И тогда на заседании комитета Ряшин и Кулагин были исключены из членов комитета за раскольническую деятельность в организации. Но они заявили, что такому решению не подчинятся. Больше того: они потребовали кооптировать в члены комитета вместо Ольги представителя меньшинства.
Леон через Варю сообщил обо всем Чургину и попросил его вернуть Ольгу в Югоринск.
— Так и скажи, — наказывал он сестре, — это безобразие, в такое время уезжать отсюда. Нам сейчас дорог каждый человек, а она — пятый член комитета.
Алена делала вид, что не обращает внимания на их разговор, а у самой на уме было: «Нет, Лева, дружок мой: тебе я больше не верю. Ольга тебе нужна не только для политики.
И теперь я поняла все». Об этом она и сказала Варе, когда они ушли от Леона. Но Варя успокоила ее:
— Зря ты, Алена, так думаешь. Ольга никогда не пойдет на то, чего ты боишься. Она — хорошая и чистая девушка.
Алене стало неловко, и она виновато сказала:
— Я верю тебе. Ничего не говори Ольге.
— Хорошо… А ты больше помогай Леону. Ему сейчас тяжело, оттого он и злится.
— Я и так записки ношу. А вчера листки разбрасывала с Ермолаичем.
— Ты?
— Да, я.
Варя обняла ее и сказала:
— Давно пора, Аленушка.
По снежной целине к хутору мчался заяц. За ним, вытянувшись в струну, огромными прыжками бежали гончие собаки. Вдали, прижавшись к лошадям и размахивая плетками, во весь галоп скакали всадники, и ветер доносил их возбужденные голоса:
— Ату-у-у!.. Ату-у-у…
Заяц перемахнул через изгородь, а вслед за ним ее перепрыгнула свора собак и взмыленный золотистый дончак в седле.
— Не уйдешь, мошенник! — злорадствовал Яшка.
Зайцу действительно негде было укрыться, и он бежал уже по хуторским огородам.
Вот он достиг высокой стены. За стеной были тополя, чернели сады, и Яшке показалось: еще один прыжок — и заяц уйдет.
«Уйдет! Ушел, черт косой», — мысленно выругался он. Но обессиленный зверек юркнул в сторону, к другой стене, и тут в углу его настигла желтая, на длинных белых ногах собака. Заяц пискнул детски резким голосом и затих, Яшка осадил лошадь, спрыгнул с седла и всем телом навалился на свою жёртву. Поймав зайца за ноги, он достал из-за голенища нож, рукояткой ударил по белой мордочке зайца и поднял за ноги.
— Старик! Ушлый был! — улыбаясь, сказал Яшка подъехавшему Андрею.
Из носа, изо рта зайца текла кровь, пятная снег яркими брызгами.
На дороге, в переулке, стояли мужики, слышались голоса:
— В акурат в тупик загнал беднягу.
…Дома Яшку поджидали помещики Френин и Чернопятов. Сидя в гостиной, за ломберным столиком у кафельной печи, они рассеянно переставляли на шахматной доске фигуры, посматривали на большие, в рост человека, часы и то и дело позевывали, прикрывая рты белыми руками.
Френин через каждые пять минут покрикивал:
— Устя! Не видать там Якова Нефедовича?
Горничная Устя в который раз отвечала «нет», и Френин опять продолжал переставлять на доске фигуры.
— Шах, — густым басом произнес тучный, вспотевший Чернопятов и ладонями слегка ударил снизу вверх по своим пышным усам.
— Устя-я! Подай нам, милая, по стаканчику чаю. Да рому налей по рюмочке.
— Шах, я сказал, — повторил Чернопятов.
— Ах, шах? А я и не вижу, — рассеянно сказал Френин, почесав за ухом, и защитил короля ферзем.
— Обменяться хотите?
— А это ваше дело.
Устя принесла чай в фарфоровых чашечках, поставила на столик узкие рюмки и глиняный флакончик с ромом.
— Не видать там Якова Нефедовича? — опять спросил Френин.
— Нет.
— Мат, — тем же голосом произнес Чернопятов и взял свою чашечку.
Френин долго смотрел на доску и думал, потом переставил ферзя на другое поле и отвалился к спинке кресла.
— Ходите, горячий какой!
Чернопятов взглянул на доску и ухмыльнулся:
— Вы что, двумя ферзями играете? Вы же моим ферзем заслонились.
— Разве? — удивился Френин. — Виноват… Но мата я все же не признаю. Сейчас чайку выпью и разберусь… Впрочем, эта игра на меня сон нагоняет, давайте лучше о чем-нибудь поговорим.
Френин выпил две рюмки подряд, запил их чаем и заговорил веселее:
— На политическую тему давайте побеседуем. Я люблю беседовать на политические темы, когда немного выпью.
— Я не люблю вмешиваться в политику, — сказал Чернопятов.
Френин достал черную табакерку палехской работы, взял щепотку табаку и поднес ее к носу.
— А я люблю… Вот, например, Куропаткин поехал на фронт. Как, вы думаете, встретит его Алексеев? Или вот августейший наш… апчхи!.. предоставил право политическим ссыльным поступать в армию рядовыми. Как вы думаете, дураки они или умные, ссыльные эти?
— Не знаю и знать не желаю, какие они, политические. Я знаю, что они должны сидеть.
— Сидеть?.. Хорошо. А как вы думаете: Плеве они не ухлопают, как ухлопали Сипягина?.. Апчхи!.. Короче: к чему мы идем?
Френин спрятал табакерку и сам себе ответил:
— Мы идем к анархии.
Чернопятов рассмеялся.
— Политик! Ай, политик!
— Да-с, к анархии, — убежденно заключил Френин. — Мужик уже точит на вас топор, а вы ухмыляетесь, милейший.
Чернопятов обиделся, полные щеки его вздулись, и он раздраженно сказал:
— Этого еще недоставало слышать от дворянина! Вы начинаете говорить такие вещи… Если мужик точит топор против меня, то этот топор ударит и по вас.
— По мне? Ха-ха-ха! Что ему бить по мне! У меня все давно прожито и пропито. Нет, по мне ему бить не имеет решительно никакого смысла. Из меня он ничего не выбьет. А вот из вас, о, из вас он может многое вышибить!
— А именно?
— А именно? Землю — раз, — сказал Френин, загибая пальцы на левой руке, — свободу — два, власть — три… Ну и хватит ему.
Чернопятов сердито ударил ладонями по своим усам, встал.
— Я… не понимаю, милостивый государь, к чему мы начали этот разговор, — с дрожью в голосе проговорил он. — Мы дворяне, оба землевладельцы, оба чтим и любим монарха…
— Позвольте, позвольте… Я не согласен, решительно не согласен, — перебил Френин. — Мы оба помещики, это правильно, но один из нас крепостник. Мы оба землевладельцы, это тоже правильно, но один из нас слишком богатый, а другой нищий. Мы оба чтим монарха, но… но, черт побери, давайте говорить без дураков. Чего ради мы ввязались в войну с Японией? На кой черт нам нужны маньчжурские бобы, когда у нас хватает пшеницы? Мужик вот-вот начнет жечь наши имения, а рабочие бунтовать на фабриках, а мы воевать вздумали? Мы проиграем эту войну… Да, да! Проиграем потому, что у нас есть такие дураки… как Алексеев и этот самый граф Дурново.
— Осторожнее выражайтесь, — заметил Чернопятов. — Адмирал Алексеев — побочный сын императора Александра Второго.
— Не мешайте мне говорить. Побочный… А знаете, как в народе называют таких побочных?
— Гм… Это разные вещи.
— Это одни вещи. Я хочу сказать, что народ не хочет войны… Вот о чем речь!
— Ничего, его заставят захотеть, — с усмешкой сказал Чернопятов.
— Ну, и заставляйте, а я пить буду. Черти на том свете не балуют этой штукой. — Френин налил себе рому и крикнул — Устя! Хор!..
Дверь гостиной широко распахнулась, и на пороге появился Яшка, румяный, возбужденный.
В комнате повеяло свежим морозным воздухом, запахло степью…
После обеда Яшка пригласил гостей в кабинет, и тут пошел разговор по душам.
Чернопятов стал жаловаться на жизнь и намекнул, что Яшка совсем разорил его. Яшка делал вид, что пьян, и только посмеивался, но мысль его работала трезво, и он в уме отвечал соседу-помещику: «И совсем из имения, при случае, выкурю, не зевай, любезный».
Френин дремал на диване и скорее мурлыкал, чем напевал, то «камаринскую», то «иже херувимы» и все просил Яшку:
— Яков, Яша, пошли за хором! Ну что тебе стоит послать за хором?
— Не могу, сосед. Андрей щиты ставит в поле.
— Щиты… Да провались они вместе с твоим Андреем! Хор немедленно — и все разговоры! — стучал Френин маленьким кулачком по мягкой черной коже дивана. И опять заговорил просительно: — Яков, ну пошли за хором! Ну что тебе стоит послать Андрея? Все равно твои щиты весь снег не задержат.
— Сколько бы ни задержали, но в прошлом году снежок прибавил мне пятьдесят тысяч пудов хлеба.
— Пятьдесят тысяч! — воскликнул Чернопятов. — Ну, вы положительно сведете меня с ума!
— А в этом году я буду еще и удобрять землю, — ухмыляясь, сказал Яшка, — и еще сто тысяч пудов лишнего хлеба соберу. Если, конечно, события не помешают.
— Не помешают, — уверенно заявил Чернопятов.
