороший мужик, а вот тесть у тебя, — Пахом прикурил и отрезал: — сука. Ты с ним тоже, кажись, не ладишь?
Леон понял, что между Пахомом и Нефедом Миронычем что-то произошло, и ответил:
— С ним кто свяжется, век не забудет.
— Ну, и я не забуду. Да мы еще встретимся… Ты приказ читал?
— Нет. А что?
— Ну, завтра прочитай, а сейчас иди-ка лучше домой. Это хорошо, что я тебя встретил… Как-нибудь забегу. Вы тут проживаете? — показал Пахом плеткой в сторону поселка.
— Тут, от края вторая хата, — ответил Леон, хотя жил в противоположном конце поселка. — Забегай, чайку попьем.
Казаки поехали своей дорогой, а Леон свернул к дворам и вскоре постучался к Ермолаичу.
— Леон? За ним полиция ходит, а он за полицией! У тебя голова есть, в такое время разгуливать? — обрушился на него Ермолаич.
И тут только Леон узнал о том, что типография провалена, а Ткаченко арестован, что Ольга уехала на шахту, а Алена обегала всех знакомых, беспокоясь, не попал ли ои в полицию.
Леон прочитал записку Ольги, задумчиво сложил ее и спрятал в карман.
— Да… Типография… Ткаченко… Ольга… Многовато сразу, — хмуро проговорил он и спросил: — Овсянников, Ряшин как?
— Ничего не слыхал. Должно, в целости.
Больше Леон дома не появлялся и перешел на нелегальное положение. Трудно это было — целыми днями сидеть в землянке и ничего не делать, но уезжать из Югоринска ему не хотелось и нельзя было. Чургин прислал с Варей письмо, сообщил, что Поляков тайно создал губернскую фракцию меньшинства, что Загородный за агитацию против демонстрации выведен из комитета, и советовал Леону действовать со всей решительностью.
